— Пойду я, — вымолвила Клер, с трудом поднимаясь на ноги.

— До свидания! — в один голос попрощались с ней женщины откуда-то из глубины квартиры певучими, как показалось Клер, голосами.

Она вернулась к себе, задернула шторы и не раздеваясь легла в постель. Долго лежала с открытыми глазами, переводя взгляд с потолка на стены и обратно. Близость привычных предметов и книг и тишина понемногу вернули ее душе покой. Она заснула и проспала до вечера. Пробудила ее мысль о Росетти, настойчивая и неотвязная.

На людей, привыкших к праздности, любая активность действует наподобие наркотика, внушая эйфорию и заставляя видеть мир безупречно логичным, радостным и неотразимо привлекательным. Если практиковать ее нечасто, активность может служить эффективным лекарством от тирании реальности — не хуже волшебного зелья или шпината, столь ценимого Папай-моряком. Клер резко вскочила на ноги и удивилась, что на улице темно. Оделась, позвонила Дитриху и договорилась, что ночевать будет у него. «Только сначала мне надо сделать одну вещь», — добавила она, положила трубку и пошла к Антуану.

Ей открыла Люси. По всей квартире витал тошнотворный дух подгоревшего грюйера, с очевидностью доказывая, что Луиза окончательно покинула этот дом. Вонь достигала входной двери, и Клер решила не ходить дальше порога. Она вручила девочке пакет со своими чердачными находками. Люси засмеялась — точь-в-точь заводная кукла, в которой повернули ключ, — и двинулась прочь, на ходу рассматривая содержимое пакета.

— Это я, Клер! — крикнула она.

Из кухни появился Антуан. На нем был грязноватый красный фартук, украшенный крупной надписью: «Я — шеф-повар! Попробуй меня!» Антуан рассказал ей про молниеносный визит Луизы.

— Она ничего не взяла — только одежду и украшения. Как будто боялась испачкаться. А может, это она из суеверия… Странно, но Люси совсем не выглядит расстроенной.

«Как же!», — подумала Клер. Она поостереглась сообщать этому наивному простаку, что его дочь необратимо умерла несколько дней назад, пока смотрела, как ее мать выносит из дому коробки со своими надушенными шелками. Как объяснишь такому, как он, что Люси есть и навсегда останется Луизой, хотя в самой Луизе нет ничего от Люси?

— Я, наверное, перееду, — вдруг сказала она и поразилась своим словам ничуть не меньше Антуана. — Слишком много всего здесь произошло.

— Вы очень любили этого человека, — ответил Антуан, глядя в окно.

Клер сделала шаг к двери. Она не собиралась рассказывать ему всю свою жизнь. Антуан раздражал ее. Разве можно так легко становиться жертвой женщин? Она не сомневалась, что максимум через пару месяцев у него кто-нибудь появится. Она не пошла прощаться с Люси — сама не понимая почему — и уже на пороге спросила у Антуана новый телефон Луизы. Он заметно напрягся, как будто заподозрил ее в сговоре с бывшей женой.

— Я ей деньги должна, — успокоила она его, и он нацарапал ей номер на вырванном из блокнота листке.

На двери висела бумажка-липучка, напоминая Антуану, чтобы он записал Люси в детский досуговый центр и к зубному. По лестнице Клер не спускалась, а летела, как будто за ней гнались чудища. Квартира Антуана, его идиотский фартук и эта напоминалка на двери лишили ее остатков самообладания. Окунувшись в шум уличной толпы, она с отчетливой ясностью представила себе постель Дитриха, услышала Stabat Mater Перголезе и ощутила мускусный запах кожи своего любовника. Эти картины явились перед ней обещанием ее личного Эльдорадо, и она поняла, что должна немедленно туда попасть.

Как она и боялась, трубку сняла Луиза. При звуках дикторского голоса этой поддельной Дельфины Сейриг кровь бросилась ей в голову. От охватившей ее ненависти она покачнулась и покрепче сжала в руках трубку.

— Дай его мне, — ледяным тоном произнесла Клер. На том конце провода послышалось шелковистое шуршание, как будто Луиза была деревом и шелестела листвой.

Потом Клер различила приглушенный шепот.

— Алло! — Росетти взял трубку.

— Я должна с вами увидеться. Немедленно, — сказала Клер.

Они назначили свидание на Вогезской площади, ровно через час. Подозревал ли Росетти, что от этой встречи будет зависеть, в какие тона окрасится вся будущая жизнь Клер? Да и сама она догадывалась ли об этом? В смятении шагая к условленному месту, она думала про сообщающиеся сосуды. Страдание можно вынести, только если разделишь его с кем-нибудь еще. «Если на счет пять загорится зеленый, — загадала она на переходе, — значит, он вытолкнул его из окна». В воздухе едва уловимо веяло осенью и чем-то прошлогодним — такой запах издают зимние вещи, когда вынимаешь их из чехлов.

Небольшой сквер на Вогезской площади просматривался насквозь. Окруженный кривоватой кирпичной стеной, он казался идеальным местом для того, кто хотел бы избежать нежелательной встречи. На соседней скамье, под деревьями, сидела молодая женщина в полосатых спортивных штанах и читала книгу в ярко-красной обложке — «Покер за десять уроков». Рядом с ней сидя спал малыш с перепачканным шоколадом лицом. Чуть поодаль расположился жонглер со своими кеглями. «Самое бессмысленное в мире занятие», — глядя на него, подумала Клер, которой в этот, может быть, последний по-летнему теплый день приходилось исполнять гораздо более опасные акробатические трюки. Она вдоль и поперек изучала план, пытаясь отыскать заветный крестик, обозначающий: «Вы находитесь здесь». Она вспомнила, что Жан-Батист ненавидел парки. Когда она возвращалась от родителей, он всегда говорил, что она привезла с собой запах провинции. На глаза у нее навернулись слезы. «Никогда не умирай», — взмолилась она про себя, раздавленная собственным бессилием, несбыточными мечтами и наполовину выдуманными воспоминаниями.

Она увидела вдали мужской силуэт, узнала Росетти и вздрогнула от страха. Этот тип заигрывал со смертью с равнодушием скверного мальчишки. Он засек ее сразу же. Приближаясь к ней уверенным, мощным шагом, он не забывал бросать окрест быстрые взгляды — профессиональная привычка, не иначе. В XIX веке, некстати подумалось ей, был английский художник по имени Росетти — он сошел с ума на почве преследования и умер отшельником. Женщины, которых он писал, ничем не походили на Луизу. Крепко сбитые, с длинными рыжими волосами, толстыми губами и глазами навыкате, они выглядели немного мужиковатыми. Луиза рядом с укравшим ее Росетти казалась легкой и мягкой, словно перышко.

Он тяжело плюхнулся возле Клер, не глядя на нее и отдуваясь. Они помолчали. От него веяло почти непереносимым духом, в котором мешались пряные, кислые и агрессивно живые запахи. Ей представилось, как Луиза падает без чувств в объятия этого человека, с которым Клер свел слепой случай и которого она видела в последний раз.

— Как там Луиза? — спросила Клер, отгоняя мошку.

— Прекрасно, — ответил он, по-прежнему не глядя ей в глаза.

— Вы с ней поосторожней. Эта женщина привыкла к роскоши. Чтобы отсрочить старость, она потребует от вас невозможного. Она доведет вас до белого каления. Тогда вы начнете ее колотить, как колотили до вас все ее мужчины, и будете колотить постоянно, чем дальше, тем чаще. А она пойдет, посмотрится в зеркало и почувствует, что в ней бурлит жизнь. Как вам такой сценарий? Не слишком пафосно? — спросила Клер, ощущая, как ее нервные окончания вибрируют от ненависти к той, что бросила своего единственного ребенка. Клер любила Люси.

— Луиза очень хорошо к вам относится, — возразил Росетти.

— Ишида умер. — Клер повертела головой. Ребенком она так же крутила головой, стоя на бортике бассейна, куда ее водили по утрам в субботу, прежде чем прыгнуть в ледяную воду.

— Я знаю, — вздохнул Росетти. — И это — самое лучшее, что могло с вами произойти. Ишида был редкая сволочь. Десять лет назад он убил мою жену. Она решила мне помочь — по секрету от меня. Она была в курсе моих… моей… ну, того, чем я занимался. Она была красавица. И очень смелая женщина. А он разрядил в нее обойму. В лицо.