— Ты на нас зла не держи, Ильич. Мы люди подневольные. Всякий бабки рубит, как умеет… А ты правда книжки пишешь?

— Правда.

— Дашь нам с Коляной по автографу?

— С удовольствием. Но все книги на квартире. Туда еще вернуться надо.

Парни переглянулись.

— Да, это вопрос, — задумался Алеха. — Но ты Гоше зря не перечь, может, пощадит.

Я разлил остатки из бутылки.

— И сколько у меня шансов, по-вашему?

— Два из ста точно есть, — утешил Алеха. — Ты как считаешь, Коляна?

— Половина на половину, не меньше, — буркнул Коляна, который если и открывал рот, то чтобы изречь нечто весомое. Парни горячо заспорили, и я, глубоко заинтересованный, выставил вторую бутылку из заначки. Много важного услышал и, главное, то, что мне и самому приходило в голову. Коляна высказал соображение, что Георгий меня не тронет, пока Трубецкой на воле.

— Почему? — спросил я.

— Эдика лучше не злить, — со странной уважительностью ответил Коляна. — Себе дороже выйдет.

— Вы его знаете?

— Кто же его не знает.

— И Полину тоже знаете?

— Встречались, — нехотя процедил Алеха. — Крутая телка.

— Круче не бывает, — подтвердил Коляна. — Ты-то кем при ней, Ильич?

— Я ее муж, — скромно признался я. Ребята дружно гоготнули, Алеха поперхнулся водкой, и оба уставились на меня с недоверием.

— Блефуешь, батяня?

— Сукой буду, — сказал я. — Век воли не видать.

После этого признания отношение ко мне изменилось еще к более лучшему. Алеха доверительно поведал, что сперва они с Коляной работали на Костю Жмыха из Люберец. Но там нравы первобытные, бескультурье, да и бабок много не срубишь. У Циклопа организация солидная, престижная, щупальца на всех континентах, в нее члены правительства входят.

— Да чего тебе толковать, Ильич, верно? — Алеха застенчиво сморгнул. — Ежели ты ее законный муж.

— Муж, муж, — уверил я. — Вон паспорт в тумбочке, погляди.

Поглядев по очереди паспорт, оба перешли со мной на «вы».

— Вы не подумайте чего, — усмехнулся Коляна. — Мы с Алехой уши не режем. Только пугаем. Но все же простите, если чего не так. Да, Леша?

— Откуда мы могли знать!

— А раньше вы кем были? — поинтересовался я. — До того как овладеть хорошей профессией?

Оказалось, оба из студентов. У обоих за плечами по три курса МВТУ. Оба мастера спорта по лыжам.

— Не жалеете о прошлом?

Загрустили ребята, но ненадолго.

— Чего жалеть, — Алеха светло улыбнулся. — Глупо. У жизни свои законы. У меня батя доктор наук, профессор. По утрам по помойкам шарит. Но что характерно. У меня деньги брезгует брать. Совковая психология. Их уже не переделаешь.

— Да, — согласился я. — Некоторые так воровать и не научились, хотя возможностей полно. Непонятно даже… Ведь вымрут, как мамонты.

В половине седьмого заявился Георгий Павлович, озабоченный, энергичный. Окинул комнату проницательным оком и сразу учуял какие-то перемены.

— Чего-нибудь учудил? — спросил у ребят.

— Нет, нет, все о'кей! — в один голос отозвались спортсмены.

Ровно в семь позвонил Трубецкой. Георгий Павлович слушал разговор через отводную трубку, которую присобачил к аппарату. Мастер был на все руки, начальник охраны, бывший кагэбэшник, юрист. Алеха сказал, до сих пор практикует. Выступает в суде, если какое-нибудь особенно заковыристое дельце. Но теперь все реже. Надобность отпала. Суд нынче покупается по цене коммерческой палатки.

— Мишель, чего-то мне не нравится твой голос, — сказал в трубку Трубецкой. Георгий Павлович сделал зверское лицо.

— Все в порядке, Эдуард Всеволодович. Жду распоряжений.

— Распоряжений? Каких? Что с тобой? Ты не один?

— Почему не один? Кто же еще со мной может быть? — Георгий Павлович снял очечки. Без них его желтоватые глаза производили впечатление двух летящих шмелей. — Вы сами как себя чувствуете, Эдуард Всеволодович?

— Стоп, Мишель! Об этом после. Давай так. Через два часа жди в скверике у Большого театра. Я подойду.

— Вы откуда звоните, Эдуард Всеволодович?

— Не опаздывай, Миша, — он повесил трубку.

Георгий Павлович тут же набрал какой-то номер, спросил:

— Ну?! Засекли? — ответ получил явно неблагоприятный, насупился. — Да, конечно… Он же не кретин… — бросил трубку на рычаг, обернулся ко мне: — Ну что ж, писатель, терпение мое на пределе!

— Что-нибудь я сделал не так?

— Кого надеешься перехитрить, гнида?! — впервые за все время наших встреч он повысил голос, перешел почти на визг, но это не выглядело страшным. — Ох как хочется тебя немножко поучить. Да ладно, успеется… Но если не придет, если ты его спугнул!.. О смерти будешь умолять, понял?

— Вам нельзя так нервничать, — заметил я. — У вас бледность нехорошая, сердечная… Поверьте, я знаю, что говорю.

— Значит так… — последовали инструкции, которые сводились к тому, что при встрече Трубецкой не должен ничего заподозрить. Малейшая оплошность, попытка двурушничества — и мне кранты. Но не только мне. Моей дочери тоже не поздоровится. Услышав вторично про Катю, я не очень удивился, но вспомнил, что она ждет моего звонка. Подозреваю, наше свидание срывается.

— А если он сам о чем-нибудь догадается? — уточнил я.

— Кранты обоим. Хочешь, расскажу подробнее, что произойдет с твоей дочуркой?

— Нет, не хочу.

Я посмотрел на Алеху с Коляной. Они вели себя так смирно, словно их тут и не было. Алеха состроил гримасу, которую можно было понять так: ничего не поделаешь, старина, но мы тут ни при чем!

Георгий Павлович плотно уселся за телефон, звонил в разные места и отдавал распоряжения, ничуть не обременяясь моим присутствием. Я пошел в ванную, чтобы побриться. Оттуда услышал, как в дверь номера постучали. Я вышел из ванной, спросил:

— Кто там?

За моей спиной уже стояли Алеха с Коляной.

— Ужин заказывали? — донесся тонкий женский голосок. В груди слабо екнуло: никакого ужина я не заказывал. Филимонов (фамилия его Филимонов, вспомнил) тоже выскочил в коридор:

— Кто?!

— Пожрать принесли, — сказал я. — Впустить?

Георгий Павлович кивнул Алехе:

— Открой!

Вошла высокая симпатичная девушка в кружевном передничке, с подносом в руках. Поглядела на нас растерянно: чего это, мол, все высыпали? Алеха за ее спиной закрыл дверь.

— Поставь в комнате, — распорядился Филимонов и, когда проходила мимо, не удержался, огладил изящную попку.

— Ой! — пискнула девушка. — Уроню!

Георгий Павлович, ухмыляясь, направился за ней. Тут же дверь снова, но уже сама по себе, отворилась, и в номер шагнул Трубецкой. На нем была форменная гостиничная куртка с латунными пуговицами, а в руке он сжимал пистолет, похожий на электродрель. Повел стволом на Коляну с Алехой:

— Живо к стене! Руки!

Парни послушно повернулись спиной и подняли руки.

— Забери у них пушки, — сказал Трубецкой, улыбаясь одними глазами. Как заправский гангстер, я обшарил студентов. У Алехи ничего не было, а у Коляны, действительно, под мышкой висела кобура с пистолетом. Первый раз в жизни держал я в руке тяжелую, надежную штуковину с коротким стволом.

— В ванную, и ни звука! — приказал Трубецкой. Парни, все так же молча, гуськом потянулись в ванную. Алеха на ходу мне подмигнул. Трубецкой защелкнул наружную задвижку. Спросил:

— Не покалечили?

— Пока нет, — сказал я.

В комнате застали такую картину. Георгий Павлович сидел в кресле с изумленным видом, а гостиничная девица стояла напротив и целилась ему в лоб из маленького пистолета. Как много сразу собралось вооруженных людей. Пикантная деталь: позолоченные очечки болтались у Георгия Павловича на одном ухе.

— Привет, Филин, — поздоровался Трубецкой. — Ты так настойчиво меня ищешь, решил тебе помочь.

Филимонов наконец проморгался, встал, нацепил очки на нос.

— Здравствуй, Эдуард. Скажи этой ненормальной, чтобы убрала пушку.

Ненормальная размахнулась и с левой руки влепила Георгию Павловичу такую мощную затрещину, что его щека на глазах распухла, а несчастные очки отлетели в дальний угол. Филимонов упал обратно в кресло.