Фигура легко, будто сделанная из картона, завалилась на бок, загремел по бетонному полу автомат…

— Скелет!!!

— Что ты несешь? — возмутился Полбанки, вытягивая шею: опытный и осторожный вор — а другому и не дожить было до таких лет — держался за спинами других. — Шкилет вчера на проводах сгорел. Дотла!

— Сам посмотри!

На полу действительно валялся человеческий скелет, которому кто-то для смеха накинул на плечи куртку, а на колени положил автомат.

— Кто это такой веселый, а? — разом осмелел Полбанки. — Шутки шуткуете?

— Какие шутки? — Горбатый вертел в руках автомат. — Это автомат Колеса — я сам ему вчера объяснял, что тут нажимать надо и где.

— И что с того? Сам подложил и прячется где-то!

— Единственное оружие подбросить ради шутки? Что-то не верится…

— А вдруг он и правда — сам Колесо? — тихо спросил кто-то.

Все почувствовали, как холодок пробегает по спине. Разом вспомнились россказни про упырей и прочую нечисть, гнездящуюся в таких вот катакомбах. Уголовники потихонечку попятились из вонючей темноты на свет.

И только один Копченый не потерял присутствия духа. Он присел на корточки, не без труда оторвал у костяка руку и постучал ей об пол. Звук получился четкий, будто стучал он куском дерева.

— Кости-то старые, придурки. Высохли давным-давно. Если бы Колесо даже обглодали дочиста, как этого молодчика, мослы были бы свежими. Глядите сами!

Он поднял череп и с треском хватил его об пол, словно глиняный горшок. Каторжники в ужасе отпрянули, а Ботало, которому один из разлетевшихся по бетону осколков попал на ботинок, даже запрыгал на одной ноге, стараясь стряхнуть легкую как пробка костяшку.

— Ну, положим, у Колеса и при жизни мозгов не было… — пробормотал кто-то, и ответом ему был громкий хохот: все будто хотели утопить в истерическом веселье свой недавний ужас.

— Не было!.. — повторяли воры, утирая выступившие на глазах слезы. — Откуда им там быть?..

— Да и клифт на нем не наш, — указал кто-то на знаки различия, едва различимые на пыльной ткани. — У нас ведь старье сплошь красным было, а новье — синее. А это что?

Мундир и правда был армейский, старого образца, буро-зеленого цвета. Его владелец, похоже, пролежал тут не один десяток лет.

— И все-таки… — покачал головой Горбатый. — Кто это все сделал и куда девался Колесо?

— Я думаю… — начал было Полбанки, как где-то, совсем рядом, раздался жуткий хохот, одновременно похожий и непохожий на человеческий.

Бледные каторжники переглянулись и рванули к пультовой: вопрос оставаться здесь или идти дальше снялся сам собой…

Светлый туннель остался далеко позади. Растянувшись цепочкой, беглецы снова шарили лучами фонариков по хрустящему под ногами мусору, ежеминутно чертыхаясь и кляня на чем свет стоит и друг друга, и тащащего их неизвестно куда Копченого, и «понастроивших все это» неведомых инженеров. Заверения предводителя, что «осталось совсем немного» и скоро они выйдут из-под земли, вызывали только озлобление, грозящее вылиться в новый бунт. И если большая часть отряда еще не повернула назад, то только потому, что между тем местом, по которому они шли, и относительно спокойной пультовой пролегали километры темного, сулящего неизведанные опасности пути.

Каждый час отряд должен был останавливаться, чтобы перегруппироваться. Замыкающими в цепочке идти никто не хотел: побывавшие там уверяли остальных, что видели тени, крадущиеся по их следу, сверкающие из темноты глаза и даже некие светящиеся объекты, постоянно меняющие форму и прячущиеся, стоило только остановиться на них взглядом. Уже знакомый нечеловеческий хохот, то и дело раздающийся то позади отряда, то впереди, мгновенно выветривал самоуверенность даже у самых отпетых уголовников и заставлял беглецов теснее жаться друг к другу. То и дело кто-нибудь, дойдя до точки кипения, открывал огонь в темноту, и лишь чудом никто до сих пор не был убит или ранен рикошетом — отскакивающие от бетонных стен и пола, металлических труб и люков пули жужжали в опасной близости от людей. И каждый раз стрелявший врал, будто видел в темноте нечто угрожающее, хотя по бегающим глазам читалось, что все это — всего лишь результат страха, от которого нервы людей были на постоянном взводе.

Хуже всего приходилось ослепшему бедняге, которому, естественно, оружия не доверили по вполне понятным соображениям. Если остальные хотя бы чувствовали успокаивающую тяжесть смертоносного металла в руках, то он был лишен и этого «допинга», лишь тоненько подвывая от ужаса в середине колонны и отчаянно вертя замотанной бинтами головой на все триста шестьдесят градусов. Слепец каждый раз верил, что именно вот эта стрельба не была ложной тревогой и клыки и когти чудовищной твари уже нацелены на его беззащитное горло… Порой Рою казалось, что невезучий уголовник уже сошел с ума: он беспрестанно бормотал что-то себе под нос, размахивал руками в перчатках, задевая рядом идущих, и было только вопросом времени, кто из озлобленных, взвинченных людей первым всадит в него пулю…

На миг Рою привиделось в темноте хода лицо матери, она улыбалась и манила его к себе. Он даже потряс головой, чтобы отогнать наваждение.

«Нужно идти вперед, там свет, — стучало в мозгу. — Там больше не будет этой темноты и этого ужаса…»

Уголовники уже не ссорились и не палили во все стороны. Они почти бежали вперед, стремясь обогнать друг друга.

— Не туда! — прохрипел Копченый перед очередной развилкой: связанные одной веревкой беглецы, как стадо, рванулись в один из ходов, волоча его, бешено упирающегося ногами за собой. — Не этот ход! Туда нельзя!

Рой снова увидел перед собой лицо матери и вдруг вспомнил лес, мертвецов в красных тюремных робах, свои галлюцинации…

— Капрал Гаал! — услышал он рык предводителя. — Остановить их любой ценой! Это приказ!

Слова команды будто отрезвили бывшего солдата. Ни слова не говоря, он ухватил за воротники комбинезонов ослепшего беднягу и Горбатого, с силой ударил их друг о друга, приводя в чувство, и уперся изо всех сил. Но все было напрасно: тупо прущие вперед уголовники, будто упряжка взбесившихся коней, легко преодолевала их с бывшим бригадиром усилия, равно как и сопротивление присоединившихся к ним товарищей. Повторялась недавняя история: четверо против всех остальных, и трудно было представить, что может переломить ситуацию. Можно было обрезать веревку, но тогда освободившаяся «упряжка» непременно погибнет. Тягучая одурь снова начала заволакивать сознание, Рой видел, как трясут головами его товарищи, и понимал, что на решение остаются считаные секунды.

И тут он вспомнил слышанную в детстве от дедушки историю. Это произошло с их дальними предками, осваивавшими дикую тогда территорию Великой Степи, которая теперь превратилась в пустыню. Упряжка коней, запряженная в фургон с переселенцами, понесла, и повозка вот-вот могла разбиться. Виной всему был один конь, не ко времени ужаленный оводом, но остальные, пытаясь повиноваться вознице, ничего не могли поделать. До края обрыва оставалось всего ничего, когда пращур Роя спас ситуацию, уложив из своего мушкета взбесившееся животное. Повозка была спасена, а вместе с ней беременная прапрабабка Роя. Одна пуля спасла весь их род.

«Мой род тоже обрывается на мне!..»

Гаал сорвал с плеча автомат, но тут один из уголовников, раньше шедший предпоследним, отпихнул айкра, бегущего рядом, и ударом ножа обрезал веревку. Равновесие почти восстановилось, а грохот очереди, выпущенной Роем в потолок, и посыпавшиеся осколки бетона позволили стряхнуть наваждение остальным.

— Прочь отсюда! — сорванным горлом кричал Копченый, и никто даже не обернулся вслед исчезнувшим в темноте уголовникам.

Капралу представлялось скользкое чудище, ломающее своими щупальцами заманенных им в ловушку людей, трещащие кости и рвущаяся ткань комбинезонов. Он был в одном шаге от того, чтобы тоже перерезать веревку и броситься назад. Не спасти товарищей — так отомстить за них коварной твари…