Крак! – щелкнул колышек. Звук этот так напугал обоих, что Март тотчас же бросил настраивать скрипку, а Арно вскрикнул с тревогой:

– Ой! Что ты сделал!

– О, ничего, это колок… – успокоил его Март.

– Не крути больше, попробуй так.

– Да не стоит, а то еще струна порвется; отвык я от этого дела, не получается как следует. А все-таки она не в тоне.

– Что это значит – не в тоне?

– Ну, это… это значит, что звука настоящего не дает.

– Ладно, пусть не дает, а ты все же попробуй что-нибудь сыграть.

Март снова приложил скрипку к щеке, взмахнул в воздухе смычком, словно отгоняя какие-то невидимые существа, мешавшие ему, и затем послышалась унылая, жалобная мелодия «Неведомы деяния господни», которая никак не вязалась с этим новеньким, блестящим инструментом. Такие звуки могли бы исходить только из какой-нибудь старой, ободранной скрипицы, а в этой, наверное, таились совсем другие, более приятные звуки.

– Получается все-таки, – заметил Март, кончая играть, – только поупражняться надо; а так вот – бери в руки да играй – конечно, не бог весть как получится. Я ведь уже черт знает сколько времени не играл. Ну, а теперь попробуй ты.

Арно осторожно взял в руки скрипку, сам не замечая, что на лице его появилась улыбка, а руки тихонько задрожали. Март показал ему, как держать скрипку, как нажимать пальцами на струны.

Когда с этим было покончено, Март велел ему играть. Арно провел смычком по струнам. Послышался тот же жалобный, скрипучий звук, как и у Марта, и Арно не мог понять, как это скрипка, издающая такие чудесные звуки, может сейчас так безобразно скрипеть.

– Не умею, – усмехнулся он и положил скрипку.

– Да, сразу не выйдет, – ответил Март. – Я тоже сначала с ней намучился, а потом пошло. А ну, дай-ка мне ее, попробую еще разок.

Теперь Март заиграл «Лабаяла-вальс», как он сам назвал эту мелодию. Он встал с места и начал отбивать такт ногой. Когда с музыкой не ладилось, он помогал себе, притопывая ногой; так он с грехом пополам и сыграл всю мелодию до конца.

Они бы еще продолжали свою пробу, но дверь горницы вдруг открылась и послышался чей-то голос:

– Да бросьте вы, чего вы там скрипите, не уснешь никак. Завтра играйте хоть целый день. А сейчас спать пора.

Арно и Март переглянулись, и Март положил скрипку на стол. Потом они, опершись грудью о край стола, стали с обеих сторон молча глядеть на лежавший перед ними инструмент.

Наконец Арно, проведя пальцем по блестящей поверхности скрипки, сказал:

– Ну и скользкая.

– Ну еще бы, – тоном знатока отозвался Март, – их ведь по нескольку раз полируют. Да только не всегда те, что хорошо отполированы, и есть самые лучшие; иной раз поглядишь – прямо старье негодное, а возьмешь в руки – так, скажу тебе, заиграет, что заслушаешься.

– И эта тоже заиграет, надо только уметь.

– А как же, чего ей не играть, заиграет; я только говорю, что иная тоже еще очень хорошо играет. Завтра еще чуточку поупражняюсь, тогда увидишь, какие польки я из нее вытяну.

– Но, Март, польки – это же еще не самая лучшая музыка.

– Ой, конечно, лучшая, да еще марши – ух, здорово!

– Я один раз слышал, как наш учитель у себя в комнате играл, то совсем тихо, то громче и громче… ох и красиво! Мне бы тоже хотелось научиться так играть. Хоть и печальная была та музыка, зато красивая.

– Ну да, музыка бывает разная. Мой покойный старик дядя, так он, помню – я тогда еще совсем мальчонкой был, – играл «Как француз шел на Москву». И знаешь, Арно, вот это была штука! Все там было – и как русские женщины плачут, и как французы «ура» кричат, радуются. Ух, черт! Как соберемся мы, мальчишки, так, бывало, ватагой за ним по пятам и ходим: сыграй да сыграй! Делать нечего – берет старик скрипку и играет. А мы слушаем, аж уши шевелятся. Вот это была музыка!

– А сейчас эту вещь уже не играют?

– Да нет, кто же нынче старые песни играть станет. Их в наше время никто и не помнит. Говорят, будто эту вовсе нельзя играть – «Как француз шел на Москву». Запрещено будто. Не знаю, на ярмарке это было или где в другом месте – один парень, говорят, заиграл, а урядник тут как тут: не смей!

– Откуда же урядник сразу узнал, что это и есть та самая вещь?

– Ну, те-то узнают.

– А как ты думаешь, Март, – правда, будет хорошо, если я, когда научусь играть, выучу эту вещь. Как ты думаешь?

– Конечно, хорошо.

– А кто-нибудь еще помнит ее?

– Кто его знает. Может, и есть такие. Но сначала я хочу выучить ту, печальную, что учитель играл. Тоже красивая была. А ты сам помнишь это – «Как француз шел на Москву»?

– Да где там… Кое-какие куски, да и те – точно в тумане… Подожди, как это там было…

Март зажмурил глаза, несколько раз слегка постучал пальцем по лбу и затем стал тихо, про себя мурлыкать какую-то мелодию. Временами он останавливался, стараясь ее припомнить.

Тра-ра-ра-ри-ри, тра-тра-тра-ри-ри, тир-ра-ра-ра-ра… Постой, постой, как же дальше? Ах да: три-ра-ра, три-ра-ра, три-ра-ра, трих-трах-тра. Да, так и есть. Дальше шло быстрее, – трарит, трарит, траритта – тат – татааа… Ну да, вспоминается, надо только вспомнить. Ладно завтра попробую на скрипке, посмотрим, может, что и получится.

Было уже далеко за полночь, когда оба музыканта отправились наконец спать. Всюду было темно, только редко-редко где мелькал огонек. Погода была такая же, как вечером, тихая и теплая: за окном резво кружились снежинки. Где-то вдали залаяла собака, послышались глухие голоса, потом опять все стихло. В доме царила тишина. Из горницы доносилось тиканье стенных часов и мерное дыхание спящих.

Арно бережно уложил скрипку в футляр и отнес ее на стул, стоявший у его кровати. Прежде чем уснуть, он еще не раз выглядывал из-под одеяла – на месте ли она или, может быть, какие-то невидимые духи унесли драгоценный подарок. Но вот наконец явился сон и окутал Арно своим покровом. Все сновидения кружились вокруг скрипки, все они были как-то связаны с полюбившимся мальчику инструментом. Арно вдруг оказался на колокольне, возле него Либле играл на скрипке, делая при этом забавные движения: он прыгал вдоль стен, пускался вприсядку, стуча каблуками о пол так, что вся колокольня вздрагивала, а колокол, висевший на двух крепких балках, тихо позванивал. Потом Либле вдруг пропал. Сначала он стоял на краю окошка, все еще продолжая играть, но вдруг исчез, словно спрыгнул вниз.

«Что он – сумасшедший? Как он мог прыгнуть вниз? – с ужасом подумал Арно. – Он же разобьется сам и скрипку разобьет вдребезги». Но, видимо, ни с ним, ни со скрипкой ничего плохого не случилось: в тот же миг снизу опять послышалась музыка, играли ту же мелодию – «Как француз шел на Москву». И действительно, взглянув вниз, Арно увидел, что Либле скачет по церковному двору. Кухарке Лийзе, как раз проходившей мимо, Либле сказал: «Иди-ка сюда, старая карга, я тебе сыграю отходную. Теперь по умершим в колокол не звонят, теперь это все на скрипке делается». Но Лийза в испуге отшатнулась от него и завопила таким голосом, каким коты по ночам воют: «Прочь, прочь от меня, ты не человек, ты сатана!» Но Либле не слушал и грозился ударить ее скрипкой.

– Не смей бить, скрипку разобьешь, – закричал ему сверху Арно, но было уже поздно: послышался громкий треск, и скрипка оказалась надетой Лийзе на голову, точно шапка с козырьком.

Потом все вокруг смешалось, Либле и Лийза исчезли. Арно вдруг очутился на озере. Он плыл в какой-то странной остроносой лодке.

Приглядевшись внимательнее, он увидел, что лодка эта не что иное, как его скрипка. На ней были натянуты толстые струны, похожие на плетеные канаты; при каждом порыве ветра они издавали тихий, жалобный стон. Волны вздымались и падали, белая пена брызгала ему в лицо, его одежда и ноги были мокры. Долго ли он так раскачивался на волнах, он не знал, но когда стал уже отдавать себе отчет в окружающем, увидел, что находится на берегу. Челнок его превратился в самую обыкновенную лодку, от скрипки не осталось и следа. Зато откуда-то издали до слуха его донеслась музыка. Сначала тихо, потом все громче и громче… а потом ему почудилось, будто все это происходит в церкви и что это кистер играет на органе. С музыкой сливались голоса множества людей, голоса эти росли и ширились, словно волны на озере, а со стороны алтаря, перед которым высилась елка, струился призрачный зеленоватый свет.