— Можете взглянуть, — оружейник похлопал ладонью по черной сумке.

— Чего глядеть, и так поверю.

— Правильно делаете… Прямо с конвейера игрушка. Заводская.

— Штука, — сказал Мышкин.

Бородач закряхтел, и теперь Мышкину показалось, что вовсе это не турок и не вьетнамец, а, скорее всего, загорелый до черноты рязанский хлопец.

— Вероятно, вы давно не были в Москве?

— Больше года, а что?

— Да нет, просто так… Но рекомендации у вас, крепче не бывает… Ладно, берите за тысячу двести, — и сдвинул сумку с колен в его сторону. Мышкин прощупал через полотно твердые очертания знакомого предмета.

— А гранаты?

— Будет сделано. Пяток минут обождите, — и вытряхнулся из машины.

— Шустрый больно, — сказал Мышкин задумчиво. — Того гляди, облапошит.

Роза Васильевна обернулась к нему: лицо пылает скрытым жаром.

— Зачем Абдуллая позорите?

— Чем позорю, красавица?

— Кто так торгуется? Это же не помидоры.

— Ах, ты вот о чем… Дак для меня что помидоры, что атомная бомба — все едино.

Мгновение смотрела на него, не мигая, и Мышкин устыдился за свое бельмо.

— Хороша ты, Роза Васильевна, — сказал с душой. — Сразу не заметно, а приглядишься — царевна. Тебе бы в степь, на коня — с ветром наперегонки.

Не ответила, отвернулась.

Бородач принес вторую сумку, втиснулся рядом. Мышкин пощупал кругляшки, отдал заранее приготовленные двенадцать зеленых бумажек. Кивнули друг другу.

— Так я пошел, Розочка? Хану мое почтение.

— Передам. Спасибо, Гриша.

— Всегда к вашим услугам, — подмигнул Мышкину — и исчез навеки. Тороватый, лихой человек; видно, что долго не пропляшет, хотя всяко бывает.

Мышкин перебрался за баранку.

— Куда теперь?

— Никуда. Здесь надо ждать.

— Долго?

Фыркнула:

— На торопливых воду возят.

— На упрямых, — поправил Мышкин, — а не на торопливых… Кстати, раз вспомнила. Пойду пивка куплю. Тебе принести чего-нибудь?

— Нет.

Усмехаясь, Мышкин опять побрел по рынку. Крепкая женщина: линию держит, как снайпер — цель. Молодец Равиль, кадры подбирает с умом.

Искал ларек с пивом, а нашел ненужное приключение. Сперва шальная бабка на него насела, в кремовой кофте, с чахоточным румянцем на щеках: «Дай денежек, барин, не погуби душу! От поезда отстала, детишки без присмотру! Дай скоко не жаль!»

От какого поезда бабка отстала, заметно по лютому перегару, а также по кровоподтеку на левой скуле, но Мышкин, не чинясь, сунул в жадную ручонку десятку.

Едва бабка отстала с гортанным: «Благослови тя Господь!» — наскочила юная красотка в юбчонке до пупа.

— Ох, молодой человек, поздравляю, поздравляю!

— С чем же, дитя? — и тут же ощутил в ладони кусок картона с нарисованными цифирками.

— Призовой выигрыш! Телевизор «Панасоник». Цветной, широкоэкранный. С приставкой на сто каналов. Пойдемте, пойдемте! — зачастила шалунья — и уже потащила его к груде фанерных ящиков, где с важным видом поджидал усатый парняга в черном кожане. Мышкин оглянулся на машину, увидел сквозь стекло непримиримое лицо Розы Васильевны и решил ей назло малость развлечься.

Усатый кожан торжественно поздравил Мышкина с крупным призом, но тут подоспели еще двое: интеллигентная пожилая женщина с растерянным лицом и дюжий детина с перебинтованной наспех башкой, с проступающим сквозь бинт желтым пятном. В руках у них оказались точно такие же, как у Мышкина, картонки, и тоже со счастливыми числами.

После короткого замешательства усатый распорядитель призов сказал:

— Ничего страшного. Роковое совпадение. Предлагаю два варианта. Или разыгрывать телевизор между вами троими по новой, или поделить денежный эквивалент. Каждому по семьсот пятьдесят долларов.

— Давай делить, — предложил Мышкин. Женщина согласно закивала, но перебинтованный везунчик твердо отказался:

— Зачем мне ваши доллары? Хочу цельный телевизор. Всю жизнь о таком мечтал.

— А где этот телевизор? — поинтересовался Мышкин.

— Вона там, — махнул рукой кожан. — В ящиках упакованный… Хорошо, тогда условия такие. Каждый выплачивает по пятьсот рублей. Деньги уходят тому, кто выиграет телевизор, кроме комиссионных. Вы готовы, господа?

Забинтованный без промедления отдал пятьсот рублей, и женщина, чуток помешкав, протянула смятые в кулачке купюры. Мышкин спросил:

— А если у меня нет денег?

— Увы! — огорчился распорядитель. — Вы в таком случае выбываете из игры.

— Ладно, плачу.

Трижды распорядитель раскладывал пасьянс из картонных пластинок, и каждый раз у играющих выпадала одинаковая цифра. Усатый искренне изумлялся, его голоногая помощница истерически вскрикивала, и сумма добавочного вклада почему-то каждый раз увеличивалась вдвое. Вокруг собралось довольно много ротозеев, среди которых Мышкин приметливым взглядом легко вычислил соучастников этого незатейливого шоу-ограбления. Наконец усатый торжественно объявил совсем уж несусветную цифру: на кону якобы три тысячи долларов, следовательно, каждый играющий должен доставить по полторы штуки, и таким образом счастливчик получит вместе с телевизором завидный куш в семь с половиной тысяч баксов.

Интеллигентка, и до того проявлявшая признаки отчаяния, но, несомненно, бывшая в доле, артистически разрыдалась.

— Боже мой! Откуда я возьму?! Такие деньги! Вы с ума сошли? Я бедная прачка.

Усатый се успокоил:

— Ничего, гражданочка, последний кон. Если никто не выиграет, поделим деньги на троих. Справедливо?

— Не выйдет, — угрюмо возразил перебинтованный. — Мне телик нужен. У меня дома даже радио нету.

Мышкин вывернул отощавший кошелек.

— Похоже, я голый. Как же быть?

Сбоку к нему подтянулся угреватый крепыш, азартно хлопнул себя по бокам.

— Раз так, вхожу в долю. Даю полторы штуки, но выигрыш пополам. Годится?

— Давай, — сказал Мышкин. Забрал у крепыша пачку мятых сторублевок, уже, видно, не первый раз ходившую по рукам, посмотрел в глаза шоумену.

— Позволь-ка, кон пересчитаю. Не мухлюешь ли ты, братец.

— Да вы что?! — усатый выразил возмущение, затрепыхался, но, завороженный сиянием бельма, не успел уследить, как Мышкин вырвал у него из рук здоровенный пук ассигнаций — доллары, сторублевки, мелкие купюры. Все деньги Мышкин аккуратно сложил в пухлую колоду, старательно расправил уголки и опустил в карман пиджака. Затем сомкнутыми пальцами нанес усатому страшный удар в переносицу. Вторым ударом свалил с ног крепыша-заемщика, а перебинтованного поймал за уши, потянул и хряснул мордой о колено, при этом раздался такой щелчок, будто лопнул воздушный шарик. Все это Мышкин проделал деловито и быстро, по рыночной тусовке пронесся глухой, восхищенный вздох.

Однако отступление к машине затруднилось. Двух бритоголовых шавок из группы поддержки он легко стряхнул с себя, но не успел шагу ступить, как перед ним возникли еще трое, и эти были опаснее: унылые, воровские глаза, волчьи оскалы. Щелкнули синхронно кнопочные ножи.

— Вынь деньги, дяденька, — распорядился один. — Положь на пол.

— Хрен тебе.

— Окстись, все равно живым не уйдешь. Отбомбился, дядя.

Надвигались умело, врассыпную, лезвия плыли низко над землей — тоже воровская, знакомая ухватка. Придется попотеть, подумал Мышкин. Краем глаза ухватил, как очухавшийся крепыш кому-то машет рукой, кого-то окликает из своих. Сколько их тут на рынке натыкано — неизвестно, но похоже, целая роща.

Мышкин расслабился, приготовившись к первому броску: скорее всего, кинется вон тот, рыжий, рот в пене, нетерпеливый…

И тут сбоку, от скобяной лавки, раздался женский визгливый окрик:

— Стой, падлы! Перещелкаю, как сук! — и следом два негромких, характерных хлопка. Вот это да! Роза Васильевна подоспела.

Стояла в надежной стрелковой стойке, спиной к стене, в сжатых, вытянутых руках — массивный «стечкин». Бандюги оторопели.

Чтобы их обогнуть и очутиться рядом с женщиной, Мышкину понадобились доли секунды.