Рука сама вынула жизняк, язык назвал имя, адрес и прочее.

— Чего прешься, как чумной? — полюбопытствовал старший спок, глядя на экранчик считывателя.

— Задумался.

— Что, умный шибко?

— Да вроде нет. Средне.

— Оно и видно, — осклабился тот, извлекая жизняк из колодки. — Параграфов у тебя хватает. Ладно, гуляй пока.

Споки вразвалочку двинулись дальше. Я стал запихивать жизняк в карман, потом вспомнил, что у меня не выбраны пять жвачек и еще какая-то мелочевка по съестной части. Приметил задрипанную лавчонку, где очередь поменьше. Отоварился двумя брикетами — на ужин и завтрак, хватило как раз.

Тем временем дождик перестал. Я облокотился о перила угловой площадки, развернул брикет и вдумчиво начал ужинать, глядя, как вокруг на мостках, лестницах, ярусах кишат ополоумевшие покупатели.

На той стороне улицы, ярусом ниже, из-за угла появился патруль. Сразу перед ним расчистился проход. А какой-то высокий мужик в низко надвинутой каскетке повернулся — резко, слишком резко, и чересчур суетливо стал шуровать локтями, прокладывая дорогу в давке. Даже я его заприметил, что уж говорить о споках.

— Эй ты, стоять! — гаркнул патрульный на всю улицу.

Толпа, словно с ней играли в «замри-отомри», мигом шарахнулась к стенке, замерла. Головы заворочались туда-сюда, ища, кто кричал и кому. Только высокий в каскетке не остановился, не оглянулся, наддал ходу. Споки вскинули оружие. Тут уже никаких команд не потребовалось — каждый лег, где стоял. А высокий побежал, перескакивая через лежащих. Хлопнул выстрел. Мимо. На соседних переходах и лесенках обезумевшая публика давилась, рвалась прочь от шальной пули.

Беглец ринулся вниз по первой попавшейся, обезлюдевшей лестнице. Перед поворотом он ухватился за перила и одним махом перебросил тело на следующий лестничный марш. Ловкий финт. Я подумал было, что у него есть шанс выкрутиться. Однако снова раздался хлопок пневмача. Второй из патрульных не стал заниматься догоняшками, а свесился через ограждение и хорошенько прицелился. Он срезал бегущего на втором повороте, в прыжке. Тот рухнул, кубарем прокатился по ступенькам и затих в изломанной, несуразной позе. Каскетка слетела, обнажились коротко обкромсанные, седые сплошь волосы. Вот оно что.

Я запихнул остаток брикета в карман, кусок не лез в глотку. Повернулся и пошел. Молодчагой оказался этот старик, жалко, не смог уйти. Да мне ли его жалеть, он уже отмучился. Сам-то и поседеть не успею.

Остановившись возле уличного автомата, я допил остаток воды, опять наполнил флягу. На табло обозначился недобранный лимит — полторы десятых куба. Этого добра мне не жалко, пусть подавятся. С другой стороны, раз сэкономишь, два сэкономишь, потом возьмут и урежут тебе декадную порцию. Так что я убрал флягу из-под краника, снова нажал кнопку, и мои лишние полторы десятых ушли прямиком в канализацию.

Прежде, чем сунуть жизняк обратно в карман, я прикинул, нет ли в нем еще чего, кроме пяти жвачек. Вроде нет. Ну, а зажевать новый приговор — дело святое, вроде добровольной повинности, тут хочешь не хочешь, обязательно удолбаешься.

Только не один я такой, и опять же, декада на исходе. Толкнулся в одну жвальню, в другую, всюду народу невпроворот. Ища, где бы приткнуться, добрался до угловых турникетов и решил заглянуть в припортовый квадрат, благо у меня туда служебный допуск.

Заведение на набережной забили до отказа флотские. Оставалось попытать удачи в круглосуточной буфетной, что возле пакгаузов. Авось там посвободнее, у портовиков пересменка еще не скоро.

Немного я постоял у парапета, глядя на заходящее солнце. Дымчатая кромка океана перерезала багровый диск точно пополам. Стояла тишь, ни ветерка. Лишь изредка из порта доносилось приглушенное лязганье, да в жвальне бормотали вразнобой, невнятно.

Года четыре назад, когда мне оформили проход через портовый турникет, я увидел океан впервые. Просто никакими словами не высказать, до чего это меня ошарашило. Конечно, в учебке его изучают, но совсем с другой стороны. Очень много соленой воды, семь восьмых планетной площади, то-се. Важнейший источник пищевого сырья. Растительные культуры, породы животных, отлов, забой, сбор и прочее. А оказалось, этот самый источник сырья — такая красотища, что не оторваться. С тех пор я сюда зачастил, хоть раз в декаду, но обязательно загляну. Ама никак не могла понять, с чего у меня такая блажь. И сколько ей ни объяснял, все без толку. Нет, пока его своими глазами не увидишь, никакие рассказы не помогут.

Лучше бы про Аму не вспоминать, не травить душу. Потому что сразу началось, пошло разматываться. Как она вчера уткнулась мне лицом в грудь, и шепот расплывался по коже горячим пятном. «Арчик, миленький, прости. Ты хороший, мне с тобой безумно хорошо. Но я не могу. Не упрашивай, не могу. Как подумаю, сколько тебе осталось…» Что тут скажешь. Нечего сказать. Все-таки спросил: «Ты окончательно решила?» Она кивнула: «Вчера взяла направление». Мы надолго примолкли, потом я собрался с духом, осторожно отстранил ее и встал. «Коли так, прощай, Глазастик». Она ни слова не промолвила, сидела, уперев подбородок в коленки, смотрела на меня. Покуда живой, не забыть ее взгляда. «Прощай», — повторил я, с треском застегивая молнию, и шагнул к двери. Ама молчала.

Когда очутился на улице, такая чернуха меня взяла, удавиться впору. Тут-то и попались под руку те парнишечки. Я шел через проходняк, что возле продуктового, там пустые контейнеры составлены в штабеля. Вижу, за штабелем, в углу, маленькая потасовочка. Тихо так, без ругани, без воплей о помощи. Терпеть не могу, когда двое на одного. Мне бы, дураку, гаркнуть, припугнуть патрулем. Нет, ввязался, душу отвести захотел. И осталось мне теперь жизни ровнехонько на один мордобой. Эх, все тина, всему черта. Жвачка, милая жвачка, что б мы без тебя делали, затыки грешные.

Добрался наконец я до буфетной и воспрянул: есть места. Прямо-таки зубы зудели, так разбирала охота задуриться. Взял у стойки все пять жвачек, уселся, зарядил сразу две и пошел работать челюстью.

Порожний жизняк сунул в нагрудный карман, застегнул на все кнопки. Чую, маленько меня повело. Подцепило. Легко стало, вольготно. Начал потихоньку выскакивать. Первый скок пошел в детство. Точней сказать, в мои незабвенные пятнадцать, когда жизняк выдали. Только не обряд с хоровой бодягой-присягой, а то, как шел потом домой, чуть ли не вприпрыжку, сам не свой от радости. Взрослый, полноправный, наконец-то. Впереди уйма времени, целых сорок пять. Может, и больше. Возьму да выучусь на знатца или пробьюсь в попечители, тогда получу прибавку лет. Весь мир — мой, жизнь только началась, делай, чего душе угодно. Сам надзиратель квадрата поздравил, сказал: «Мечтайте и добивайтесь.» Захочешь, постараешься — всего добьешься. До чего ж хорошо…

Тут пошел отскок, я обтер слюни, вывалил жвих в плевательницу, прополоскал рот водой из фляжки. С двойной дозы, как всегда, тащился прицеп, и я не стал спешить. Развалился в кресле поудобнее, блаженствую.

Второе место за столиком занял какой-то чернявый тип. Он уселся, пока я летал в отключке. На подбородке у него розовел рваный шрам, видать, от кастета. Глаза его мне сразу не понравились — наглые, щупающие.

— Чего пялишься? — спросил я сомлевшим голосом.

— Ничего. Лихо ты начал, сразу с двух.

— Жуй свое, без тебя разберусь.

Чернявый послушался, отщипнул половинку, закинул в жвальник.

А я слегка засмурнел. Думал, когда пойдет скок, увижу Аму. Не вышло. Оно и к лучшему, зачем себя дразнить понапрасну. Значит, поеду по маленькой, зато подольше. И я, благословясь, двинул третью.

Мало-помалу стало теплеть, подсвечивать. Уперся затылком в подголовник, таращусь в облупленный потолок. А он радужный, сияющий, колышется. Эх, благодать. Век бы так просидел.

Потом чернявый прикололся, не знаю ли какого-то длинного Мепа, больно уж личность моя знакома. Знать не знаю, говорю, а кличут меня Арчик-Гвоздь, седьмое-восьмое, каюта 14, квадрат, наоборот, М8, последние мои семь годиков долбаюсь, братишечка, и на все-то я забил, окроме океана, который наш важнейший источник, одному пожрать, другому полюбоваться, так-то.