— Оцэ таки дила, мужики! — довольно гоготнул другой. — Казалы, мынется, а воно тильки настае.

«Да они же сумасшедшие! — Ангелина. — Или наркоманы. В их поведении нет никакой логики». Но логика была, и это доказали дальнейшие события.

— Курить можно? — спросил Рабинков.

— Тыбе — ни! — отрезал старший и харкнул на ступеньку «рафика».

Водитель дернулся, но промолчал.

— Зачем же машину-то пачкать? — не выдержала Ангелина.

— Цыц! — лениво приказал молодой. «Подбородок» даже не отреагировал на мышиную реплику.

— Лина, угомонись! — тихо посоветовал Вересов.

Угомонилась. И уставилась в окно. Вниз не смотрела — воображение рисовало картинки похлеще триллерных. Пялилась вверх, где голубело небо и безмятежно плыли облака. Все происходящее казалось страшным сном, глупым розыгрышем. Не может это происходить наяву! Какой НОСУ? В Крыму?! Где повсюду слышится родная речь и каждый камень полит русской кровью? Где на уроках по утрам читают Чехова, а вечерами детям — пушкинские сказки? Где вся история писана российскими чернилами? Бред! На заднем сиденье всхлипнула гримерша Ася. Сопляк приосанился и довольно осмотрел притихших киношников.

— Оцэ гарно! — похвалил москалей. — Сыдэть тыхонько та ждать лыгонько — тай усэ будэть хокэй! — ухмыльнулся он, ощерив желтые гнилые зубы.

Через час вверху зарокотал вертолет и послышался голос, усиленный рупором:

— Просьба всем сохранять спокойствие. Кто уполномочен вести переговоры?

Сопляк дернулся в открытую дверь. Старший схватил его, как щенка, за шиворот и втянул обратно.

— Ни-ни, яки пэрэговоры? — зашипел он. — Нэхай кыдають звирху гроши тай дило с концом!

Зазвонил мобильный.

— Давай суды! — грубо приказал «подбородок» продюсеру. — Та ни суйся попэрэд!

Рабинков послушно передал телефон доморощенному террористу. Тот взял аппарат, продолжавший беспомощно трезвонить в бестолковых руках. «Господи, — мысленно ахнула Ангелина, — из какой норы этот придурок выполз? Он же не умеет обращаться с мобильным!»

— Уключи! — приказал «боец». Михаил Яковлевич нажал зеленую кнопку.

— Давай! — выхватил аппарат старший. — С тобой балакаить боец Гузка! Оцэ наши трэбовання: Кучму — гэть, мильен баксов — на дорогу та пусту тачку рядом с ихней блохой.

— Они же вертолет требовали, — шепнула Ангелина Самохину, партнеру по крымским съемкам. — А теперь машину хотят?

— Черт их знает, — буркнул тот. — Им, по-моему, доза нужна, а не политика.

— Цыц! — фальцетом выкрикнул сопляк и навел дуло на шептунов. — Убью!

— Кажется, у них сдают нервы, — не разжимая губ и преданно глядя на угрожавшего, проговорила Лина. Даром, что ли, по актерскому мастерству лучшей на курсе была?

— Похоже на то, — согласился Самохин.

Сзади подъехала машина и остановилась метрах в пяти от микроавтобуса. Над ними завис вертолет. Снова затрезвонил мобильный. Наученный продюсер включил телефон и протянул Гузке.

— Да! — гаркнул «боец». — Кыдай гроши на дорогу та вбырайся к бису! Тачку — суда!

Ангелина посмотрела в окно. Легковушка остановилась рядом, плотно прижавшись к «рафику». Заметил ее и старший носовец.

— Упэрэд подай! — скомандовал он в телефон.

Машина послушно продвинулась на пару метров и застыла напротив водительской дверцы. За рулем сидел шофер в черной кожаной куртке, в салоне было пусто. «Как же спецназовцы проведут захват? — подумала актриса. — Одним водителем?» — Мать твою! — выругался по-русски Гузка. Потом наклонился к сообщнику и зашептал что-то на ухо, не отводя пистолет от спины водителя киносъемочной группы. В другой руке он по-прежнему держал телефон. Сопляк с готовностью кивнул и навел оружие на Ангелину.

— Выходь! — строго приказал.

— Что? — она. Фарс угрожающе менял жанр, готовый перейти в трагедию.

— Выходь! — повторил он и прицелился в грудь. — Давай, двыгай до мэнэ!

С переднего места вскочил директор группы Эдик.

— Ты что же…

Фразу оборвал выстрел. Кривогоров рухнул на пол.

— Ну, хто ще храбрость покажить? — процедил гнилозубый.

Люди в ужасе застыли, не в силах верить происходящему. С пола донесся слабый стон.

— Давай! — Пистолет застыл в двух метрах от женской груди.

«Это — просто репетиция, — внушала себе Ангелина, перешагивая через ноги оцепенелого Самохина, — мы снимаем боевик. Вот предлагаемые обстоятельства, надо в них поверить. Потом съемка закончится, Андрей Саныч скажет „всем спасибо!“, мы разойдемся. Уедем домой, в Москву. И я заварю зеленый жасминовый чай. Как моя героиня. Она тоже попадала в дурацкие переделки. Выбиралась. Потому что не впадала в истерику, с огнем не играла и воде не верила. А веревочке сколько ни виться — конец будет. Пэта проклятая съемка тоже когда-нибудь закончится». Но лихорадочные, бессвязные мысли путались и верить в предлагаемые обстоятельства не хотели. Перешагивая через лежащего Эдика, актриса чуть не упала, скользнув подошвой по мокрому красному пятну. К горлу неожиданно подступила тошнота.

— Гарна жижа! — одобрил «боец Гузка», приставив пистолет к виску. — Слухай суды: пидэшь с нами до машины. Тыхонько та й послушно. Будешь умной — останешься живой, — вдруг перешел носовец на чистый русский. — Покривляешься еще в своих картинках. А нет — отправишься за ним, — указал глазами на бедного Кривогорова. — Сядешь с нами в машину, проедешь пару километров и отвалишь. Прелести твои никого не волнуют, актерки нам не нужны. Мы с такими баксами киношные объедки подбирать не собираемся. Усекла?

Она молча кивнула.

— Готовься! — И выстрелил в открытую дверь. Тут же зазвонил телефон.

— Гроши дэ? — гаркнул «полиглот». — Кыдай на дорогу та вбирайся к бису. Иначи подорву щас усих! Пару хвылын чикаю, апосля рвать буду!

Ангелина поклялась: останется жива — поставит сто свечей. Па дорогу упал туго набитый мешок. Носовцы переглянулись.

— Але! — процедил в телефон старший. — Кажи водию, нэхай гроши у машину заташшыть, та й дуить отсэда. Чикаю ще пару хвылын.

Холодный металл обжигал висок, в горле застрял ком, который мешал дышать, ноги тянули вниз непослушное тело. Больше всего Лина боялась потерять сознание. Террористы только внешне изображали кураж и уверенность, нервы их были на пределе, и любое отступление от безумного плана могло иметь непредсказуемые последствия.

— Пошла! — Дуло переместилось в спину.

«Боже мой, что за воздух! Чистый, сухой, свежий, морем пахнет, соснами. И солнце. Какой день сегодня потерян! А…»

Она даже не успела понять, что случилось. Просто раздались два сильных хлопка, и на Ангелину навалилось чужое, бьющее в нос потом и табаком тело…

В нем спуталась славянская душа с чужою галльской кровью. Ванечка Первозванский прочно укоренился в Иве де Гордэ, и именно это манило и грело. Ванечка тянул за уши Ива и заставлял чопорного француза быть чутким, искренним и сердечным — тем, кого в России издавна зовут душевным. Надменное «виконт», тугой кошелек и завидное гражданство не трогали независимую россиянку. Воображение писательской дочки будили рассказы графского внука про бабушку. Они напоминали о русской старине и рисовали элегические картинки. Цветущие липы в помещичьем имении и тонкая девичья фигурка в белом платье на скамье, большой медный таз с булькающим вишневым вареньем и гудящие над ним пчелы — чья-то изящная рука в кольцах осторожно снимает длинной деревянной ложкой пышную розовую пенку, дородная экономка в темном платье с высоким, наглухо застегнутым воротом, бесшумной тенью скользившая по барским комнатам, господские дети, терпеливо талдычившие за гувернанткой-француженкой вкрадчивые, грассирующие слова, сияющий серебряный самовар и плавающая чаинка в тонкой фарфоровой чашке, пасхальный колокольный звон и дощатые мостки в купальне — все дышало такой ностальгией и так завораживало, что не поддаться этому очарованию было невозможно. Старая графиня знала, как воспитывать внука, и кроме изысканных манер передала потомку неподдельную, глубокую любовь к России. Васса, считавшая Москву куполом Земли, а свою страну центром Вселенной, такое воспитание одобряла и считала его мудрым и единственно верным.