Впрочем, какая-то польза от этой последней истории все же была, поскольку он стал гораздо лучше относиться к своей сестре Этель. Вынужденный общаться с ней больше обычного, он имел возможность убедиться, какая это веселая, добрая и отзывчивая девочка. Когда она заболела корью — Хильдебранд уже перенес эту болезнь в прошлое Рождество и теперь ему позволили приходить и сидеть у ее постели — он действительно очень переживал и старался сделать все, чтобы облегчить ее страдания. Мистер Пилкинс однажды купил для нее немного оранжерейного винограда, который так ей понравился, что был съеден буквально за один присест. И вот Хильдебранд, после своих египетских бдений несколько опасавшийся давать волю фантазии, сказал ей:

— Этель, вчера тебе пришла посылка с виноградом и ананасами.

Этель знала, что никакой посылки ей не приходило, но сама идея была хороша, и она поинтересовалась:

— А что еще мне прислали вчера?

— Много чего! — подхватил ее брат. — Восковую куклу и фарфоровый чайный сервиз, расписанный красными розами, и еще много всяких игрушек и книг… — тут уже он постарался, в подробностях перечислив все, что по его мнению должно было понравиться сестре.

На следующее утро все перечисленные вещи прибыли в огромном ящике. На посылке не было обратного адреса, и родители после долгих раздумий пришли к выводу, что столь щедрым дарителем мог быть только крестный отец Этель, в то время находившийся в Индии. Если мистер и миссис Пилкинс удивлялись самому факту неожиданного появления посылки, то Хильдебранд был озадачен другим — вопреки его прежнему опыту подарки не исчезли день спустя, а исправно служили своей новой хозяйке в течение долгого времени, пока не были съедены и изношены, разбиты или утеряны в ходе игры. Одна из тех кукол хранится у Этель до сих пор, хотя сейчас она уже вышла из детского возраста.

Между тем Хильдебранд обратил внимание на усталый и измученный вид своей матери, дни и ночи просиживавшей у постели больной Этель. Тогда он сказал Саре:

— Вчера мама чувствовала себя прекрасно.

На что Сара ответила:

— Много вы понимаете, ваша бедная мама скоро превратится в ходячую тень.

Но назавтра мама и впрямь выглядела бодрой и посвежевшей, и — что особенно важно — в последующие дни состояние ее ничуть не ухудшилось. Затем Хильдебранд решил сделать что-нибудь доброе для своего отца. Он неоднократно слышал, как мистер Пилкинс жалуется на свои финансовые дела, которые шли из рук вон плохо, и как-то вечером, сидя у постели сестры, сказал:

— Наш папа вчера стал богачом — ему вдруг привалила целая куча денег.

Назавтра мистер Пилкинс вернулся домой раньше обычного и прямо в прихожей, на глазах у прислуги, расцеловал маму со словами:

— Дорогая, наше будущее обеспечено!

Впрочем, в жизни семьи с того времени мало что изменилось — они не стали шикарнее одеваться или есть какую-то особенно изысканную пищу, так что Хильдебранд не извлек отсюда никаких выгод, если не считать удовольствия каждый день видеть родителей в превосходном настроении, не озабоченных никакими посторонними проблемами. Впрочем, удовольствие это оказалось не таким уж и маленьким.

Хотя характер Хильдебранда за последние недели изменился в лучшую сторону, сделавшись куда более спокойным и уравновешенным, он все же не мог удержаться от соблазна время от времени рассказать какую-нибудь удивительную историю. Так он поведал сыну мясника об аллигаторе, заползшем в сад, расположенный неподалеку от его дома. Сын мясника в сад не пошел — он был не настолько глуп, чтобы тратить время на поиски всяких мифических аллигаторов, — но зато сам Хильдебранд вечером следующего дня, начисто забыв о своих словах, полез в сад за мячом и едва унес ноги от кровожадной зверюги.

Еще меньше повезло ему с воздушным шаром, на котором он из-за своей болтливости был вынужден совершить ночной полет во время страшной грозы. Спустя многие месяцы, вспоминая об этом событии, он испытывал тошноту и сильное головокружение.

Но самое худшее случилось позднее, когда Этель выздоровела, и он снова начал посещать школу. Другие ребята на сей раз встретили его довольно приветливо, и даже Биллсон-младший участливо спросил, как здоровье его сестры.

— Все в порядке, — сказал Хильдебранд.

— Когда моя сестренка болела корью, — сообщил Биллсон, — у ней было плохо с глазами — она едва различала окружающие предметы.

— Это что! — тут же откликнулся Хильдебранд. — Моей сестре было куда хуже — она вообще ничего не различала.

Когда назавтра Хильдебранд вернулся домой из школы, он застал свою мать в слезах. Только что ушел доктор, осматривавший Этель — девочка была совершенно слепа.

Хильдебранд молча поднялся в свою комнату. Это сделал он — он ослепил свою сестру, которая так его любила и которой он так гордился. И все это только ради того, чтобы слегка пофорсить перед Биллсоном. Он знал, что все вещи, которые он говорил об Этель, сбывались и не исчезали на другой день, как это случалось с тем, что он говорил о себе. Стало быть, Этель ослепла навсегда. Он упал на кровать и долго плакал, проклиная свою невоздержанность, а заодно и Биллсона-младшего, который, если разобраться, был тут абсолютно ни при чем.

Он плакал до тех пор, пока у него оставались слезы, а когда все слезы вытекли, подошел к зеркалу, чтобы взглянуть, насколько красными стали его глаза (согласитесь, не каждый день вам удается увидеть себя красноглазым). Как всегда, он забыл, что не может видеть собственное отражение. И вот, перед пустым зеркалом, ему пришла в голову спасительная идея. Выбежав на улицу, он обратился к первому встречному со следующими словами:

— Послушайте, я вчера видел Зеркального Мальчика и мы с ним отменили прежний уговор насчет придуманных и настоящих историй, а Этель выздоровела и стала видеть как раньше.

Первый встречный оказался полицейским, который дал Хильдебранду увесистый подзатыльник и пообещал забрать в участок, если он не прекратит приставать к прохожим. Хильдебранд, однако, ничуть не расстроился — напротив, он почувствовал себя гораздо лучше и, вернувшись домой, весь вечер читал Этель вслух «Книгу Джунглей».

Наутро он первым делом подбежал к зеркалу и с радостью увидел там свое отражение, по которому уже успел соскучиться за несколько долгих недель, когда ему приходилось расчесываться и делать пробор наощупь. Разумеется, это было не просто отражение: это был Зеркальный Мальчик.

— Я смотрю, ты здорово изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз, — сказал Хильдебранд.

— И ты тоже, — ответил мальчик.

При их первой встрече Зеркальный Мальчик имел сердитый и одновременно жалкий вил: нахмуренные брови, синяк под глазом, разбитая губа и красный, поминутно шмыгающий нос. Сейчас он побледнел и даже малость похудел, но в глазах его не было злости, с лица исчезли следы побоев, а рот не кривился в мрачноватой усмешке. Само собой, Хильдебранд был похож на Зеркального Мальчика как одна капля воды на другую.

— Послушай, как там тебя, — серьезно сказал Хильдебранд, — я хочу отказаться от нашего уговора. Отпусти меня, я больше не могу. И — самое главное — сделай так, чтобы к Этель вернулось зрение.

— Хорошо, — медленно произнес Зеркальный Мальчик, — я дам тебе отсрочку на шесть месяцев. Если ты за это время не научишься говорить только правду — пеняй на себя. До свидания. Желаю успеха.

Он протянул руку для прощания; Хильдебранд в точности повторил этот жест, забыв о зеркале, которое треснуло под ударом его кулака и осыпалось на пол, разбившись на мелкие осколки. С той поры Хильдебранд никогда не встречался с Зеркальным Мальчиком (обычное отражение не в счет) и никогда к этому не стремился.

Поспешив в комнату Этель, он убедился, что его сестра прозрела, — местный доктор посчитал это исключительно своей заслугой и раздулся от гордости, как король или, точнее, как Панч из кукольного спектакля. Хальдебранд же смог выразить свою радость лишь тем, что старался подсунуть ей ту или иную игрушку и был с нею необычайно добр и ласков, так что не привыкшая к подобному вниманию со стороны брата Этель растрогалась и даже прослезилась от счастья.