На следующее утро я проснулся с тяжелым сердцем, потому что скоро должен был приехать Джим, и день обещал быть беспокойным. Но то, каким беспокойным этот день окажется в действительности и какие необратимые последствия будет иметь для нас всех, не могло мне присниться даже в кошмарном сне. Однако позвольте рассказать все по порядку.

В тот день встал я очень рано, потому что как раз тогда начался период первого ягнения, и мы с отцом выходили на болота с первыми лучами солнца. Когда я вышел из своей комнаты, я почувствовал у себя на лице дуновение ветра: оказывается, входная дверь была открыта нараспашку и стены коридора озарял тусклый солнечный свет. Присмотревшись, я заметил, что и дверь комнаты Эди приоткрыта, у де Лаппа тоже было не заперто. Тут я понял, каков был истинный смысл вчерашних подарков. Это было своего рода прощание, и ночью они вместе сбежали.

Чувствуя в душе горечь, я заглянул в комнату кузины Эди. Подумать только, ради этого незнакомца она бросила нас, даже не попрощавшись, даже не пожав руку. А он! Вчера я боялся думать, что случится, когда он встретится с Джимом, но теперь побег его показался мне довольно трусливым поступком. Охваченный одновременно злостью, болью и тоской, я, не сказав отцу ни слова, вышел на улицу и взбежал на ближайший холм, чтобы остудить голову.

Выйдя к Корримьюру, я в последний раз увидел кузину Эди. Небольшая яхта стояла на якоре там же, где остановилась вчера, но со стороны берега к ней подплывала лодка. На носу лодки ярким красным пятном выделялась ее шаль. Я подождал, пока лодка доплыла до яхты, и те, кто плыл в ней, поднялись на борт. Потом якорь яхты поднялся, она вновь распустила свои белые крылья и понеслась в открытое море. Пока она не скрылась за горизонтом, я все еще мог различить на ее палубе красное пятнышко и стоящего рядом де Лаппа. Они меня тоже видели, потому что фигура моя возвышалась на фоне неба, и долго-долго махали руками, пока наконец не поняли, что я не отвечу им.

В самом мрачном настроении я стоял, скрестив на груди руки, и провожал взглядом яхту, пока она крошечной белой точкой не затерялась в утренней дымке, нависшей над морем. Домой я вернулся только к завтраку, когда на столе уже стояли тарелки с овсяной кашей, но мне не хотелось есть. Родители восприняли известие о том, что произошло, довольно спокойно. Мать вообще ничего не сказала, потому что они с Эди никогда не питали друг к другу каких-то нежных чувств, а в последнее время так особенно.

– Он оставил письмо, – сказал отец, указывая на сложенный листок бумаги на столе. – Оно было в его комнате. Будь добр, прочитай.

Они даже не заглядывали в него. По правде говоря, мои старики с трудом разбирали написанное от руки чернилами, хотя и довольно хорошо читали большие и четкие печатные буквы.

Вверху было крупно написано: «Добрым людям Вест-инча». И далее я приведу весь текст записки, которая, пожелтевшая и потрепанная, сейчас, когда я пишу эти строки, лежит передо мной.

«Друзья мои!

Не думал я, что мне придется покинуть Вас столь неожиданно, но не в моей власти изменить обстоятельства. Долг и честь призывают меня вернуться к моим старым товарищам, и я уверен, что в скором будущем Вы поймете, о чем я говорю. Вашу Эди я забираю с собой как жену, и, может быть, когда-нибудь мы еще увидимся с Вами в Вест-инче. А тем временем примите мои заверения в безграничной преданности и поверьте, что я никогда не забуду тех месяцев умиротворения и спокойствия, которые я провел с Вами, тогда как, попади я в руки союзников, жить мне осталось бы не более недели. Почему так произошло, Вы, возможно, тоже поймете со временем.

Ваш,

Бонавентура де Лиссак (Colonel des Voltigeurs de la Garde, et aide-de-camp de S.M.I. L’Empereur Napoleon)[18]».

Прочитав слова, написанные после имени, я присвистнул, потому что, хотя я давно и понял, что постоялец наш может быть только одним из тех замечательных воинов, о которых мы столько слышали и которым покорились все европейские столицы, кроме нашей, я даже представить себе не мог, что мы жили под одной крышей с самим адъютантом Наполеона и полковником его гвардии.

– Так, значит, его зовут де Лиссак, а не де Лапп, – сказал я. – Полковник он или нет, но ему повезло, что он убрался отсюда до того, как вернулся Джим. А вот, кстати, и он, – добавил я, выглянув в окно кухни, – бежит через сад.

Я бросился к двери, чтобы приветствовать его, хотя в тот миг мне больше всего хотелось бы, чтобы он еще какое-то время побыл в Эдинбурге. Мой друг бежал, размахивая над головой какой-то бумажкой, и я подумал, что это, наверное, письмо от Эди и ему уже все известно, но, когда он приблизился, я увидел, что это большой плотный лист желтого цвета, а глаза у Джима светятся от счастья.

– Ура, Джок! – закричал он, завидев меня. – Где Эди? Где Эди?

– А что это? – спросил я.

– Где Эди?

– Что это у тебя там?

– Диплом! Джок, теперь я могу начинать собственную практику, когда захочу. Теперь все будет хорошо. Я хочу поскорее показать его Эди.

– Лучше тебе навсегда забыть об Эди, – сдержанно произнес я.

Ни у кого еще лицо не менялось так стремительно, как у моего друга после этих слов.

– Что? О чем это ты, Джок Калдер? – с запинкой спросил он.

В это мгновение ветер вырвал из его руки диплом, и он полетел желтым листком через сад и через болота, пока не зацепился и не затрепетал на ветке утесника, но Джим даже не заметил этого.

Глаза его были устремлены на меня, и я увидел, как в их глубине вспыхнули дьявольские огоньки.

– Она не стоит тебя, – сказал я.

Он схватил меня за плечо.

– Что ты натворил? – зашипел он. – Не валяй дурака! Говори, где она?

– Она уехала с французом, который жил у нас.

Я думал, как помягче сообщить ему эту новость, но я не особенный мастер говорить, поэтому ничего лучше так и не придумал.

– О! – только и сказал он и медленно закивал головой, глядя на меня с высоты своего роста, хотя я точно знал, что в ту секунду он не видит ни меня, ни дом, ничего. Так и простоял он, сжимая кулаки и кивая головой, целую минуту или даже больше. Потом вдруг глубоко вздохнул и заговорил странным сухим и хриплым голосом.

– Когда это произошло?

– Сегодня утром.

– Они обвенчались?

– Да.

Он пошатнулся и схватился за дверной косяк.

– Мне что-нибудь она передала?

– Сказала, что ты простишь ее.

– Я скорее в ад пойду, чем прощу ее! Куда они направились?

– Я думаю, что во Францию.

– Если не ошибаюсь, его зовут де Лапп?

– Его настоящее имя де Лиссак, и, оказывается, он ни много ни мало полковник личной гвардии Бонапарта.

– Ага, значит, скорее всего, он направился в Париж. Это хорошо, хорошо.

– Ты что? – закричал я. – Папа! Папа! Принеси бренди!

Его колени на секунду подогнулись, но он снова пришел в себя еще до того, как с бутылкой в руках прибежал отец.

– Уберите! – сказал он.

– Хлебните, мистер Хорскрофт, – отец втиснул ему в руку бутылку. – Это придаст вам сил.

Он швырнул бутылку за кусты, которые служили живой изгородью нашего сада.

– Для тех, кто хочет что-то забыть, это прекрасное лекарство, но я не собираюсь ничего забывать, я запомню все!

– Прости тебя Господи за то, что ты таким добром разбрасываешься! – в негодовании вскричал отец, глядя вслед бутылке.

– И за то, что чуть не вышиб мозги офицеру пехоты его величества! – неожиданно раздался голос старика майора Эллиота, и его голова показалась над кустами. – Я понимаю – пропустить немного после утренней прогулки, но, когда у тебя мимо уха пролетает целая бутылка, это что-то новенькое. Но что случилось, почему это вы собрались и стоите тут, как на похоронах?

В нескольких словах я описал ему, что у нас стряслось. Пока я говорил, Джим стоял, прислонясь к дверному косяку, и, сдвинув брови, напряженно думал. После моего рассказа лицо майора сделалось таким же мрачным, как у нас, потому что и Джим, и Эди ему очень нравились.