– Никуда не пойду! – умаливал командира батареи Гудков. – Одной рукой бить их буду!
Платов решительно приказал санинструктору Зайцеву увести раненого бойца в медсанбат.
Только к вечеру, с темнотой, немцы прекратили налеты.
И в час, когда Дуся наконец полноправно кормила обедом бойцов, на батарею явился сосед, старший лейтенант Груша. Перетрогал на орудиях все вмятины от осколков, удивился, что убитых на батарее нет.
– Уважаю, браток! – сказал он Платову. – Вижу теперь, сомневался я зря. С такими, как вы, можно соседить… Пойдем ко мне в гости. Шахматы признаешь?
Платов решил, что после такой работы шахматы вещь полезная, хотя и чувствовал, что его голова от напряжения пухнет.
К ночи на батарею заглянул представитель политотдела Бродский. С ним вместе пришел боец-баянист. Веселая «Комсомольская» разносилась над передним краем, дразнила немцев. А когда Бродский с баянистом собрались уходить, бойцы заявили, что им скучно будет жить без гармошки.
– Пришлю! Честное слово, пришлю, как только еще одного фрица собьете!
– Ну, значит, завтра же гармошка наша! – решительно определил ефрейтор Лупанин.
День третий
30 сентября
– Снаряды! Товарищ старший лейтенант! У нас только тридцать шесть снарядов!
Платов чертыхнулся и навалился на телефон.
В этот, третий день боя немцы упорно контратаковали нашу пехоту, захватившую у них еще ряд траншей. Вражеская авиация яростно налетала на передний край. Охраняя от бомбежек пехоту, батарея Платова непрерывно завешивала небо заградительным зенитным огнем. Десяток пощипанных осколками «юнкерсов» только что рассеялся в беспорядке.
Но немцы вот-вот опять появятся в воздухе, а снарядов у Платова всего тридцать шесть!
– Получите, получите! – услышал Платов в трубке далекий металлический голос. – Три грузовика давно посланы!
– «Посланы»! Это мы еще вчера слышали! – кипятился Платов. – А где же они?!
Повадившийся навещать нового своего друга старший лейтенант Груша весело поддразнивал Платова:
– Чего у тебя, снарядов нет, что ли?
– Да, понимаешь, разорви их печенку…
– Понимаю. На дороге затор. Может, мост провалился в болото.
– А фрицы что ж, по-твоему, ждать будут?
– Зачем ждать? Ты стреляй!
– А чем прикажешь? Пнями этими, что ли?
– Ну чего ж пнями? У меня сколько хочешь снарядов. Возьми у меня семидесятишестимиллиметровые.
Платов обозлился:
– Куда я их всуну? У меня пушки-то восемьдесят пять миллиметров!
– Подумаешь! Ерунда! Возьми тряпок, подмотай да стреляй!
Шутка была явно неуместной, но оба расхохотались.
Трубка телефона запела. Платов оборвал смех, прислушался. Слушал-слушал и резко положил трубку.
– Знаешь, Груша, что советуют мне? «Не охраняй пехоту, а храни эти тридцать шесть только для самообороны». Значит, стой, смотри, как там бомбы полетят, а сам не участвуй!
Положение было в самом деле критическим. На горизонте показались шесть «юнкерсов», направляющихся к переднему краю. Платов не выдержал, вскочил, скомандовал:
– По шестерке «юнкерсов»… Темп… Черт! Два на орудие!
И орудия батареи повернулись туда, откуда на нашу пехоту через минуту могли сорваться десятки бомб.
Каждый зенитный снаряд стоил теперь десяти. Ни один не должен был разорваться впустую. Это понимала вся батарея, жертвующая собственной безопасностью ради обороны других.
– Огонь!
Восемь драгоценных снарядов вырвались в небо. Два вражеских «юнкерса», только что перешедших в пике, колыхнулись, забились в отчаянной попытке вырваться в горизонтальный полет и двумя огнедышащими ракетами пошли вниз. Остальные, выгнув крутой полукруг, ушли назад, будто все это дело их никак не касалось.
Груша взглянул на побагровевшего от возбуждения Платова и сказал только:
– Ну, знаешь!.. Завтра мне привезут водку. Можешь выпить мои сто грамм!
Через полчаса батарея отогнала еще одну группу бомбардировщиков. На каждое орудие осталось по три снаряда.
А еще через полчаса, завывая на кочках и рытвинах, к батарее подполз первый грузовик, тяжело нагруженный ящиками с боеприпасами.
После заката солнца на огневую позицию приехал начальник политотдела армии для вручения партбилетов батарейцам Байширу, Корсакову, Богданову и Лупанину.
Аккуратный, тихий, с острым носом и большим умным лбом, командир орудия Федор Байшир, приняв билет, поднял свои темно-серые глаза, обвел взглядом всех окружающих и негромко, медленно произнес:
– Этот партийный билет обязывает меня еще точнее и метче бить по врагу, и я это свое обязательство выполню!
Все знали, что Федор Байшир родился в Белоруссии, слесарем был в Симферополе. Все знали, что Федор Байшир помнит схваченную немцами в Белоруссии сестру и расстрелянных немцами в Симферополе заводских товарищей. И потому обещание всегда немногословного старшего сержанта прозвучало как смертный приговор нескольким фашистским пилотам. А двенадцать тут же написанных бойцами заявлении с просьбой принять их в ряды кандидатов партии расширили этот приговор оккупантам. Командир пулъусгановкп ефрейтор Исаеико в своем заявлении написал: «В дни жарких боев я решил вступить в партию большевиков, чтобы коммунистом бить немецких захватчиков. Отомщу за поруганную Родину, мать Украину. Сбитый здесь самолет уже не появится над Сталинградом!»
Заместитель командира батареи по политчасти лейтенант Серпиков, собрав исписанные карандашом листки, сказал:
– Думаю, после победы американцы будут специально приезжать в СССР, чтобы взглянуть в Музее Отечественной войны на такие вот заявления!
Лейтенант Серпиков до войны был преподавателем истории. И потому на все явления, даже здесь, в разгаре боев, смотрел с исторической точки зрения.
День четвертый
31 сентября
На следующее же утро Байшир выполнил свое обещание. Четыре Ю-88 шли с фронта на батарею. Встреченные зенитным огнем, до батареи они не добрались и решили спикировать на пехоту. Прямой наводкой Байшир поймал первого на пике. Вонзившись в немецкую траншею, «юнкере» взорвался от собственных бомб. Второй «юнкера» был подбит, зашатался с борта на борт и, боясь той же участи, сбросив бомбы, ушел. Бомбы упали на немцев.
Серпиков рассмеялся:
– Заработали фрицы на завтрак!
Бойцы расчета, торжествуя, начали было обсуждать удачу. Байшир строго сказал:
– Вообще у нас разговоров не положено. Тут и команды-то стараешься сжать до предела. Смотрите, ребята, внимательней – вынырнет с тыла, и прозеваете!
Байшир был, безусловно, прав. До платовцев дошла печальная весть о происшествии на одной из зенитных батарей, работавших в том же районе. Три Ю-87 оказались в тылу у батареи и вошли в пике. Разведчик-наблюдатель доложил командиру об этих трех «юнкерсах» секунды на две позже, чем следовало. Опоздание разведчика было роковым: расчеты не успели отразить нападение. Девять бомб разорвалось у орудий. Батарея лишилась нескольких человек, приборы оказались повреждены, связь порвана. И было бы еще хуже, если бы не хладнокровие командира батареи Кабенко. Немцы стали делать второй заход, но Кабенко не растерялся, вскочил, отряхиваясь от земли и песка, мгновенно оценил обстановку, подал команду. Огнем по пикирующим один «юнкере» был сбит, два других отогнаны.
А у платовцев все было в порядке. Весь этот день схватки с вражеской авиацией происходили каждые пять – десять минут, и артиллерийский обстрел батареи также не прекращался до вечера. Приехавшие в два часа дня на огневую позицию члены партбюро до восьми вечера не могли начать заседания по приему в партию тех двенадцати, что подали заявления накануне. Дуся носила миски с супом к орудиям и приборам. Но Платову так и не удалось съесть свой суп. Едва возле третьего орудия он подсел к фанерке, прибитой к пеньку, и взялся за ложку, вражеский снаряд разорвался так близко, что землей засыпало и Платова, и фанерку, и суп. Платов отряхнулся, стал искать ложку, но, увидев, что в миске вместо супа земляная каша, сказал:
