— Ладно, чем ты собираешься заняться? — спросила деловито-возбужденная Анна.

— Восстановлением формы, — ответила Клер, которую озарение посетило в процессе пережевывания помидоров с моцареллой.

— Отлично! — восторженно одобрила Анна и посмотрела на Жан-Поля. — Если хочешь, можешь взять красный велосипед. Я его накачала. Расписание приливов висит в холле. Ты удачно приехала, сейчас полная вода наступает в три часа.

Клер рано ушла к себе в комнату. Она немного почитала и заснула на стихотворении, которое вполне заслуживало того, чтобы попасть в ее личный пантеон.

В первый же день она встретилась на пляже с подругами сестры — такими же пчелиными матками, чьих детей она путала. Их разговоры не интересовали Клер. Она читала и плавала, читала и плавала — непроницаемая для любопытных взглядов, которые ее белоснежная кожа притягивала как магнитом. Она молча лежала среди маслянисто блестящих загорелых тел и поднимала голову, лишь если кто-нибудь из детей выдавал очередной перл. Иногда она вздрагивала — это Ишида подавал ей знак. Стоя у кромки, за которой рождалось море, она смотрела на свои ноги, окатываемые волной, которая то брала их в плен, то вновь освобождала. Клер вертела головой во все стороны. Ей казалось — еще чуть-чуть, и ее тело взорвется. На огромном — «самом большом в Европе» — пляже стоял такой грохот, что, бредя назад к своему полотенцу, она считала шаги, чтобы не упасть.

На второй вечер она отклонила приглашение на барбекю к соседям и отправилась знакомиться с ночной жизнью Ла-Боля — с обожженным лицом и ватными ногами, зажав под мышкой книгу, уместную здесь как молитвенник. В одиннадцать ей позвонил Дитрих. Днем ей уже звонил Легран, очевидно с целью проверки, пользуется ли она мобильником, который он для нее приобрел. «У нас тут все отлично!» — отрапортовал он, не вдаваясь в подробности. Клер купила открытки с изображением блюд национальной бретонской кухни и напечатанными на обороте рецептами их приготовления: Дитриху достался куэн-аман, Люси — крем-брюле по-бретонски, месье Лебовицу — пирог «катр-кар», а мадам Куртуа — печеные устрицы. Она вспомнила, что давно не писала Жан-Батисту. Отныне в ее памяти уживались двое: утраченный красавец мужчина и Ишида, который постепенно превращался в застывший образ, оставивший по себе ощущение легкой тяжести на правом плече.

Понемногу она включилась в отпускную жизнь. Долгими часами каталась на велосипеде по солончакам, балдея от одиночества. Играла с детьми в ямках, заполненных нагретой водой, в отлив бродила по ставшему живым песку. Привыкла к шуму, стала ходить ровнее, наслаждалась пьянящим ароматом сосен, наполнявшим сад виллы «Свежий воздух». Ей удалось спокойно говорить о себе во время ужина в знаменитой блинной на диком пляже, на который собралось с десяток приглашенных. «Я очень люблю свою работу. Мне повезло, я живу в одном из самых красивых кварталов Парижа», — сказала она. Вытянувшись на песке многолюдного пляжа, она смотрела на плывущие над головой облака и повторяла как заклинание: «Все движется».

В один из вечеров, когда Жан-Поль ушел гулять с детьми, сестры, усевшись в саду — под босыми ногами ковер из сосновых игл, над головой — звездное небо, — попытались поговорить по душам. Клер упомянула таинственного Ишиду, намекнув на его неблаговидные занятия, но Анна, со штопором в руках и бутылкой сомюра, зажатой между колен, в лунном свете похожая на простоволосую мужиковатую служанку-колдунью, предпочла сменить тему. Она ни в коем случае не хотела вновь пережить «драму Жан-Батиста», пусть и в отретушированном виде. Клер, сама того не подозревая, на протяжении долгих месяцев вносила сумятицу в их жизнь, отбрасывая на нее тень неуверенности и любовной горячки. Анна страшно злилась на свою беспокойную, дурно воспитанную и непредсказуемую сестру, которая посмела смутить их праздничное существование, на миг вообразив, что от любви можно умереть. Сестры, сколько себя помнили, ссорились всегда. Анна упрекала Клер в ее дурацкой аскетичности, отсутствии амбиций и тумане, напускаемом на свое парижское житье-бытье. Она попыталась было поведать ей о своем любовнике, с которым познакомилась в магазине. Тогда Клер спросила, помнит ли она, что святая Анна приходится матерью Деве Марии. После этого с интимными откровениями было покончено.

Сидя в темном саду, они все-таки немного посмеялись, вспоминая прошлое и своих родителей. Анна не боялась воспоминаний. Она просто складировала их, честно и бесхитростно, низводя до ранга забавных историй, случившихся вчера, — не больше и не меньше. Казалось, она и не подозревает о том, как опасно бывает помнить. Клер восхищало умение сестры выволакивать, порой рисуясь, на свет божий любые воспоминания. Спать они пошли, прилично наклюкавшись. Ночью у Клер дважды звонил телефон. Номер звонившего не определился, и звонков Клер не слышала.

Зарядили дожди. На вилле «Свежий воздух» запахло церковью. От карточной колоды веяло плесенью. Клер подбили сыграть в викторину, в которой надо было собрать как можно больше разноцветных ломтей «камамбера», отвечая на вопросы типа: «Какую часть тела потирают эскимосы, выражая любовь?» или «Какой французский автор переведен на наибольшее число иностранных языков?» Жан-Поль удивился более чем скромным результатам Клер: «Ты вроде так много читаешь…» На что Клер ответила, что никогда не ставила своей целью запоминать прочитанное, ибо ей на это глубоко наплевать. Компания дружно предавалась скуке с мастерством, отточенным не за одно лето. На чердаке, в кладовке над детской и в кухонном шкафу Клер отыскала кучу кукольных нарядов — Люси хватит на несколько сезонов. Когда они с сестрой пошли по магазинам, Клер потихоньку отделалась от Анны, которая вгоняла ее в краску стыда, неистово торгуясь из-за каждой грошовой кастрюльки, и вдруг неожиданно увидела книжку — одну из тех, что она обожала в детстве. Томик валялся на дне отсыревшей картонной коробки, на какой-то серой и до слез печальной улочке. Она пролистала страницы и нашла картинку, в былые времена сводившую ее с ума. Там была изображена собака на Луне, которой снится сон, что ее друзья-животные и героиня, белокурая девочка, превратились в рыб. Здесь и отыскала ее сестра — застывшую посреди улицы с раскрытой книжкой в руках. Бледность Клер испугала Анну, и она предложила побыстрее вернуться домой.

Однажды вечером — только что закончился дождь — Клер вышла в мокрый и напоенный ароматами сад. Домашние играли в белот. Ей было грустно. В саду напротив с деревьев свисали цветные лампочки — накануне там праздновали день рождения. Мимо проехала парочка на велосипедах, словно два фантастических зверя, рыскающих по дороге. Клер теперь все время мерзла, с утра и до вечера. Ей не терпелось назад, к себе. И все же что-то удерживало ее в доме сестры. Она не сомневалась, что перед ее приездом Анна провела с детьми воспитательную работу: «Ведите себя хорошо с тетей Клер. Она устала, и ей нужно отдохнуть». Даже Жан-Поль ее не задевал. В конце концов, не могла же она просто так взять и уехать только потому, что зарядили дожди. Она уже поднялась, намереваясь вернуться под крышу, когда открылась калитка, пропуская Дитриха.

— Вовремя ты, я уже чуть насквозь не промокла, — сказала она без малейших признаков удивления. — Постой минутку, схожу за курткой.

Они пошли по насыпи. Она испытывала к нему бесконечную благодарность за то, что он приехал, не дожидаясь, что она его вызовет. Он шагал рядом с ней, не вынимая рук из карманов, улыбаясь смотрел на небо и дышал полной грудью, как все новички. Им навстречу попадались семейства, гулявшие в окружении собак, с мороженым в руках, — старики с кожей, сморщенной за десятилетия жизни под солнцем, и молодежь. И те и другие выглядели прекрасными, как полубоги. Они сели на скамью лицом к морю. Горизонт расстилался перед ними чернильным пятном, напоминая Клер черные дыры ее кошмарных сновидений.