Я был в этой крепости. Я прошел эти двести двадцать метров, спустившись из освобожденного Шлиссельбурга на лед Невы, ступая осторожно по узкой тропинке, проложенной среди еще не расчищенных немецких минных полей, и обойдя не замерзающий от быстрого течения участок реки, любуясь паром, поднимающимся отводы и словно возносящим эту – уже легендарную – крепость над солнечным, ослепительно сверкающим миром.
Обогнув высящуюся надо мной громаду, я вступил на островок с северо-западной его стороны, там, где к правому берегу Невы обращены старинные крепостные ворота под Государевой башней. Все шестнадцать месяцев блокады к этим воротам, под беглым огнем врага, ежесуточно ходили с правого берега связные, командиры и те, кто доставлял героическому гарнизону продовольствие, топливо и боеприпасы: летом– «а шлюпках, зимою – на лыжах или, в маскхалатах, ползком. Я нырнул в узенький проем в кирпичной кладке, которой заделаны ворота, и свободно прошел через все внутренние дворы, точнее, через все груды камня и кирпича, к траншее, сделанной в наружной стене; эта траншея – единственное место, где человек, остававшийся на островке, мог рассчитывать остаться живым, ибо вся площадь островка круглосуточно, шестнадцать месяцев подряд, обстреливалась и подвергалась бомбежкам с воздуха. Были дни, когда на Орешек обрушивалось до трех тысяч мин и снарядов В местах максимальной протяженности островок имеет в длину двести пятьдесят метров, в ширину – сто пятьдесят. Но он неправильной формы, поэтому перемножить эти две цифры значило бы преувеличить размеры площади островка. И вот на этот крошечный островок за четыреста девяносто восемь дней обороты, по самым минимальным подсчетам, легло свыше ста тысяч снарядов, мин и авиабомб, то есть примерно по полдюжины на – квадратный метр пространства. Немцы били в упор даже из 220– и 305-миллиметровых орудий. Камни Орешка превращены в прах. Но крепость не сдалась. Люди ее не только оказались крепче, несокрушимей «амия, но и сохранили способность весело разговаривать, шутить, смеяться… Все эти месяцы они вели ответный огонь по врагу, несмотря на то, что каждая огневая точка здесь была засечена гитлеровцами. Среди немецких бумаг, найденных в Шлиссельбурге, была обнаружена схема крепости с безошибочно обозначенными батареями.
Каждый день по немцам вела огонь 409-я морская артиллерийская батарея капитана Петра Никитича Кочаненкова, который стал командиром этой батареи 8 ноября 1941 года. Каждый день вела минометный огонь рота гвардии лейтенанта Мальшукова. Каждый день били по вражеским позициям пулеметы роты старшего лейтенанта Гусева. Взвод автоматчиков младшего лейтенанта Клунина и взвод стрелков младшего лейтенанта Шульги уложили в могилу каждого из тех гитлеровцев, которые хотя бы на минуту приподняли голову над бруствером вынесенных на самый берег реки траншей. И каждая огневая точка немцев также была известна гарнизону Орешка. Два дня назад, 18 января, когда ровно в шесть утра расчет Русинова сделал последний выстрел из крепости Орешек и его пушка «Дуня» получила право на отдых, Мальшуков заявил, что пора ему сходить в Шлиссельбург за той немецкой стереотрубой, которую он заметил уже давно. И когда в 9. 30 утра взводы Клунина и Шульги сошли на лед Невы и, разминировав гранатами участок немецкого переднего края, ворвались в город, чтоб дать последнее сражение бегущим из города немцам, Мальшуков пошел за трубой и взял ее так спокойно, будто она всегда только ему принадлежала…
С 9 сентября 1941 года находится в крепости начальник штаба ее – младший лейтенант Георгии Яковлевич Кондратенко, первым пришедший в нее со взводом стрелков и двумя станковыми пулеметами после того, как сутки она пустовала, не занятая немцами, еще не имевшая нашего гарнизона. И сегодня Кондратенко мне жалуется:
– В первый раз за все время мне скучно… Были впереди всех, а теперь оказались в глубоком тылу. Никогда не бывало скучно, зайдешь на «мостик» – так называем мы наш наблюдательный пункт, – поглядишь в амбразурку, увидишь – землянка у немцев дымит, ну, сразу и потушишь землянку, или снайпер их вылезет – снимешь снайпера, или слушаешь вечером, как их тяжелый снаряд, будто поросенок, визжит, – досадно им, крейсер такой стоит у них перед, глазами, и ничего с ним не сделать… А мне от этого всегда было весело… Придется теперь просить начальство, чтоб повое назначение дали, скуки я терпеть не могу…
И смеется исхудалый, усталый Кондратенко, и глаза его искрятся, он внешне очень спокоен, и не окажешь, что сто тысяч бомб, снарядов и мин отразились на его нервах!
Начальник гарнизона гвардии капитан Александр Васильевич Строилов и заместитель его по политчасти капитан А. Я. Антонов скучают так же, как и Г. Я. Кондратенко. Тишина давно уже стала им непривычной. Да и за Ладожской трассой больше не надобно наблюдать – целый год крепость охраняла ее, целый год была падежным часовым «Дороги жизни» блокированного Ленинграда. Больше эту трассу не обстреляет никто, да и сама она, став ненужной, войдет в историю как один из славных путей, по которым наша Родина шла к блестящей победе…
Мне, к сожалению, не довелось повидаться с одним из самых известных героев Орешка – командиром орудия Константином Шкляром: в этот час он был где-то в Шлиссельбурге, исследуя там остатки тех целей – немецких дзотов, орудий, блиндажей, по которым безошибочно многие месяцы бил из крепости.
Украинец с Черниговщины, в далеком уже прошлом – столяр, он стал ладожским краснофлотцем за год до войны и с первых дней обороны Орешка воюет в составе его гарнизона. Он первым из защитников крепости стал бить по немцам из станкового пулемета. Он много раз отправлялся на шлюпке к правому берегу Невы: доставлял туда раненых, а оттуда – продовольствие и боеприпасы. Это именно он шесть раз под огнем врага поднимал над крепостью сбиваемый немцами красный флаг. Стал командиром орудия, обучил многих краснофлотцев стрелять из своей пушки по-снайперски. Артиллеристы гарнизона назвали его именем переправу на правый берег Невы[60].
Я ушел из крепости, взволнованный всем, что в ней увидел. И на прощанье мне со смехом показали кошку Машку, дважды раненную и выздоровевшую, любимицу всего гарнизона, которую младший лейтенант Кондратенко обнаружил в одном из казематов 9 сентября 1941 года, – все «население» крепости в тот день состояло из кошки с котом да собаки, да лошади, которую удалось увести только зимой, после того как Нева покрылась льдом.
Я ушел из крепости в город Шлиссельбург, освобожденный от немцев, и решил сохранить тот, найденный мною в траншее, рисунок, который злополучный гитлеровец сделал, конечно уже уверившись, что на этот остров ему не удастся вступить никогда.
На льду канала еще лежат безобразные, замороженные трупы гитлеровцев. Их много, они нагромождены один на другой. Желтая кожа лиц кажется сделанной из картона. Рваные раны, скрюченные пальцы, изорванная, окровавленная одежда, красно-черные повязки эсэсовцев на рукавах, соломенные эрзац-валенки и обмотки на распяленных ногах – вот зрелище, венчающее черные дела 170-й немецкой пехотной дивизии, предавшей огню и мечу Одессу, Севастополь и Керчь, расстрелявшей и замучившей изуверскими пытками десятки тысяч ни в чем не повинных, мирных советских людей.
Пришел день возмездия! 170-й «гренадерской» дивизии больше нет. В Шлиссельбурге и на каналах – ни одного живого гитлеровца. Пленные под конвоем девушек-автоматчиц отправлены в Ленинград. Мертвецы будут сброшены в воронки от снарядов и авиабомб и заметены снегом.
А в тихих разбитых домиках вдоль канала снова поселились советские люди…
… В 00 часов 57 минут, в ночь с 18 «а 19 января, через несколько минут после того, как строгая тайна о боях по прорыву блокады была командованием снята и в эфир было передано торжествующее сообщение Совинформбюро, мне удалось первому из корреспондентов центральной печати передать по военному телеграфу в Москву обзорную корреспонденцию о прорыве. В те радостные ночные часы счастливые ленинградцы не спали. Поздравляя друг друга, обнимаясь – в домах и на улицах, они ликовали. В воинских частях происходили митинги. А враг тупо и яростно обстреливал город, но никто на этот обстрел внимания не обращал…
