Войско приближалось. Вот передовые воины вступили и тень первых домов, вот они уже прошли мимо притаившихся Хун-Ахау и его товарищей. Вот уже почти весь отряд втянулся в селение. В середине его шел, окруженный плотным кольцом приближенных, невысокий молодой человек — очевидно, начальник войска. Мальчик-прислужник нес за ним его шлем, а сам предводитель, спасаясь от жары, надел легкий головной убор, украшенный только пучком перьев кецаля.

Вдруг кто-то с силой сжал левую руку Хун-Ахау. Это был Цуль; из глаз старика текли слезы.

— Сыночек! — прошептал он сдавленным голосом. — Это Кантуль! — Старого раба корчило от гнева и отвращения.

Да! Наследник Кантуль вел на Тикаль отряд воинов из Йашха, чтобы вернуть себе трон.

Вдруг в знойной полуденной тишине, как будто с неба, прозвучал нечеловеческий крик Ах-Миса: «Бей! Бей! Бей!».

Пораженные пришельцы невольно остановились. А из-за домов уже высыпали десятки рабов, яростно размахивая оружием. Зазвучали первые глухие удары, послышался первый стон. Неистовые крики вырывались и у нападающих и у попавших в западню. Началась схватка.

Весь участок дороги, проходивший через селение, оказался полем ожесточенной битвы. Рабы дрались, не щадя сил. Вражеские воины, сперва ошеломленные внезапным нападением, постепенно воспрянули духом и образовали плотный четырехугольник, отражавший атаки нападающих. Но то здесь, то там со стоном или молча валились на землю окруженные, рушилась живая стена воинов, и на мгновение в первом ряду оказывалась брешь. И хотя на место упавшего сразу же выдвигался другой воин из второго ряда, все же ровная вначале линия вражеского фронта оказалась в нескольких местах изломанной. В эти бреши проникали атакующие рабы.

Неистово работая топором, Хун-Ахау, построивший свой отряд клином, пытался пробиться к центру вражеского войска, где он недавно видел Кантуля. Медленно, пядь за пядью продвигался юноша вперед. Пот лил с него ручьями, смешиваясь с кровью, — он не надел панциря, и брошенное кем-то легкое копье пронзило ему мякоть левого плеча. Скользнувший мимо удар меча сорвал кожу со лба. Но Хун-Ахау не чувствовал ран и с методичностью дровосека валил выдвигавшихся ему навстречу людей.

Он уже видел лицо неистово что-то кричавшего Кантуля, когда вдруг справа, оттуда, где находилась лощина, послышался мощный, на мгновение заглушивший все звуки битвы, рев. Это ударили по флангу вражеского войска вышедшие из засады отряды Шбаламке и Укана. Словно по живой цепочке, страх и неуверенность передались сразу в центральную часть войска Кантуля: выражение твердости и мужества сменилось на лицах воинов сомнением и беспокойством. Их ответные удары стали менее энергичными; они все чаще поворачивали головы в сторону постепенно приближавшегося необычного шума. Воспользовавшись этим, Хун-Ахау удвоил свои усилия и через мгновение, чувствуя за своей спиной плотную массу своего отряда, оказался лицом к лицу с Кантулем.

С воплем ужаса наследник тикальского трона взмахнул своим мечом, но что-то в выражении лица Хун-Ахау словно парализовало его. Узнал ли он в появившемся грозном воине любимого раба своей мертвой сестры, или его поразил вид залитого кровью, почти обнаженного юноши с гневным лицом, внезапно выросшего перед ним? Он не успел сказать ни слова.

На мгновение Хун-Ахау словно почувствовал в воздухе аромат эделена. Вот кто была его юная владычица — недолгий диковинный цветок!

— За Эк-Лоль! — крикнул Хун-Ахау, опуская топор на голову царевича.

Кантуль широко раскинул руки, словно собираясь обнять своего врага, и повалился на спину.

Смерть предводителя вызвала общую панику. Окружавшие Кантуля придворные с дикими криками бросились в разные стороны, попадая под удары и своих, я чужих. Вражеский строй дрогнул, сломался и рассыпался. Разгорелись ожесточенные поединки между отдельными воинами, и через минуту все было кончено: дорога усыпана мертвыми и корчившимися от мук ранеными, да вдалеке виднелись одинокие фигуры врагов, побросавших оружие и спасавшихся бегством.

С глубоким вздохом облегчения Хун-Ахау опустил топор и вытер рукой вспотевший, как ему казалось, лоб. Взглянув мельком на руку, он с удивлением увидел, что она запачкана кровью. «Чья же это кровь? — подумал он. — Ведь я никого не касался руками!» После долгих часов тревоги и гнетущей жажды мести юноша почувствовал спокойствие.

Он отмстил за Эк-Лоль! За свою маленькую царевну, так верившую в него. Если бы она могла сейчас увидеть, что он выполнил свое обещание — убил Кантуля…

— Позовите Цуля! — крикнул молодой предводитель. — Где Цуль? Иди скорее сюда!

Но старик уже был около него. С радостным воплем он нагнулся и поставил босую ногу Хун-Ахау на мертвое лицо царевича. По телу юноши прошла невольная дрожь — он чувствовал теплоту еще не остывшего тела. А этот человек был уже мертв. Ужасное дело — война!

Старик, вне себя от восторга, приплясывал вокруг мертвого Кантуля, то в отрывочных фразах воспевая храбрость и мужество Хун-Ахау, то осыпая неистовыми проклятиями убитого. Наконец ему вспомнилась Эк-Лоль, и, усевшись около мертвого тела ее брата, старый раб заплакал.

Хун-Ахау нагнулся к нему, собираясь утешить старика, но в этот момент услышал встревоженный голос Шбаламке.

— Хун-Ахау, где ты? — кричал его названый брат. — Иди скорее сюда! Укан тяжело ранен!

Молодой предводитель рабов, как ягуар, прыгнул в сторону при этом крике и побежал на голос Шбаламке. Радость победы, удовлетворение и гордость тем, что он отмстил за смерть царевны, сразу сменились чувством печали и горечи.

Укан был ранен навылет копьем в грудь. При первом взгляде на его лицо Хун-Ахау понял, что копанцу осталось жить недолго. Его широко раскрытые, ничего не видящие глаза были устремлены в небо; при каждом тяжелом вздохе кровь, пузырясь, вытекала из широкой рваной раны. Укан с трудом, прерывисто дышал. Вокруг безмолвно стояли рабы из его отряда. Ах-Мис молча стоял рядом.

Сдерживая стон, Хун-Ахау опустился на колени около раненого и тихо позвал:

— Укан, брат мой! Ты слышишь меня? Это я, Хун-Ахау! Я здесь, рядом…

Веки копанца часто затрепетали, как будто он хотел отряхнуть надвигавшуюся на его глаза мглу. Рука слабо шевельнулась, ища руку Хун-Ахау. Тот схватил ее, крепко сжал.

— Я здесь, Укан! Я здесь!

Губы копанца зашевелились, он тяжело вздохнул и прошептал:

— Мы победили, Хун!

— Да, мы победили, — подтвердил Хун-Ахау, глотая слезы, — Кантуль убит! Но не говори больше, это тебе вредно!! Мы вылечим тебя…

— Нет, — сказал Укан, — я умираю… Хун, если ты будешь в Копане… подружись с моим братом… говорят, он похож на меня.

Внезапно резкая судорога свела тело умирающего, он рванулся вперед, как бы собираясь подняться, тяжело упал снова на землю и замер. Копанец был мертв. Ах-Мис громко заплакал, не стыдясь своих слез.

Молча смотрел молодой предводитель на спокойное лицо своего верного соратника. Тяжелая спазма сжимала горло юноши. Укан мертв! Эта мысль не вмешалась в его мозгу. Он снова и снова видел перед собой живые, лукавые глаза копанца, слышал его голос, подтрунивавший над Шбаламке. Укан мертв! И это в самом начале трудного пути, в двух шагах от Тикаля. Какие же жертвы ждут их в дальнейшем?

Стряхнув с себя оцепенение, Хун-Ахау встал и обратился к стоявшему около него Шбаламке:

— Надо подсчитать, сколько у нас раненых, и позаботиться о них. Если их мало, мы возьмем их с собой; если… Но что это такое?

Чей-то тревожный возглас прервал его речь. Послышался другой, третий крик. И Хун-Ахау увидел, что с трех сторон, кроме тикальской, на его войско надвигается плотная масса воинов. Все окрестности селения были уже запружены врагами. Они продвигались вперед медленным и мерным шагом, и от их тяжелой поступи гудела земля. Солнечные лучи, попадая то здесь, то там на блестящий наконечник копья, вспыхивали на миг яркими звездочками.