— Смех ушел из мира, — сказала Фейт Мередит, которая зашла в Инглсайд, чтобы рассказать о письмах, полученных с фронта. — Помню, как я когда-то давным-давно сказала старой миссис Тейлор, что мир полон веселья и смеха. Но мир уже не тот.

— Теперь мир — это одни страдальческие стоны, — сказала Гертруда Оливер.

— Мы должны сохранить в нем немного смеха, девочки, — сказала миссис Блайт. — Иногда добродушный смех помогает почти так же хорошо, как молитва… но только иногда, — добавила она чуть слышно.

Последние три недели ей было очень трудно рассмеяться… ей, Анне Блайт, которая всегда смеялась так легко и от души. И, что было еще тяжелее, она так редко слышала теперь смех Риллы… Риллы, которую она прежде находила слишком беспечной хохотушкой. Неужели вся юность девочки будет омрачена войной? Но какой сильной, умелой и женственной она растет! С каким терпением она вяжет и шьет и руководит этими капризными и ненадежными членами молодежного Красного Креста! А как замечательно она справляется с Джимсом!

— Она не могла бы лучше ухаживать за этим ребенком, даже если бы до этого вырастила дюжину детей, миссис докторша, дорогая, — торжественно заявила однажды Сюзан. — В тот день, когда она нежданно-негаданно явилась сюда с той фарфоровой супницей, я никак не могла предположить, что она проявит такие способности.

— Я очень боюсь, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, которая только что вернулась со станции, куда носила лучшие косточки для Понедельника, — что случилось что-нибудь ужасное. Луна с Бакенбардами сошел с шарлоттаунского поезда с очень довольным видом. Не припомню, чтобы я когда-нибудь видела на его лице такую улыбку. Разумеется, он мог просто радоваться тому, что надул кого-нибудь, когда продавал скот, но у меня ужасное предчувствие, что немцы прорвали фронт.

Возможно, Сюзан была несправедлива, связывая улыбку мистера Прайора с потоплением «Лузитании»[62], известие о котором стало передаваться из уст в уста, как только поступила почта. Но в ту ночь гленские мальчишки, все до одного, вышли на улицу и перебили ему все окна в неистовом порыве благородного негодования, вызванного преступлениями кайзера.

— Я не говорю, что они поступили правильно, и не говорю, что они поступили неправильно, — сказала Сюзан, когда услышала об этом. — Я только говорю, что сама была бы не прочь вместе с ними швырнуть несколько камней. Одно известно точно: в тот день, когда поступила новость о потоплении, Луна с Бакенбардами сказал на почте, в присутствии свидетелей, что люди, которые не сидят дома, после того как их предупредили об опасности[63], не заслуживают лучшей участи. Норман Дуглас буквально бесится и брызжет слюной, когда говорит об этом. «Если дьявол не заберет к себе этих мерзавцев, которые потопили «Лузитанию», то нет смысла в существовании дьявола!» — кричал он вчера вечером в магазине мистера Картера. Норман Дуглас всегда верил, что каждый, кто против него, выступает заодно с дьяволом, но даже такой человек иногда оказывается прав.

Брюс Мередит горюет об утонувших детях. Похоже, он горячо просил о чем-то в молитве в прошлую пятницу, но не получил того, о чем просил, и был немного разочарован. Но, услышав о «Лузитании», он сказал матери, что теперь понимает, почему не получил ответа на свою молитву: Бог был слишком занят, Ему надо было принять души всех тех людей, которые пошли на дно вместе с «Лузитанией». Ум этого ребенка, миссис докторша, дорогая, на сотню лет старше его тела. Что же до «Лузитании», то, с какой стороны ни посмотреть, это ужасное событие. Но Вудро Вильсон собирается написать об этом ноту, так что стоит ли огорчаться? Хорош президент! — И Сюзан гневно загрохотала кастрюлями. Она все чаще предавала президента Вильсона анафеме в своей кухне.

В один из вечеров в Инглсайд заглянула Мэри Ванс, чтобы сообщить, что она не против вступления Миллера Дугласа в армию.

— Эта история с «Лузитанией» меня доконала, — сказала Мэри отрывисто. — Если этот кайзер уже взялся топить невинных детей, пора кому-нибудь его осадить. Надо довести войну до конца. Я эту мысль медленно усваивала, но теперь целиком за. Так что я пошла и сказала Миллеру, что он может записаться добровольцем — я его не держу. Но старую Китти Дуглас не переубедишь. Пусть даже все корабли на свете будут атакованы подводными лодками и все младенцы утонут, Китти и глазом не моргнет. Но я тешу себя надеждой, что это из-за меня Миллер оставался дома, а не из-за прекрасной Китти. Возможно, я ошибаюсь… но мы увидим!

И они увидели. Когда в следующее воскресенье Миллер Дуглас вошел в гленскую церковь с Мэри Ванс, он уже был в военной форме. А Мэри была столь полна гордости за него, что ее глаза так и сверкали. Джо Милгрейв, сидевший в глубине церкви, под галереей, посмотрел на Миллера и Мэри, затем перевел взгляд на Миранду и вздохнул так тяжело, что все сидевшие в радиусе трех скамей от него услышали этот вздох и поняли, о чем он печалится. Уолтер Блайт не вздохнул. Но Рилла, с тревогой взглянув на него, увидела на его лице выражение, поразившее ее в самое сердце. Всю следующую неделю оно постоянно вспоминалось ей и отдавалось тайной болью в душе, хотя внешне казалось, что основная причина ее страданий — приближающийся концерт молодежного Красного Креста и связанные с ним хлопоты. Простуда Ризов, к счастью, не превратилась в коклюш, так что с их номерами дело уладилось. Но многое другое, от чего зависел успех всей затеи, висело на волоске; а накануне концерта пришло письмо от миссис Чаннинг, в котором она выражала сожаление, что не сможет приехать и выступить. Она должна была срочно выехать к сыну, который во время пребывания в Кингспорте, куда перевели его полк, заболел воспалением легких и находился в тяжелом состоянии.

Члены комитета по организации концерта смотрели друг на друга в растерянности и ужасе. Что же делать?

— Вот что выходит, когда полагаются на помощь со стороны, — сказала Олив Керк сварливым тоном.

— Мы должны что-то придумать! — воскликнула Рилла; в таком отчаянном положении было не до того, чтобы обращать внимание на тон Олив. — Мы везде развесили объявления о концерте… и придут толпы народу… даже из города приедут большой компанией… а у нас и так было мало музыкальных номеров. Мы должны найти кого-нибудь, кто споет вместо миссис Чаннинг.

— Не знаю, кого тебе удастся найти в последний момент, — сказала Олив. — Ирен Хауард могла бы спеть; но мало надежды, что она захочет помочь, после того как ее здесь оскорбили.

— Кто ее здесь оскорбил? — спросила Рилла тоном, который обычно называла «холодно-сухим». Но, как ни был этот тон холоден и сух, он не устрашил Олив.

— Ты ее оскорбила, — заявила она без обиняков. — Ирен все мне рассказала… она была буквально убита горем. Ты велела ей никогда больше с тобой не заговаривать… и, как сказала мне Ирен, она просто не может понять, какие из ее слов или поступков заслуживали такого наказания. Именно поэтому она больше не ходит на наши собрания и присоединилась к Красному Кресту в Лоубридже. Я ничуть ее не виню, и я, со своей стороны, не собираюсь просить ее снизойти до того, чтобы выручить нас в этой неприятной ситуации.

— Надеюсь, вы не ожидаете, что я попрошу ее выступить? — хихикнула Эми Макаллистер, также состоявшая в комитете по организации концерта. — Мы с ней уже сто лет не разговариваем. Ее вечно кто-нибудь «оскорбляет». Но поет она чудесно; это я готова признать. Люди послушали бы ее с таким же удовольствием, как и саму миссис Чаннинг.

— Если бы ты ее даже попросила, это ни к чему не привело бы, — сказала Олив многозначительно. — В апреле, когда мы еще только начали обдумывать программу концерта, я случайно встретила Ирен в городе и спросила, не поможет ли она нам. Она сказала, что была бы очень рада, но, право же, не знает, как она могла бы участвовать в концерте, который организует Рилла Блайт, после того как Рилла так странно с ней обошлась. Вот так-то! И в хорошеньком же мы теперь положении с этим концертом — вся затея провалится с треском.