Прежде чем истекли отпущенные ему шесть месяцев Хильдебранд стал одним из самых правдивых мальчиков, каких вам когда-либо доводилось знать. Первое время он еще иногда забывался, как, например, с историей о своем бегстве от взбесившегося буйвола или с рассказом о том, как он был обманным путем завербован юнгой на пиратский бриг.

Его истории больше не сбывались наяву, но зато ему приходилось переживать их во сне, что было немногим лучше. Постепенно он излечивался от своего недуга, больше времени уделяя школьным занятиям и стараясь говорить только правду; а если и начинал фантазировать, то всегда давал окружающим понять, что говорит не всерьез. Сейчас Хильдебранд уже вырос, но по-прежнему любит сочинять разные истории, только теперь он их записывает; дело в том, что это стало его профессией — он пишет книги и небольшие рассказы для газет и журналов. С такой профессией вы можете выдумывать все что заблагорассудится и никто вас ни в чем не упрекнет, а сами вы можете не опасаться, что какая-нибудь из ваших историй вдруг в один прекрасный день окажется чистейшей правдой.

Мы все слишком много думаем о самих себе. Каждый из нас — будь то мужчина, женщина или ребенок — в глубине души абсолютно уверен, что он является единственным и неповторимым, и что все происходящее с ним не может произойти ни с кем другим в целом свете. Увы, это всего лишь заблуждение, ибо все мы — каков бы ни был наш пол, цвет глаз и волос — имеем между собой много общего как раз в глубине наших душ, в той их части, которая у разных людей чувствует, радуется и страдает совершенно одинаково. Порой мне кажется, что эта безусловная истина неведома никому кроме меня самой. Поэтому вы редко когда услышите от своих знакомых рассказ об удивительных фактах из их жизни: они просто не считают нужным откровенничать, полагая, что вы все равно не сможете поверить в подобные чудеса. На самом же деле вы мало чем от них отличаетесь и вполне способны по достоинству оценить их правдивый рассказ. Для примера возьмем хотя бы такую чудесную историю — она могла произойти с кем угодно и лишь по чистой случайности произошла не с вами, так что не спешите кривить губы в скептической усмешке, а попробуйте представить себя на месте героини моего рассказа. Ее, эту героиню, зовут Мария Тудлсуэйт Каррузес.

Вы, должно быть, уже прониклись сочувствием к маленькой Марии и решили, что я могла бы выбрать для нее более симпатичное имя. Но в действительности я ничего не выбирала. За меня это сделали ее родители. Они назвали девочку в честь ее тети Марии, которая вечно чем-нибудь недовольна и которая была бы недовольна больше обычного, если бы ребенок получил имя Элен, Эжени, Вивьен или любое другое из множества красивых и благозвучных имен, приходящих вам сейчас в голову. Второе имя Тудлсуэйт было дано ей в честь ее знаменитого дядюшки, владеющего предприятиями в Лондоне и Ливерпуле, и, по словам компетентных людей, купающегося в золоте.

— Было бы интересно взглянуть на дядюшку Тудлсуэйта, когда он купается в золоте, — сказала как-то раз Мария, — но он почему-то не занимается этим в моем присутствии.

Третье имя, Каррузес, было фамилией отца Марии и не вызывало у нее никаких возражений. Напротив, она была очень даже довольна; ведь ей могла достаться фамилия и похуже — к примеру, какой-нибудь Снукс или Проззер.

Разумеется, никто из родственников и знакомых не называл Марию Марией за исключением самой тети Марии, которая успела уже привыкнуть к этому неудобному имени. Ее тетя Элиза, отличавшаяся особо изысканными манерами и чрезвычайно утонченным вкусом, в каждый день рождения дарила Марии какую-нибудь воспитательную книгу с надписью «Милой Мэри от любящей тети Элиз», а при разговоре именовала ее не иначе как «Маури», произнося это через нос и с ударением на последнем слоге. Ее братья и сестры придумали для нее обидную кличку Тудлс, но употребляли ее только во время ссор, а в остальных случаях называли ее Молли. Точно так же обращались к ней все прочие родственники и друзья семьи, в том числе и я.

К детям семьи Каррузес была приставлена молодая женщина, внушительно именовавшаяся нянькой-домоправительницей. Надо сразу отметить, что она никоим образом не оправдывала этого звания. Глядя на то, как она обращается со своими подопечными, никто бы не рискнул сказать, что она с ними нянчится, а насчет правления домом — так это и вовсе глупо. Попробовала бы она тут править!

В прошлом она занимала где-то должность сестры-хозяйки, что также вызывало недоумение — если бы находишься в родственных отношениях с хозяйкой, то какая же это должность? Согласитесь, здесь было что-то неладно. К числу любимых выражений няньки-домоправительницы (ее звали мисс Симпшелл) относились: «Нельзя», «Сейчас же прекрати» и «Я обо всем скажу твоей маме». Она всегда прекрасно знала, чего вам не следует делать, и, похоже, не имела никакого понятия о том, что делать следует.

Однажды дети собрали всех имевшихся в доме игрушечных солдатиков и устроили грандиозную битву. В ход пошли маленькие медные пушки, которые стреляли горохом, и другие, стрелявшие пистонами, так что над местом сражения стоял почти непрерывный грохот.

Берти любил, чтобы все было как можно больше похоже на правду, и ему не понравился вид его гвардейцев, стоявших на полированном дереве обеденного стола.

— Это ничуть не похоже на настоящее поле битвы, — сказал он, и все остальные с ним согласились.

Тогда Берти взял большой деревянный ящик для кухонных ножей, отправился в сад и принес оттуда много хорошей, чистой и мягкой земли. Потребовалось еще полдюжины таких ящиков, чтобы закрыть землей всю поверхность стола. После этого дети начали строить редуты, рыть траншеи, а из побегов герани, самшита и тиса насадили леса и рощи, в которых замаскировались стрелки. Получилось превосходное поле битвы, чей вид способен был привести в умиление кого угодно, но только не домоправительницу.

— Какая гадость! — вскричала она. — Сейчас же прекратите безобразничать! — после чего взяла веник и смела все поле битвы в мусорный совок. Дети едва успели спасти своих солдат и артиллерию.

Пока происходила вся эта суета вокруг обеденного стола, Сесилия отнесла ящик для ножей обратно на кухню, не сообщив никому, с какой целью его брал Берти. Кухарка засунула в ящик ножи, и во время обеда у всех на зубах скрипела земля, которая умудрилась попасть не только в баранину, капусту и картофель, но даже в соус, хотя, как вы сами понимаете, никто не размешивал соус ножом, поскольку в хороших домах это не принято.

Разумеется, во всем была виновата мисс Симпшелл. Если бы она не устраивала скандала из-за такого пустяка, как посыпанный землею стол, Берти или Ева не забыли бы почистить ящик. Таким образом за обедом эта история всплыла наружу, и папа в наказание отправил участников битвы спать раньше обычного времени.

Все это происходило в отсутствие Молли. Она тогда гостила у тети Элизы, которая была приветлива и добра в той мере, в какой ей это позволяли изящные манеры и утонченный вкус. По взаимной договоренности Молли должна была оставаться у тети до вечера следующего дня, а у мамы накануне был намечен поход с тетей Марией по лондонским магазинам. Она уже вышла из дома, направляясь на станцию, когда ее встретил мальчишка-посыльный с телеграммой от тети Элизы.

«Сегодня еду во Дворец. Заберите Мэри. — Элиза», — гласил текст телеграммы.

Итак, маме пришлось изменить маршрут и первым делом заехать на квартиру тети Элизы в Кенсингтоне, чтобы забрать с собой Молли. После этого Молли провела несколько утомительных часов вместе с мамой и тетей Марией в душных помещениях магазинов среди задерганных потных продавцов и привередливых леди, не знающих, на чем остановить свой выбор. Это был очень тяжелый день, и даже симпатичная шляпка, новый жакет и порция клубничного мороженого в кондитерской на Оксфорд-стрит не принесли Молли того удовольствия, на какое вполне можно было бы рассчитывать в любое другое время.