Рыбаки продолжали подбирать натянутое полотно, подсушивая рыбу. Под тяжестью улова баркас накренился настолько, что в любую минуту мог зачерпнуть бортом воду.

— Хватит подсушивать! — крикнул Глыбин. — Как бы не перестарались! Вычерпывайте рыбу!

Рыбаки спрыгнули с площадки и выстроились шеренгой вдоль борта. Мыркин принес плетеную корзину, к ручкам которой были привязаны два прочных конца. Один конец оставался в руке радиста, а за другой ухватился механик Чернобров. Они встали на планшир и бросили корзину в шумную гущу скумбрии. Тягун притопил корзину шестом.

— Давай тяни!

Радист и механик подняли корзину на борт. Рыба хлынула на палубу сверкающей струей. Печерица отгребал ее хваткой под стену надстройки. Ему то и дело приходилось отплевываться, закрывать ладонью лицо от мелких брызг, тучей повисших в воздухе.

— Из-под ног отгребай! — прикрикнул на него Глыбин. — Топчешься! Так от рыбы один форшмак останется.

В это время со стороны открытого моря донесся тяжелый гул. Под самым солнцем сверкнула серебристая точка самолета.

Глыбин встревоженно оглядел морской простор, потом успокоенно усмехнулся:

— Пусть летит, горе-разведчик! Рыбешка, на счастье, спряталась на глубину.

Но иначе повел себя Мыркин. Он передал конец Ивану Ивановичу, соскочил на палубу и направился в радиорубку.

Глыбин встревоженно закричал ему сверху:

— Не включай рацию! Слышишь, Юра?

— Почему? — растерянно спросил радист.

Глыбин мигом очутился на палубе и преградил ему дорогу.

— На кой он тебе нужен? — мягко сказал он. — Не включай рацию. Понимаешь, этого делать не следует.

Мыркин кивнул на самолет:

— Разве не видишь, крыльями качает?

— Ну и пусть качает! Может, ему поиграть захотелось.

— Летчик на связь зовет. Я обязан ему ответить.

— ТЫ лучше о своем заработке болей, — вкрадчиво сказал Глыбин. — Сейчас никто не должен знать, что мы на рыбе. Понимаешь, набегут, как шакалы, все море взбудоражат. А так никто рыбу не пугает. Наловимся вдоволь, а потом можно и звон поднять.

— Меня же ругать будут!

— За что?

— За то, что утаил. Сами план…

— Не беспокойся, — перебил Глыбин и самодовольно изрек: — За перевыполнение плана не судят, а возносят!

Двухмоторный самолет-разведчик пролетел над самой мачтой «Альбатроса», оглушив всех могучим гулом моторов. Удалившись в сторону косы, он сделал крутой разворот над маяком. Потом пролетел еще раз, еще. Минут десять рокотал над головой. Наконец от него отделилась белая ракета, лопнула в воздухе, брызнув множеством огненных капель.

— Зовет, на связь зовет! — простонал радист, ища поддержки у товарищей, слышавших его разговор с Глыбиным. Но те выжидательно молчали, отводя глаза в сторону. Мыркин понял, что желание больше заработать заглушило у них все остальные чувства. Глыбин как раз и рассчитывал на это.

Мыркин страдальчески морщился, следя за самолетом нетерпеливыми глазами.

— Уже третью ракету бросает! — снова вскрикнул он.

— Пусть себе потешится! — с издевкой прогудел кэп-бриг.

Заручившись молчаливой поддержкой рыбаков, Глыбин решил, что теперь можно приструнить радиста. Он хмуро поглядел на него и строго сказал:

— А ты перестань сознательность свою показывать! Подумаешь! Жалею, что лампы из передатчика не выдернул!

Мыркин ахнул. Из-за надстройки вышел Лобогрей. Он услыхал последние слова Глыбина и шагнул к нему.

— Это, значит, твоя работа — с антенной? Мы тебе руки выдернем, если еще раз сунешься к рации! — гневно сказал рыбак. — Жулик ты! Нащупал в сознании людей слабую струнку и уцепился за нее: заработок! заработок! Это тебе так не пройдет!

Глыбин весь напрягся, качнулся вперед, но сдержал себя. Пожав плечами, притворно тяжко вздохнул:

— Не для себя стараюсь. Для всех. В том числе и для вас с радистом.

— Это не старания, а жульничество! — Лобогрей прямо посмотрел в глаза кэп-бригу. — Сидеть на рыбе и никому об этом ни звука. Что может быть подлее? Что? Не знаю, как Юрка, а я бы тебя растерзал за то, что рацию глушил. Но ты все равно за это ответишь! Мы твои проделки без последствий не оставим! Вернемся в поселок, все Николаю Тимофеевичу расскажем. Пусть тебя на правлении колхоза пропесочат. Ишь, жульническими махинациями хочет себе славу нажить!

— Не стращай! — скрипнул зубами Глыбин. — Ты пока что не инженер, а всего-навсего захудалый студент. Кроме того — рыбак. А над рыбаками — даже если они и комсомольские главари — командую сейчас я. Да — я! А комсомольских нахлобучек я не боюсь, вышел из того возраста.

Самолет улетел в сторону заходящего солнца. Мыркин пошел в радиорубку, но связь установить не смог — его уже не слушали. Когда он вернулся, Глыбин встретил его словами:

— Погоди, я на тебе отыграюсь!

…Наутро Мыркин сунулся в радиорубку, но она оказалась заперта. Рядом с замком радиста висел другой крепкий замок.

Этот поступок Глыбина открыл глаза всем рыбакам, даже тем, которые еще вчера молчаливо поддерживали его. Возмущенные Иван Иванович, Чернобров, Лобогрей и Митрофан Ильич ворвались в капитанскую каюту. Глыбин лежал на койке, отвернувшись к переборке. Рыбаки растолкали его. Кэп-бриг сонно зевал, щурился. Разговор был горяч и краток.

— Ты зарвался, Макар! — гневно кричал Гундера. Рыбак, волнуясь, махал руками, с его горячих губ слова сыпались, как горох. Таким Ивана Ивановича еще никогда никто не видел. — Зарвался окончательно! Больно много себе позволяешь! Ишь, развел старомодные времена, когда капитаны делали, что им вздумается! У нас артель. И рация — это тебе не личный телефон: хочу — звоню, не желаю — пускай помалкивает!

Глыбин держался невозмутимо. Он слушал, ехидно скривив губы. Когда рыбак выпалил все, что считал нужным, кэп-бриг сказал спокойно и вразумительно:

— Не кипятись, Моченый! Успокой свои нервы. Ты просто не понял моих действий. Я же хочу, чтобы нам никто не мешал. Дадим…

— Рыба не теленок, она к колышку не привязана, — сказал Митрофан Ильич. — Ждать не будет, покедова ты трюм напихаешь. Угу.

— …дадим два плана, — продолжал кэп-бриг, не обращая внимания на замечание кока, — а тогда пускай этот болтун хоть на все море шум поднимает… Разве вы не болеете за бригадный план? Или это вас не касается?

— Егор Иванович больше твоего болел за бригадный план, — сказал Лобогрей, — да так не поступал.

— Что вы мне все время своего Егора Ивановича тычете? Чем он вас так околдовал? — Глыбин вздохнул. — Впрочем, покойники, как говорится, все хороши…

— Отпирай рацию! — потребовал Митрофан Ильич.

— Какой грозный! — усмехнулся кэп-бриг.

— Снимай замок, Макар! — взмахнул рукой Чернобров. — А то мы его ломом сорвем!

Под дружным натиском возмущенных рыбаков Глыбин вынужден был снять свой замок с двери радиорубки.

«Альбатрос» переменным курсом до полудня бороздил залив. Рыбы было много, но она держалась осторожно, и окружить ее неводом никак не удавалось. Как только сейнер приближался к косяку, скумбрия; словно чувствуя опасность, уходила вглубь, оставляя на поверхности лишь чешуйчатую зыбь.

— Умная стала, — сетовал Мыркин.

Митрофан Ильич советовал прекратить «побегушки», дать рыбе успокоиться, сбиться в «гурты».

— Целыми днями балабоним на все море, — говорил старый рыбак. — А ну, ежели над нашими головами тарахтеть беспрестанно в пустое ведро или кастрюлю…

— Тебе только кастрюли и снятся, — буркнул Гундера.

Такие разговоры, разумеется, не могли помочь делу. А рыбацкая душа, чуявшая где-то неподалеку добычу, жаждала деятельности.

Что скумбрия «поумнела», понимали все. Рыба перестала даже подниматься на поверхность. Но никто не хотел верить, что она перешла в другое место, потому что вслед за ней переместились бы и чайки. А птицы не покидали участок залива, примыкающий к косе. С голодными криками они неустанно носились над морем, сквозь толщу воды видя добычу, но не в силах добраться до нее.