Исчезли автобаны и космические дороги, компьютеры и энергопроцессоры, галактические рейдеры и банальные зубные щетки. Исчезло все, как будто ничего не было. А может, и впрямь ничего этого не было.

Все исчезло, но Шева помнила, чем все это было.

Шева помнила великолепие ста четырех планет, объединенных знаком Пацифиса. Сто четыре мира, населенные миллиардами обитателей, каждый из которых носил в себе великие чаяния и надежды…

Еще она видела межзвездные трассы, отмеченные вереницами пассажирских лайнеров и грузовых судов, прогулочных яхт и хищнорылых рейдеров…

Вокруг плавились солнца, гигантские, оранжевые и золотистые, изумрудные и палевые, яростно-голубые рождающиеся и черные умирающие. Солнца, кажущиеся снизу крохотными светлячками звезд…

А земля была покрыта ковром обильных полей и ровной паутиной дорог, переплетающейся в муравейниках городов и городков. Там обитали существа, считавшие себя мерилом бытия. Считавшие…

Люди заполняли площади и улицы, и поток их казался бесконечен. И никто не знал, сколько их было — миллион, миллиард или число, измеряемое двенадцатью нулями, число, способное поразить воображение…

Как легко поразить воображение того, кто наделен лишь начатками оного. Нужно пить священную воду, она развивает воображение. И тогда, может быть, придет день, и ты поймешь, что есть жизнь, что есть смерть, что есть Бог, что есть страх…

И что есть любовь. И нечего больше прибавить.

Наверно, нечего…

Арктур улыбался Шеве, своей Охотнице, которую любил, но к которой так и не вернулся. И никто не знал, что с ним случилось. Умер ли он, обратившись в черную дыру или туманность, или продолжал жить в облике зародившейся звезды. Того не знал никто. Даже Шева, единственная, помнившая имя — Арктур…

Шева помнила…

Итак, мы подошли к завершению нашей долгой истории. И осталось сказать лишь одно. Лишь одно, предваряющее расставанье.

Мир был другим. Мир был почти ужасным. Но странно, Броер лежал под боком Шевы. И странно, он храпел все так же. И странно, но Шева была счастлива…