И дальше – о Дусе, о Вале, о Нюре, о маме, и о Люде, и о маленькой Але, и о Ксене, Марусе, Сене:

«… Я у них была, Сеня – стахановкой. Миша, мама все время поминает тебя, и как только принесут письмо, она все плачет, ведь, Миша, она тебя очень уважает…»

Письмо длинное, полное грамматических ошибок, но такое до глубины русское, душевное, полное заботы и любви! И, прочитав мне свой ответ, Денисов рассказывает потихонечку о себе, о том, как несколько раз ходил в немецкий тыл и… «все это выполняю, – все выполнимые задачи, вот я этого ганса поймал, с ослом когда, – вам лейтенант Пресс рассказывал, – и даже у меня оружие этого ганса, как я его отнял, то, значит, мне его отдали. Еще на дзоты ходили, зимой насчет доставания «языка», но в тот раз не удалось это, тогда как раз у нас половина убавилась – девять человек… Признаться вам сказать, я вообще какой-то неустрашимый, черт его знает, какой характер у меня, – это я откровенно уже вам скажу…»

До войны Денисов работал на электростанции, автогенщиком и слесарем.

– И на лесозаводе работал там, где жинка моя работает, – по отпуску пиломатериалов, контролером, стало быть, выходит!

Широкий, широколицый мужчина, голубые глаза, открытый взгляд… Нет, Денисов не хвастается, не бахвалится, называя себя неустрашимым, это он просто так, со всей скромностью – как естественное, точное определение!

Наум Пресс отзывается о нем так:

– Он у меня хороший разведчик, я надеюсь сделать из него такого орла! Главное, что неустрашимый!

И еще я беседую с сержантом Иваном Зиновьевым, с Николаем Муравьевым, с Николаем Шацким, с Алексеем Семенковым и с другими разведчиками, вечерующими в сумеречном лесу. Это в прошлом все люди мирные, кто рыбак, кто слесарь, кто ездовой на руднике, кто лесничий…

Сколько за вечер узнаешь, сколько наслушаешься! Моя полевая тетрадь полнится записями, и мне нельзя уставать!

… А перед вечером приехал начальник разведотдела армии – седоволосый, приятный, культурный подполковник Милеев. Я беседовал с ним в автофургоне – штабе отряда. Он приглашал приехать к нему на КП, где обещает предоставить в мое распоряжение интересные документы…

15 мая. Первая рота

Утро раннее. Прокопий Иванович Бакшиев – вестовой, в шапке и ботинках с обмотками, в армейских штанах и в грязной рубахе – чистит сапоги, сидя на краешке нар, на которых спят Пресс и Запашный и с которых я только что встал, чтоб подсесть к столу, сунув в зубы дешевую, но редкую ныне папиросу

«Спорт» (все еще «1-й ленинградской имени Урицкого табачной фабрики»). Топкие лучи солнца, как будто проволочки, протянулись от дырочек в палатке. За треугольным стеклышком – солнечное утро, карликовая сосенка, частокол березняка, все еще голого.

И поют, заливаются птицы, и ходит по небу орудийный гром.

Только что во сне видел себя па берегу Черного моря, и кто-то, купаясь, весело объявил, что мы взяли кучу немецких танков. А на самом деле вчера в «Ленинском пути» новости таковы: на Керченском полуострове мы отступили, и Информбюро называет ложью сообщения немцев о том, что ими взято много пленных, орудий и танков; а на Харьковском направлении мы перешли в наступление.

Пресс опять всю ночь спал, как нераскаянный грешник: скрипел зубами, ворочался, тыча меня локтями, руками, ногами и головой, и стонал, и приговаривал во сне, и перед кем-то оправдывался, и мешал мне, стиснутому между ним и Бакшиевым, спать. А Бакшиев и Запашный храпели.

… Сегодня или завтра мы ждем возвращения из немецкого тыла группы разведчиков, ушедших в ночь на 12 мая, – их из второго взвода ушло восемь человек, считая с командиром – старшим сержантом Егором Петровичем Медведевым. В составе группы – замполитрука второго взвода Никита Баландюк, сержант Алексей Мохов, бойцы Волков, Бойко, Иван Овчинников, Иван Денисов, Евгений Баженов. Пошли они в район 8-го поселка, к так называемой «Фигурной роще». Снаряжал и отправлял их командир второй роты старший лейтенант Черепивский.

Все чаще переговариваясь по телефону со штабом стрелковой дивизии, капитан Ибрагимов и военком Бурцев нетерпеливо ждут сведений о Черепивском, ушедшем на передний край этой дивизии встречать группу разведчиков, и о самой группе. Их возвращения ждет весь отряд.

С командиром первой роты старшим лейтенантом Гусевым я нахожусь в автофургоне-штабе. Перед нами на столе большой лист подробной, двухсотпятидесятиметровой карты. На этом листе уместилась та толща кольца блокады, которой наш Волховский фронт отделен от Ленинградского фронта. Под голубым цветом Шлиссельбургской губы Ладожского озера, там, где у берега название деревни – «Липка», протянулась зеленая, в два километра шириной полоска лесов переднего края, по ней уходят к Шлиссельбургу два канала: Старо-Ладожский и Ново-Ладожский. Ниже зеленой полоски, южнее, начинаясь в трех километрах от берега и простираясь в меридианалыюм направлении на пять, а в широтном – в сторону Шлиссельбурга – на пятнадцать, карту занимает огромное белое пятно, по которому крупным шрифтом разбежалось обозначение: «Синявинские торфоразработки».

Белое пятно пересечено во всех направлениях многими параллельными и поперечными линиями узкоколейных железных дорог да прямоугольниками торфяных карьеров – эти котлованы на три метра ниже уровня моря. Там и здесь, по краям пятна, обозначены «Рабочие поселки» NoNo 8, 4, 1, 3, 2, 6, 7, и только один – No 5 – в центре пятна, чуть севернее главного здесь поселка – Синявино, расположенного на пятидесятиметровых высотах. Это и есть «Синявинские высоты», которые нам еще придется брать, с которых немцы, превратившие в мощную крепость весь район разработок, просматривают: к северу– Ладожское озеро; к западу – Шлиссельбург и Неву, на одном берегу принявшую в свои траншеи неколебимые войска Ленинградского фронта; к востоку и юго-востоку – глубокие леса, занимаемые нашим Волховским фронтом.

Укрепленный немцами Рабочий поселок No 8 приходится справа, на самом краешке «белого пятна», на переднем крае обороны немцев. Это «белое пятно» на карте в самом деле область для нас неведомая: там – немцы. Что делается у них? Какие еще укрепления они строят? Доты, дзоты, надолбы, бронеколпаки, минные поля, фугасы, ловушки, спираль Бруно, колючая проволока под высоковольтным током, – да мало ли что еще? Только авиация да наши разведчики, уходящие в тыл врага, могут штрих за штрихом терпеливо и самоотверженно расшифровывать загадку этого «белого пятна», на котором ныне человеческой кровью, как симпатическими чернилами, выведена гитлеровцами черная свастика. Каждый квадратный километр этого пятна таит в себе все виды смертей!

Вот туда, к 8-му поселку, к роще Фигурной, которая только на карте еще называется рощей, и ушли разведчики Черепивского. Где они сейчас? Что делают там? Когда вернутся? Все ли вернутся? Или не вернутся совсем – ни один?

Для них лежат письма, присланные их женами, родителями, детьми. Им отложена их доля подарков, присланных в отряд щедрым сибирским колхозом. Для их угощения приготовлена даже славная российская водка. Их ждут наградные листы, куда будет вписан их подвиг, если им удастся его совершить…

Если им удастся!.. Лишь бы не какая-нибудь нелепая случайность! Лишь бы не сделали там какойлибо ошибки. Самая частая ошибка разведчиков, уходящих в тыл врага, – преждевременная стрельба. Командир первой роты Гусев, изучающий со мною карту, сказал: «Все успехи Пресса объясняются тем, что он учел эту часто допускаемую ошибку. Он добился полной дисциплинированности: без его команды теперь уже никто не выстрелит! Он и вам расскажет, сколько раз бывал на краю гибели из-за этой ошибки, совершавшейся кем-либо из невыдержанных бойцов!»

Но та группа – не из первой, а из второй роты. Она пошла под руководством старшего сержанта Медведева. У него нет такого опыта, как у Пресса… Черепивский их учит, но самому Черепивскому командованием не разрешено ходить в тыл противника – с тех пор, как он стал командиром роты. Его дело теперь другое!