Нового коменданта нам прислали из района только спустя пару месяцев, когда вовсю ревели метели, и уборка снега по утрам превращалась в настоящую каторгу для заключенных. Присланный майор был из бывших водителей. Еще один, кому Последняя ночь помогла стать не просто заштатным пролетарием, но кем-то весомым в условиях Нового Порядка. Мы, точнее наша команда во главе с Василием, довольно быстро нашли с ним общий язык и через некоторое время стали ему вполне доверять, не меньше чем скажем Руслану, Сергею или мне самому. Андрей, так звали майора, вполне оценил это доверие и даже позже не раз оправдал его.
Вообще так уж получилось, что к середине зимы на всех ключевых постах в поселке оказались наши друзья или вполне лояльные нам глядящие. Кому-то могло, не нравится, что Василий несколько пренебрежительно относился к самим глядящим, но что лагерь под его управлением преобразился, нравилось большинству. Даже заключенные что еще помнили порядочки, устроенные предыдущим руководителем уважительно отзывались о Василии и нам не доносили добровольные помощники о каких-то нелицеприятных отзывах. Греясь в уважении и, наверное, искренней симпатии людей, Василий все больше и больше сил бросал на превращение отбытия наказания этими людьми в своеобразный трудовой лагерь, если не курорт, то уж точно и не каторгу. Точного определения такому положению в лагере затруднялись дать даже видавшие виды глядящие.
Ближе к весне, когда проводили очередную ревизию посевных запасов, взбрела всем в голову мысль, что для предотвращения грядущих весенних побегов неплохо было бы увеличить штат охранения. Но именно Василий запретил даже думать о таком.
- На девять сотен заключенных у нас три сотни персонала. - возмущался он. - Вы хотите довести ситуацию, что бы на каждого заключенного приходилось по одному охраннику?
- Но ведь побегут… - с тоской говорил Сергей, числящийся в должности помощника начальника лагеря по работе с заключенными.
- Пусть бегут… - кивнул Василий и огляделся, нет ли в нашей компании кого чужого. - Нас за побеги, конечно, нагнут и уестествят, но не снимут… А устраивать из нормальной жизни балаган с автоматчиками на каждом углу очень не хочется. Мы только приучили к мысли большинство, что это их временный дом. Они сами заботятся о своих жилищах. А увеличь охранение и опять начнется нервотрепка. Мало ли какие уроды прибудут…
Все посмотрели на Василия как на неоправданного гуманиста, но спорить не стали. Он сам знает, что делает и куда всех ведет. Но когда Настя начинала оправдывать при мне такое поведение моего друга, мне приходилось с ней вступать в довольно неприятные споры.
- Настюх, ты просто не знаешь их жизни в бараках. Было бы у нас персонала побольше, может мы бы смогли побороть их внутреннюю градацию, когда самые сильные начинают эксплуатировать слабых.
Обжаривая мне, сохраненные с осени, кабачки со специями на ужин, Настя, только напоминала:
- Это тоже самое, что глядящие делают с остальной страной. Эксплуатируют слабых. Почему в лагере должно быть по-другому?
- Потому что мы делаем это чтобы поднять нашу страну, а они просто из лени и нежелания работать. - Сказал я довольно жестко, не забыв отметить, что не первый раз употребляю «мы» ассоциируя себя уже полностью с глядящими.
Не один и не два раза Сергей пытался переломать хребет устоявшимся порядкам в бараках. Он вылавливал таких вот «блатных» и избавлялся от них, отправляя в район. Но на их место приходили новые и так далее. Серега терпеливый человек, но даже он с грустью улыбался, когда Василий спрашивал его, почему на просеивание посевного материала из девятого барака хоть и пошли все, работали реально не более восьмидесяти процентов по заявлению охранения. В очередной раз, получая указание победить эту внутреннюю иерархию, Сергей отвечал «есть» и очередные грузовики с отловленными «блатными» уходили в район. Приезжали новенькие, и начиналось все по-старому. Систему, сложившуюся среди заключенных победить без полной замены контингента казалось уже невозможным. Но больше всего расстраивало Серегу, что абсолютная копия этой ситуации существовала и в женских бараках. Он там даже браться не знал за что.
Руслан заместитель начснаба, в чьем ведомстве находились кухни и продсклады, предлагал кормить только тех, кто работает, но над ним только посмеялись, как над самым наивным среди нас. В общем, выбор был невелик. Оставлять как есть, вяло пытаться вылавливать тех, кто жил за счет других, либо вводить такую жесточайшую дисциплину, от которой, учитывая огромные возможности, народ просто весной свалит от нас куда подальше.
В один из вечеров, когда, не смотря на лежащий кругом снег, уже отчетливо пахло весенней свежестью, я спросил у Василия:
- Слушай, а это вообще нормально, что мы с тобой бывшие заводские работяги стали тюремщиками?
Мы пили подогретое Настей в кофейной турке вино и, стоя на крыльце, смолили далеко не табак, уж не знаю где раздобытый Василием.
- Нормально. - Ответил, даже не думая Василий. Затягиваясь дурманом, он посмотрел на чистое с редкими облаками вечернее небо и добавил: - Уж лучше мы…
- Это я понимаю, что уж лучше мы… - сказал я и чуть не закашлялся очередной раз, вдыхая в себя наркотический дым. Поборов спазмы в горле я сказал: - Просто странно…
Выкидывая еще довольно неплохой окурок, Василий грея руки о железную кружку с вином сказал:
- Меньше думай о всякой фигне такой. Просто делай что должен. И не парься. Пойдем в тепло, стоять тяжело.
В тепле стало не только тяжело стоять, но и говорить. Укоризненно улыбаясь с наших блаженствующих физиономий, Настя сказала:
- Вась, ты же сейчас опять в лазарет пойдешь… охрана тебя таким увидит весь завтрашний день будут обсуждать в каком ты состоянии был.
Не обращая внимание на нетерпимое от других «Вась», наш полковник только рукой махнул, и вяло сказал:
- Я умею держать себя в руках.
- Даже чересчур. - Согласно кивнула Настя. - Вы с Алинкой уже полгода вместе, а ты ее все по баракам да в лазарете держишь.
- Ей осталось три месяца. - Сказал он твердо. - Потом, захочет, останется со мной… не захочет, что ж, пусть едет к себе, если там лучше. Обращаясь ко мне, Настя спросила:
- А если бы я была на месте Алины, а ты на месте Васи, ты бы так же меня мурыжил по баракам? Я ответил честно:
- Нет. Я бы тебя всяко вытащил к себе и поффигу, кто что говорит. Кривясь в усмешке, Василий сказал нравоучительным тоном:
- Не быть тебе начальником лагеря.
- Да и, слава богу… - замотал я одурманенной головой.
- Да не понял ты… - сказал Василий. Он, смотря только на Настю, обращался все-таки ко мне: - Понимаешь… Это даже не то, что все должно быть по правилам… Это даже не какая-то моя, блин, правильность… просто… Это жизнь. В ней есть некоторые условия, правила. Блин, как язык то заплетается… правила, вот… Которые кстати помогли мне не сгинуть даже после Последней ночи.
- И что это за правила? Мучить любимых по баракам? - спросила Настя, внимательно изучая лицо Василия. Дурман как-то неправильно подействовал на мои мозги, и отчего-то ревность кольнула мне в груди. Настя никогда так вот в мое лицо с интересом не смотрела. А от него ждала словно открытия, откровения какого-то. Но Василий поднялся и, прижимая палец к губам, сказал:
- Тсссс. Не буду говорить. Зря вообще начал.
- Ну, скажи! - потребовала Настя. Она посмотрела на меня, ища поддержки, и сказала: - Тёма всю ночь спать не будет мучиться начнет… и я голову сломаю, что же такое таинственное ты хотел сказать.
Посмотрев на меня, словно оценивая, я, вообще, способен не спать, и мучится ночами, Василий сказал:
- Да ну глупости все это… Кое-как мы на пару уговорили его сесть обратно на стул и рассказать.
- Понимаете… только никому. А то подумают, что полковник того … сбрендил.
- Да не тяни ты. - Попросил я. Меня уже начинала смешить эта детская серьезность и таинственность.
Василий посмотрел куда-то вверх в недавно мной лично выкрашенный потолок и сказал:
