К Гаврилову идет женщина, разговаривает сама с собой, несет пять буханок хлеба, большую кастрюлю с кашей и что-то еще. Подходит, гневаю глядит на Гаврилова и четырежды повторяет:

– Перевесьте мне хлеб!..

– В чем дело, гражданка?

– Сволочи! Сначала не кормят, не кормят, потом дадут сразу так много, что не донести!

Мы оба успокаиваем женщину, она, обессиленная, садится на траву, плачет…

Поодаль присаживаются две другие женщины, одна сует другой свою миску:

– Слушай, я отдохну, потом доем, потом тебе посуду дам!..

– Не хватает на всех посуды! – словно извиняясь передо мной, роняет Гаврилов, и мы идем дальше…

Сегодня в эвакопункт привезли пять тонн хлеба, семь тонн колбасы. Хлебный расход такой – каждодневный.

Тысяча восемьсот ремесленников лриехалм в Кобону. А всего сегодня доставлено сюда около одиннадцати тысяч человек…

На следующий день, по приезде в Лаврово, я заболел и больше недели пролежал в палатке армейского полевого передвижного госпиталя в деревне Дусьево. Меня трепали жестокие приступы неведомо где схваченной малярии. Выписавшись из госпиталя, на попутном грузовике я выехал обратно в Лаврово. Ехал через деревни Колосарь и Ручьи, мокрыми лесами, полями, по непролазной грязи и – вдоль реки Лавы, полной рыбачьих судов, заведенных из Ладожского озера…

30 июля. Утро

И вот я снова в двухэтажном доме эвакопункта. Добродушный крепыш в морской форме Гаврилов встретил меня приветливо и гостеприимно. Он теперь – начальник эвакопункта.

Сижу на скамье в комнате диспетчера. К окошечку подходят дряхлые старухи, растерянные женщины.

Длинно, иные со слезами, невразумительно объясняя все свои несчастья, взывают к сочувствию, просят содействия. Некая Бисерова отстала в Ленинграде от своей матери, теперь не может ее найти, сидит здесь третьи сутки. Вот пример хлопот, какие она доставила эвакопункту.

Заместитель председателя Ленсовета Шехавцев, находящийся здесь, дал распоряжение диспетчеру эвакопункта Лаврова сообщить диспетчеру эвакопункта Кобоны, а тому связаться с западным берегом – Борисовой Гривой, чтобы выяснили местонахождение матери:

а) по ее ленинградскому адресу,

б) по ленинградскому месту службы отца Бисеровой,

в) по всем помещениям станции Борисова Грива.

И все это узнать – к утру!

Приходит другая – Хая Борисовна Коган. Потеряла после высадки на этом берегу свою сестру Сарру Борисовну. Посадочные талоны – у той, питательные – у этой… Диспетчер посылает человека искать потерявшуюся среди выгружающихся пассажиров только что прибывшей из Кобоны «вертушки» – узкоколейного поезда, подвозящего теперь здесь пассажиров к месту посадки в эшелон. Эта узкоколейка проложена в самые последние дни.

А ведь с западного на восточный берег Ладоги ежесуточно прибывает в среднем по десять тысяч эвакуирующихся и каждому что-нибудь нужно!

… Моросит дождь. Вокруг домов на зеленом лугу «пасутся», рассеявшись как пестрые цветы, маленькие

дети «домов малютки», эвакуируемые из Ленинграда. Их сегодня тысяча, повезут их отдельным эшелоном. Каждый «дом малютки» отличается от другого цветом шапочек: голубые, красные, синие, белые… И в траве они в самом деле как цветы. На рукаве у каждого ребенка нашита тряпочка, па которой химическим карандашом – имя, фамилия, город назначения, номер детдома…

И опять подходят женщины к окошечку диспетчерской. И жалуются, и плачут. Эта – потеряла своих родителей, которым по семьдесят лет, оставила их без документов, без вещей, без питания; та – потеряла продовольственную карточку и ревет, и требует еды, и грозится: «Вот брошу ребенка и наложу на себя руки!», – и это явно вызов, и она, может быть, даже врет. Но диспетчер отвечает спокойно: «Обратитесь к начальнику эвакопункта!» И звонит по телефону, и записывает фамилии потерявшихся, и вся эта карусель у оконца продолжается непрерывно.

… У вас по пять узлов, – кричит одна, – таких, что собака не перескочит, а у нас – ничего!

… Товарищ диспетчер! Их привезли сюда! – вбегает уже радостная, только что плакавшая женщина, потерявшая было своих родителей. И убегает…

А диспетчер так же спокойно вычеркивает фамилии «семидесятилетних родителей», которых только что занес в список разыскиваемых…

30 июля. Вечер

Беседую с инженером Макарьевым, заместителем Гаврилова, и с пожилой коммунисткой Татьяной Семеновной Алексеевой, старшим комендантом пункта. Они рассказывают, как партийная организация добивалась от рабочих и служащих вежливости, отзывчивости в отношении к каждому эвакуируемому человеку («чтоб никакого «отпихнизма» не было!»).

– Работники у нас неплохие, но нервы нужны нам крепкие!..

Выхожу, встречаюсь с возвращающимся в диспетчерскую Гавриловым, который лег спать в три часа ночи, а встал в семь, интересуюсь, как он правел свой рабочий день…

– А вот так: обошел все объекты, поглядел, что делается в диспетчерской, пошел с утра на блок питания. Товар приготовлен заранее? Как расфасовка? Сколько расфасовки? Завернули ли продукты в бумагу? Почему мало? Бумаги нет?.. А почему сегодня колбаса открыта? Ведь мухи!.. Закройте!..

Позвонил на посадочную площадку: пришла ли «вертушка»?

«С пирса в вагонах – сюда, давайте двадцать пять вагонов на питательный блок!»

Мы взяли на себя обязательство – выгружать двадцать пять вагонов за тридцать минут. У нас всего восемнадцать женщин-дружинниц для этого, и их командир взвода Петр Иванович Жердин.

Сходил в тупик. Провел совещание с диспетчерами. Ушел наблюдать за погрузкой детского эшелона (я специально отправил санитарную машину, чтоб детей возить).

– В семь часов тридцать минут вечера эшелон с детьми ушел, – смотрел… На душе легче становится, когда с детишками эшелон уйдет… Знаете, немецкая авиация!

– А были случаи?

– Пока не было ничего. Но ведь черт ее знает, такое скопление народу… Сейчас взрослых в эшелон грузить будем.

Вагон в южном направлении пойдет – с больными. Остальные теплушки – на Алтай. Эвакуируемые теперь все больше на Алтай стремятся, в южном направлении уже почти не едут – на юге там дела наши плохи!..

– Боятся ехать туда?

– А конечно! Как бы не угодить к немцам!.. Принять эшелон под взрослое население – значит подготовить лошадей, перебросить груз тех, кто не может таскать. Это проверить нетрудно. Погрузить, отправить эшелон Людей у нас не хватает… Сейчас пойду опять проверить питательный блок.

– А сколько всего за зиму и лето людей вывезено?

– Тысяч четыреста! Зимой при мне на пункте Лаврово из пятнадцати тысяч двухсот умерло триста… В Жихареве зимой из двенадцати тысяч пятисот умерла тысяча…

31 июля

Вчера поздно вечером наблюдал за погрузкою эшелона No 64. Грузились по сорок человек в теплушку, и до потолка вещей, так, что люди едва умещались, сидя на вещах, уже без возможности шевельнуться. Набивались в теплушки с криками, нервными ссорами, руганью. Поток вещей казался бесконечным. Вагонов в эшелоне было больше шестидесяти. Погода была отвратной – лил дождь, как льет он и сегодня. Эшелон этот отправился в 8. 30 утра…

Сегодня к Гаврилову подбежал парнишка лет пятнадцати. Когда он приближался, Гаврилов сказал мне:

– Вон, глядите, бежит, – связной у меня мировой! Побеседуйте с ним, интересный мальчик! Хныкал, когда приехал сюда, голодный был. Ехал к «тетке на Алтай». А куда на Алтай – Алтай большой, – не знал. Ну и решили мы его связным сделать. Сразу повеселел. И такой живой! Здоровый парнишка, грудь колесом. Только обутки у него нет – босиком бегает… Тебе чего, Володя?

Мальчик подбегает, просит у Гаврилова нож, чтобы резать бумагу для пропусков.

Гаврилов сует ему свой перочинный нож, уходит.

Я присаживаюсь на пенек. Мальчик стоит передо мной, – глаза черные, один глаз слезится. Лицо здоровое, неистощенное. В кепке, в ватном, с меховым воротником, пальто.