— Я который день на уколах, — пожаловался крепыш после приветствия и обмена 'как поживаешь?', когда они случайно пересеклись в коридорах. — Весь зад мне искололи. Теперь и присесть не могу.
Так что, в последние дни Масканин был предоставлен самому себе и всё больше хандрил. И скучал. Правда был в этом и положительный момент — каждый раз, когда он маялся скукой лёжа на койке, изнывая от ничегонеделанья, к нему сперва понемногу, а потом подобно снежному кому стала возвращаться память. Обрывками и несвязанными образами. Но и это уже что-то! Длинные дни тянулись один за другими, и вот однажды посреди ночи он догадался как подобрать ключик к собственному прошлому. От мысли об очередной процедуре ментоскопирования становилось тошно, но уж лучше так — по своей воле и по своей подсказанной чутьём методике.
Штурм Тарны. Память стала открываться начиная с него.
И вот всё позади. Он испытал во истину немалое облегчение. Ещё в лагере, с той поры как он 'очнулся', его терзали неясные сомнения. Не понимал он, как мог в плен попасть. Ведь сдача в плен означала потерю чести и тогда как жить дальше? Сдаться — неслыханный поступок, перечёркивающий весь воинский путь. Другое дело попасть в плен раненым и бессознательным, тогда и сраму нет. И вот развеялись, наконец, глодавшие сомнения. Вспомнился тот трижды проклятый бой под Лютенбургом в тот морозный январский день. Вспомнился во всех красках и подробностях. Встал перед глазами расплавленный от горячих гильз и прогоревшего ствола пулемёта снег. И бессильная злость оттого, что пробита стальная оболочка фильтра противогаза, глаза давно жжёт и почти ничего не видно, а воздуха в лёгких почти не осталось…
Потом прошли ещё два длинных дня, что он был предоставлен сам себе. Ему возвратили клинок, да в придачу выдали обычный армейский 7,7-мм 'Воркунов' — ничем не примечательный, самый распространённый пистолет в Новороссии. На базе все ходили с оружием, даже у медсестричек под халатами можно было разглядеть контуры кобуры. Народ на базе был общительный, многие охотно с ним болтали, если не были загружены работой, но на все вопросы о своей дальнейшей судьбе, он получал вежливые, обтекаемые и ничего не значащие ответы. Вот и приходилось скучать, а бороться со скукой было нечем — книги и фильмотека оказались для него под запретом, радиоприёмников вообще не имелось, не было и чего-то вроде кают-компании, где бы можно было найти партнёров в карты, шахматы или бильярд. Странный запрет на нормальный человеческий досуг объяснялся простым словом — терапия. Хорошая, чёрт подери, терапия! А главное, действенная, если не свихнёшься от безделья, то с амнезией точно расстанешься. А если к этой самой терапии да добавить то чудаковатое кресло с колпаком? При мысли о котором до сих пор дрожь пробирает, когда местные эскулапы довольно бесцеремонно рылись в его мозгах. А может и в мыслях? Как знать, как знать. Главное, что память вернулась, Масканин теперь чувствовал себя полноценно.
С пребольшущим удовольствием он освежился в душе, надел свежую смену белья, тщательно выбрился самым настоящим станком, а не той желеобразной пенкой, которой приходилось растворять щетину в лагере. Сейчас казалось, что у неё и запашок-то был не приятен. Да скорее всего, так оно и было. Потом облачился в жёлтый комбинезон — такие на базе носили учёные. Непонятно почему ему выдали именно такой комбез, ведь он никаким боком учёным не был. Неужели на складе никакого другого не нашлось? Куда понятней было бы, получи он комбез проходчиков, ну или технарей, да хотя бы и медиков, раз по сию пору находится в их загребущих руках. Ерунда, конечно, это всё, но почему-то в этом жёлтом облачении он ощущал себя немного неловко. Напоследок оглядел себя в зеркало и остался доволен. Чист и свеж — нет, ну правда чувствуешь себя по-человечески.
Куда идти Масканин толком не знал, не освоился ещё настолько. До сих пор все его маршруты заканчивались столовой и медицинским блоком. Выручил Максима Сергей — молодой и улыбчивый парень, который как раз вовремя появился у дверей его кубрика.
— А я к тебе с порученьецем, — улыбнулся визитёр, отвечая на приветствие. — Командор беспокоится, как бы ты не заблудился в наших лабиринтах.
Сергей оказался одним из немногих, с кем Максим как-то сразу нашёл общий язык. Парень носил жёлтый комбез, что уже само по себе говорило о его принадлежности к учёному сословию. А ещё он был самым молодым среди своих коллег — всего-то двадцать шесть его лет против средних шестидесяти остальных 'жёлтых'. Служил Сергей лаборантом в отделе с очень длинным названием, а по совместительству был личным референтом главы экспедиции и начальника базы Хельги Вировец. Основное же его занятие в качестве референта заключалось в составлении удобоваримых пояснений по всем отчётам, которые из лабораторий поступали госпоже командору, как главу экспедиции здесь почему-то называли. Впрочем, Максим довольно скоро выяснил, причину такой формы обращения. Хельга Вировец была хаконкой, а её отец был настоящим флотским командором, и хотя во флоте Новороссии звание 'командор' отсутствовало, да и сама Вировец ко флоту не имела никакого отношения, обращались к ней так отчасти желая подчеркнуть уважение, а отчасти, наверное, просто для удобства. И на самом деле, не говорить же всё время: 'госпожа начальник особой научной экспедиции'. Ну а то, что Вировец не была на самом деле хаконкой и вся её легенда предназначалась для гражданского персонала базы и нижних чинов проходчиков, этого Масканин знать не мог.
Ведя непринуждённый разговор, Масканин проследовал за Сергеем лабиринтами отсеков через многочисленные шлюзы, поднимался пару раз лифтом, пока, наконец, был доставлен на нужный уровень. Теперь-то он и сам дорогу мог найти. В этот момент, когда он почти уже добрался до цели, Максим в очередной раз задумался и об этой базе, раз уж его вольно или не вольно сюда занесло, и о самой 'особой научной экспедиции'.
За проведённое здесь время у него сложилось чёткое представление, куда ему посчастливилось попасть. Да и информацию эту с недавних пор никто, в общем-то, от него не скрывали. Экспедиция считалась чистой воды научной, да так оно и было по сути. Примерно треть персонала базы — 'жёлтые', как за глаза здесь называли учёных, среди которых попадались и знаменитости научного мира. Притом чуть ли не все они были фанатиками, совсем не помышлявшими о возвращении домой. Их как будто совершенно устраивала добровольная, длившаяся уже более полугода изоляция в безлюдных землях. Остальные здешние обитатели составляли медперсонал, работников хозяйственных отделов (и те, и другие, судя по всему, были заманены в экспедицию приличным заработком), да ещё проходчики. Последние резко контрастировали на фоне остальных своей подтянутостью, спортивностью и молчаливостью. Они составляли сводное подразделение напрямую подчинённое Главному разведуправлению, которое, собственно, и являлось тайным инициатором экспедиции, так горячо поддержанной учёным сообществом. Во всех без исключений вылазках учёные находились под опёкой проходчиков — слишком опасными были здешние земли.
— А! Прошу, прошу, — с вежливой улыбкой встретила его командор. — Располагайтесь.
Масканин уселся в предложенное кресло и, стараясь откровенно не пялиться, рассматривал начальницу базы. Довольно обстоятельно пообщаться с ней он успел и раньше. И нельзя сказать, что это общение было приятным. Сначала она посетила его в изоляторе, где через небьющееся стекло все первые дни от него бесконечно и настойчиво требовали в деталях рассказать историю их с крепышом бегства. Потом она посетила его после изолятора во время тех непонятных медицинских процедур. Но сейчас, рассматривая командора, Максим больше не чувствовал в ней ни следа прежней хищности и суровости. Теперь перед ним была просто уставшая и довольно привлекательная женщина. Даже её неизменный полувоенный френч смотрелся сейчас как-то по-другому, можно сказать, элегантно. Да и сама энергетика помещения, стоило только преступить порог, располагала к покою и умиротворению. Не последнюю роль в этом играла обстановка — никакой царящей на базе казёнщины, чистое и уютное гнёздышко, обставленное в соответствии с женскими вкусами. Приятный такой рабочий кабинет. Он бы и сам, быть может, от такого кабинета не отказался бы. После войны.
