«15.06 уже нормально хожу и двигаюсь. Не так конечно, как до восстания на пакистанской границе, но и не так как после Д.П. Скоро начну, наверное, бегать, чтобы укрепить ноги. Очень боюсь за сердце, но доктор говорит, что у меня все нормально.

Сегодня ночью наблюдал звезды. Ни одного знакомого созвездия. Были несколько похожих, но там звезды по яркости не подходили. Просто очень удачное сочетание. Не более. Если права была Катька и ближайший скат в семнадцати световых годах, то я индийский летчик… все прекрасно знают, что в этом радиусе не может быть ни одной обитаемой планеты. Иначе бы ЭМИ бы точно засекли или даже настоящие передачи. Но определить где я нахожусь и вообще что это за планета не представляю возможным. И даже не потому, что по астрономии вечно тройка была, а потому что и астроном бы здесь нифига бы не понял. Млечного пути нет. Ориентиров нет. Куда меня занесло, даже думаю, бог затруднится ответить». А вот Василий оценил вот этот отрывок:

«09.07 Я безумно влюблен. Тут ничего по-другому и не скажешь. Если надо было бы пройти еще раз через ЭТО, только чтобы познакомится с ней и иметь надежду быть с ней, я бы прошел. Ради нее хочется сворачивать горы и воевать хоть с целым миром. Мне никогда не хватит слов, чтобы описать мои чувства к ней. Если мне когда-нибудь удастся найти способ вернуться, но если я не смогу забрать ее с собой, я останусь здесь. Она стоит того, чтобы с ней остаться. И пусть меня знатно изуродовало, я себя знаю. Я смогу ей доказать, что лучше меня, она вряд ли кого встретит в этой жизни…»

- Ужас. - Говорил Василий, брезгливо отталкивая от себя дневник по столу. - Дневнички какие-то. Сопли по столу размазанные. Прямо как институтская барышня.

- Не говори так. - Сказал я усмехаясь и вспоминая самого Василия когда они расстались с Алиной. - Я заберу его себе?

- Зачем?

- А у меня Настена в его сказки зело верит. Ей будет приятно почитать.

- Ой не надо. - взмолился Василий. - Она у тебя тоже еще та неженка. Скажет, что мы вообще подлецы, раз чужой дневник читаем.

- Забей! - успокоил я его. - Владимир для нее почти что инопланетянин. Нормы человеческой морали к инопланетянам не подходят.

Так со смехами и издевками над автором дневника я заполучил его себе. Настя и правда была рада почитать сие творчество. Но чем больше она читала, тем больше у нее возникало вопросов, на которые я ей в трезвом уме и здравой памяти ответить не мог. А автор дневника не спешил появляться в наших краях для консультаций.

Сразу после окончания проверки лагеря, когда у меня появилось больше времени, я стал учить Настю ездить на машине. Не столько, чтобы она просто умела, а именно для того, что бы она не сидела днями дома, а хоть на природу выезжала, пока я занят у себя. Освоив довольно быстро вождение и, за одну неделю исползав все окрестности в одиночку, Настя как-то охладела к этому туризму. Наверное, потому что ее трижды задерживали патрули глядящих на дороге и принудительно возвращали в поселок. Чтобы не скиснуть вообще, Настя стала брать уроки рисования у одного из заключенных. Смею заверить, она делала довольно быстрые и впечатляющие успехи. Я приставал к ней, чтобы она нарисовала мой портрет, но она отнекивалась и продолжала корпеть над хрустальными с массой граней и изгибов вазами. А я все так же платил и платил за уроки этому заключенному художнику.

Иногда я задумывался, что, в общем-то, я какой-то ущербный. Я ничего практически не желал. Вот жена рисует, часто читает, катается на машине. А я всю свою энергию выкладывал на работе и даже вечерними поездками, меня было сложно соблазнить. Я ездил с Настей на водохранилище, только чтобы ей было приятно. Катался с ней на Лысые горы и все-таки показал, успевшие порасти травой и пробившимся кустарником, остатки красивейшего когда-то леса. Ездил исключительно из-за нее. Но так, чтобы меня куда-то тянуло на приключения, на какую-то романтику я не замечал за собой. Я даже летать перестал ввиду отъезда моего параплана в неизвестном направлении. Я стал настолько спокойным и домашним, что мне даже будоражащие сны перестали сниться. Словно для меня все закончилось. Словно больше от меня никто ничего не требовал и не ждал. Так хотелось поговорить еще раз с тем господином в моих снах. Еще раз заглянуть в чужой город чужого мира.

Иногда я жалел о том что так охладел. Редко, только странными яркими осенними ночами разве что, глядя на звезды, я думал, что не плохо было бы и самому сорваться. Отправится в путь или просто сменить место жительства. Но наступал день, и я спешил в лагерь, где меня ждала не самая плохая в этом мире работа. Поверьте, я много что делал в жизни, чтобы оценить вот такой мой труд. Я даже наверно любил свою работу. А если бы не знал, как к ней относятся они… те… то, наверное, и даже ложки дегтя бы в этой бочке с медом не нашлось. Но главным для меня стало то, что сама Настя не видела в моей работе ничего предосудительного.

Мы с ней еще тогда в отпуске поговорили серьезно на эту тему. Я без обиняков спросил, как она смотрит на мою работу в лагере и не считает ли ее предосудительной как Наталья и Алина. Когда она слишком долго и молча смотрела в сторону, у меня сердце словно от холода замирало.

- Нет, так как Ната и Аля относятся, я не отношусь… Нормальная работа, не хуже и не лучше других. И то что я тогда так о Павле… о сравнении… не знаю. Глупые слова ни о чем. - Она посмотрела мне в глаза и немного помолчав, сказала: - Мне кажется, что ты не веришь, что я люблю тебя. Может быть, я мало тебе об этом говорю. Или не показываю лишний раз. Я вообще такая бестолковая… Но я люблю тебя. Именно тебя. Не твою работу. Не твои погоны или оклад… тебя. И только тебя.

Мне показалось этого достаточно, и больше никогда в жизни я не позволял себе усомниться в ней. И значительно позже весной следующего года, когда нам объявили о грядущей мобилизации заключенных для отправки на фронт с администрациями во главе, я даже не думал о том, что что-то между нами могло бы быть не так, и она бы не дождалась меня.

Но до этого было еще далеко и мы с Настей просто радовались последним теплым дням угасающей осени. Я как привязанный ездил с ней, куда бы ее не потянул проснувшийся талант художницы. Она с вселенской терпимостью относилась к моей работе и моим опозданиям.

И казалось, что это тихое мое счастье никогда не кончится. И казалось мне, что я все уже сполна оплатил.

Владимир проснулся с негромким вскриком «Нет». В голове еще стоял гул, переходящий в вой непонятной установки на дне гигантской бетонной чаши. Еще звучали крики заложниц, оставленных там… внизу. Еще оттягивало плечо помповое ружье одного из неудачников в тюремном комплексе. Но он уже понимал, что проснулся и ждал, пока его отпустят ночные кошмары. Наконец, они потускнели, притихли и словно растворились в темноте их с Натальей комнаты. Осторожно встав, чтобы не разбудить спящую рядом с ним девушку Владимир подошел к зеркалу, перед которым обычно крутилась Наталья, готовясь к выходу в город. Включил бра на стене. Посмотрел на свое почти поджившее лицо, на котором медленно, но верно рассасывались уродливые шрамы. Что это? Последствие защитной химиотерапии сделанной там, или такая сильная жажда самого Владимира соответствовать красавице делящей с ним ложе. Если так дальше дело пойдет, то скоро может, и волосы начнут расти, думал он, оттягивая при этом почему-то веко. Глаза уже давно пришли в норму, но иногда, особенно после сильной усталости, он замечал, что белок буквально становится кроваво красным от полопавшихся капилляров.

Наталья приподнялась на локте проснувшаяся от включенного света и сонно спросила:

- Что случилось?

- Да опять полигон приснился. - Признался Владимир. - Не обращай внимания. Спи давай, чудо… завтра нам с тобой ехать к генералу, и убеждать его, что я не свихнувшийся параноик.

- Да он и так тебе верит после твоего письма ему. Иначе бы не стал даже заморачиваться и вызывать нас. Только придется и правда тебе попотеть, раз ты говоришь, что только в теории знаешь устройство ядерной бомбы и комплекса для обогащения руды.