— А он не Говноед?

— Я сейчас встану, — подал голос Мишаня, — и так тебе врежу, дед, из ушей повытекает. Тогда поймешь, кто есть кто.

— Грозный, — Мышкин подмигнул Лопуху. — Ладно, перекантуемся до утра, там все равно уходить. Тебя вроде Леонидом кличут?

— А то вы не знаете? — ответил Лопух.

По факсу доктор получил депешу, что в «Медиум-банк», где у него был открыт счет, прибыл ценный груз из Мюнхена на его имя. Генрих Узимович не усомнился в достоверности сообщения. Не он один, все мало-мальски значительные люди Федулинска — бизнесмены, брокеры, бандюки — заключали сделки и вели дела исключительно через столичные кредитные организации. В местном «Альтаире» — банке, хиреющем на глазах, хранили свои скудные гробовые сбережения лишь безголовые федулинские граждане да еще, естественно, подведомственные Монастырскому службы, вроде жилищных стройконтор и коммерческих магазинов; Гека Андреевич в тесной компании не раз уже бахвалился, что весь капитал давно слил за кордон и вот-вот, по примеру юного экс-премьера Кириенки, объявит сам себе загадочный дефолт.

Заинтриговало другое. Всего неделю назад он провернул очень выгодную валютную спекуляцию, поставил в известность немецких коллег и в ближайшее время не ожидал оттуда никаких важных поступлений. Что бы это могло быть? «Медиум» просил немедленной визы на грузе, письменного подтверждения в получении. Это тоже необычно. Уж не бомбу ли — ха-ха! — ему прислали, которая тикает на весь дом и того гляди взорвется? Звонить бесполезно, по телефону о таких вещах говорить не будут. Дурной тон. Всем известно, каждый междугородный телефонный разговор регистрируется сразу в трех местах.

Полдня ломал себе голову, потом позвонил Хакасскому и сообщил, что вынужден отлучиться, возможно, до завтрашнего утра. Разумеется, ему не нужно столько времени, чтобы уладить вопрос с банком, но он решил, что раз уж выпала оказия, не грех оттянуться в арбатском шалмане «Невинные малютки». Среди этих малюток была одна, Галочка-Пропеллер, которая второй год при каждой встрече доставляла ему поистине райское наслаждение. Молоденькая хохлушка из Мелитополя, прибывшая в Москву за нелегким женским счастьем, седьмым чувством угадала все его сокровенные желания и выполняла их беспрекословно и на самом высоком уровне. Честно говоря, федулинская манекенщица Натали, нынешняя пассия Шульца-Степанкова, в сексуальном отношении в подметки не годилась своей московской товарке — дерзкая, упрямая, вечно чем-то недовольная. Что в ней единственно и было доброго, так это ее сиськи, не вмещающиеся в обе руки, и роковые, вспыхивающие зелеными изумрудами глаза. Нет, чего Бога гневить, Натали доктор тоже любил, не зря отдал ей Андрея Первозванного, но душевно больше тянулся к хохлушке Галочке, в чьих нежных ручонках обычная двухвостая плеточка превращалась в орудие мучительной, сладостной, незабываемой пытки. Только с ней, с синеглазой шалуньей, у постаревшего Генриха Узимовича, бывало, случалось по два оргазма одномоментно. Он не раз уговаривал Галочку переехать в Федулинск, сулил трехкомнатное гнездышко (в городе полно освободившейся жилплощади), богатый пансион и прочее, но тут любезный Галчонок делался почему-то неуступчив. Девочка ему не доверяла до конца, хотя признавалась в горячем взаимном чувстве. Опасалась, что в Федулинске, когда будет постоянно под рукой, быстро ему прискучит — и куда ей тогда деваться? Все-таки такой престижной работой и таким положением, как в «Невинных малютках», умные девушки не разбрасываются. Хакасский, как всегда, выразил недовольство:

— Прямо вам, дорогой Шульц, дома не сидится. Как будто у вас в заднице юла. Зачем вам в Москву, объясните, зачем?

И как всегда, Генрих Узимович всерьез обиделся:

— Вы тут в России никак с крепостным правом не расстанетесь. Кажется, в контракте нет такого пункта, чтобы я сидел, как заключенный?

— В контракте нет, — хохотнул в трубку Хакасский. — Но поймите мое беспокойство. На вас все держится. Вы главный специалист по зомбированию. Если с вами что-то случится…

— Это что, угроза? — зловеще перебил Шульц.

— Господь с вами, дорогой доктор! Езжайте куда хотите. Но вы же никогда охрану не берете. Возьмите хотя бы парочку моих сорванцов.

— Не нуждаюсь, — с достоинством ответил Генрих Узимович. — Себя получше охраняйте. У меня врагов нет. На доброго, пожилого человека, полагаю, даже у русского хама рука не поднимется.

— Вот в этом я не уверен…

Шульц-Степанков выехал из Федулинска во второй половине дня. За баранкой основательного «ситроена» сидел его личный водитель Жорик Пупков. Местный хлопец, урожденный в неполноценной семье пьяницы-славянина, он внешностью поразительно напоминал истинного арийца — высокий, русоволосый, кареглазый и тупорылый. Хоть завтра выдвигай в депутаты бундестага. Отношения у них сложились доверительные, хотя за все время доктор, как ни старался, ни разу не добился от Жорика связной, внятной речи. Но тут уж, видно, генезис, его не переделаешь.

По осеннему морозцу выскочили на Ярославское шоссе. Ближе к Москве угодили в гигантскую пробку. Где-то далеко впереди произошла авария, по цепочке водители передавали: шесть трупов, есть раненые, По проблема не в этом. Пробка образовалась потому, что чудом уцелевший водитель «мерса» погнался за чудом уцелевшим хозяином «жигуленка», и оба куда-то сгинули. Разбитые машины с трупами и без ключей не могли откатить на обочину (инструкция!), пока кто-нибудь из оставшихся в живых не подпишет гаишный протокол.

Жорик попробовал обогнуть пробку по встречной полосе, но его чуть не смял микроавтобус, мчащийся навстречу со скоростью не меньше ста восьмидесяти: Жорик увильнул, но левым бортом притерся к зеленому грузовику, с кузовом, набитым под завязку кирпичами. Когда «ситроен» об него теранулся, на шоссе просыпалось с десяток красных плюх. После этого Жорик, вне себя от ярости, начал материться. Он две вещи любил и умел делать: копаться в движках и ругаться. Из непотребной, грязной брани выстраивал затейливые пирамиды до небес. Генрих Узимович искренне восхищался этим необыкновенным, чисто, как он полагал, национальным искусством. Во время ругани туповатое лицо Жорика прояснялось, как после прививки, и взгляд становился осмысленным.

На сей раз Генрих Узимович, хотя привычно завороженный, резко его оборвал:

— Хватит, Георгий. Ты сам виноват. Не надо высовываться из шеренги. Никогда, запомни, не высовывайся из шеренги. Немецкая нация достигла величия именно из-за того, что неукоснительно следует этому правилу.

Жорик Пупков при окрике хозяина съежился над баранкой, как паралитик.

— Извините, господин, но он же, сучье вымя, видел, что я еду. А он куда?

— Он ехал правильно, а ты как раз нарушил. Ничего страшного. За ремонт вычту из твоей зарплаты, уж не обессудь. Ну и, если опоздаем, — обычный штраф. Не возражаешь?

— Я не возражаю, господин Шульц. Вы мне заместо отца родного. Но как же не опоздать, если мы заторчали. Они, падлы, может, нарочно затор устроили.

— Опомнись, Георгий. Кому ты нужен?

— И то верно, — подумав, согласился Пупков.

Но они не опоздали. Классный водила, по Москве Жорик гнал за сотню, не соблюдая никаких правил, отчаянно проскакивая на красный свет под носом у озадаченных блюстителей дорожного движения. Те махали вдогонку своими стеками, свистели, прикладывали к губам рацию, но никаких мер по задержанию дерзкого нарушителя, естественно, не предпринимали. Знали, того, кто так ездит, лучше не трогать. Куда проще собирать дань с очумелого столичного молодняка, резвящегося на иномарках, как еще совсем недавно они резвились на роликовых коньках.

В банке Шульц-Степанков, ни с кем не здороваясь, сразу прошел в кабинет управляющего — Петра Петровича Иванюка, с которым их связывали не только мастерски провернутые валютные операции, но и большая личная симпатия. Завзятый германофил, Петр Петрович мечтал переехать на жительство в страну своих грез, и Герман Узимович обещал устроить ему протекцию в тамошних деловых кругах. Управляющий Иванюк обладал цепким, аналитическим умом и как дважды два мог доказать любому, что, если бы не досадное недоразумение, не капитуляция Германии во второй мировой войне, а наоборот, если бы капитулировала Россия, они давно жили бы припеваючи и, как остроумно заметил один молодой человек на телевидении, по уши заливались баварским пивом. Надо заметить, тихий банкир Иванюк был сторонником крайне радикальных решений в геополитике. К примеру, он предлагал оригинальный выход из нынешнего экономического тупика, в который завели страну окопавшиеся в Думе коммунисты. Натовскому начальству, вместо того чтобы сотрясать воздух пустыми угрозами, следовало посадить на самолеты морских пехотинцев и сбросить десант в районы дислокации шахтных ракетных установок. Одной дивизии, как он полагал, вполне хватит, чтобы вырвать у России основательно подгнивший ядерный зуб. После этого с ней можно делать все что угодно, хоть перепахать под целину, никто и пикнуть не посмеет. Шульцу-Степанкову нравились горячие, иногда излишне романтичные высказывания образованного русского друга, в принципе он со всем соглашался, хотя иногда возражал по отдельным пунктам. Допустим, одобряя в целом доктрину принудительного вхождения в западную цивилизацию, он сомневался, что русский мужик спит и видит бочки баварского пива. Чересчур для него изысканно. Свекольная ханка, маковый сырец — еще куда ни шло. Но главное, что истинно необходимо так называемому россиянину, чтобы он не чувствовал себя обделенным судьбой, — это крепкий, волосатый кулак, висящий над черепушкой. К этой мысли его привели наблюдения за примитивной жизнедеятельностью федулинцев, типичных представителей российской элиты. Петр Петрович посмеивался, слушая его возражения, радостно потирал руки: «Одно другому не мешает, дорогой герр Шульц, не мешает одно другому. Пиво пивом, кулак кулаком — это вещи вполне совместимые».