Он мог быть кем захочет. Любые ощущения были доступны ему в равной степени.
«Оставь сомнения…»
Он играл на акустической гитаре. Белый «Фендер» звучал божественно. Но в его руках заиграл бы и любой другой, менее благородный инструмент. Потому что он был виртуозом. Восьмой в десятке лучших рок-гитаристов Земли. Сейчас он записывает свой очередной альбом. Подводит своеобразный итог пятнадцатилетней карьеры преподавателя и пятилетней работы в шоу-бизнесе. Эту четвертую по счету «флэшку» он пишет для себя и для своих друзей. Тех сотен тысяч молодых парней и девчонок, верных классическому року, которые и были его самыми близкими друзьями. Пусть через два месяца, когда «флэшку» можно будет купить в каждом магазине, критик, не отличающий дорийский лад от фригийского, в очередной рецензии заявит, что бывалого рокера никогда не научить играть на акустической гитаре, — пусть, сегодня белый «Фендер» в его руках звучал божественно.
«Понял ли я? Понял. Заблуждаюсь!»
Он оказался в окружении друзей. Это была какая-то вечеринка. Причем в равном количестве на ней присутствовали седовласые мужи и дамы (коллеги по Большому Космосу, понял он), а также молодые люди с жаждущими знаний, в хорошем смысле жадными глазами. Он вошел в украшенный воздушными шарами и мишурой зал, и все те, кто сидел, встали. Слева, справа послышались приветствия: «Федор! Ти-Рекс! Ушелец! Федор Семенович!» Каждый хотел выразить ему свое уважение, однако все делали это без подобострастия, без подхалимства, а так, будто они и в самом деле были его старыми, надежными друзьями.
«Здесь много людей, которым я интересен и нужен. Необходим. Они всегда будут рядом со мной, как бы ни сложилась моя судьба: окунусь ли я с головой в Большой Космос, стану ли я преподавателем-консультантом Всеобщности или же предпочту тихую старость вдали от цивилизации».
«Нашла! Нашла тебя! Федор! Я знала, что ты — на Земле или на Аркадии, на Александрии или на Бастионе, ты — реален. Я знала, что когда-нибудь!.. Федор, милый Федор… Я столько лет мечтала о тебе!»
Женщина, красивая и все еще молодая, тянулась к нему через Всеобщность. Ее томная красота распустившейся розы, естественная яркость губ и глаз отпугнула многих. Эти «многие» посчитали ее слишком цветущей, чтобы быть одинокой, и при встрече опускали глаза, не решаясь узнать, верно ли их предположение. Сделали вывод, что она слишком несерьезна в отношениях, не заводя с ней отношений. А тех, кого она не «отпугнула», женщина спровадила сама. И осталась наедине с мечтой, перерастающей в помешательство…
«Теперь я никогда не буду одинок!»
А он даже не смел подумать о Веронике, дабы не выдать ее неосторожной, «громкой» мыслью…
«Система Всеобщности пытается достичь гармонии. Строя новые взаимоотношения внутри человеческого общества, мы базируемся на следующих принципах: сочувствие, взаимопонимание, созидание. К сожалению, из-за недостаточного развития человеческого мозга постулаты Всеобщности зачастую претворяются в жизнь методом „кнута и пряника“. Очень жаль, но именно такая форма наиболее эффективна в построении взаимоотношений. Завтра мальчик, потерявший родителей, сможет примерить на себя триумф Нобелевского лауреата, наслаждение искушенного ловеласа или бесхитростное веселье простого сангвиника, — это будет зависеть от его желания. Он получит щедрую компенсацию за сегодняшние страдания. А пока он плачет, на мир его глазами взглянул скряга — рисовый монополист из Южного Китая. Краткого мига хватило черствому мужу, чтобы измениться. Теперь он никогда не поднимет руки на своих умственно отсталых сыновей, более того — возьмет под патронат детскую психиатрию в густонаселенном подпрезидентстве. Склонному к насилию юноше из Крыма десять секунд пришлось пробыть умирающим десантником, и он понял, что его мировоззрение заслуживает всестороннего пересмотра. Сегодня он твердо решил стать доктором, быть может, даже хирургом».
— Создавая столь бинарную систему, вы ускоряете естественную энтропию, — сказал Раскин возвышающимся вдоль улицы украшенным лепными завитками зданиям. «Зомбаки» за его спиной продолжали молчаливое шествие. — Пряник со временем потеряет сладость, а плеть — жесткость, потому что и то и другое будет равно доступным. Постепенно предельные эмоции внутри Всеобщности утратят силу, понятия «счастье» и «несчастье» размоются, смешаются в однородную пресную массу. И тогда — конец постулату «созидание». Какое, к черту, созидание, если всем все — фиолетово?
«Это утверждение верно для общества, запертого на одной планете, общества, развитие которого навсегда зашло в тупик. Всеобщность же ставит перед собой задачу охватить все расы Млечного Пути и галактик местной группы. А пока цель и средство — движение, всегда найдется место предельным эмоциям».
Раскин вздохнул:
— Эх, кажется, вы обо всем позаботились, верно?
«Всеобщность — есть разум. Разумность — это такое же измерение Вселенной, как время, плотность или напряжение поля. Так что можно утверждать, что Всеобщность существовала всегда…»
— Э-хе! — Раскин погрозил пустой улице пальцем. — Вот здесь вы заврались. Когда появилась Вселенная, возникло время, плотность, напряжение поля, о которых вы говорите; а также — длина, ширина и высота… а разумности никакой и в помине не было. Или я опять делаю неверные выводы?
«Время когда-то было равно нулю. Значения длины, ширины и высоты тоже нужно было искать в точке пересечения координат. Но когда сингулярность лопнула, все шкалы принялись заполняться, причем каждая — со своей скоростью. Шкала „разумности“ — не исключение. И подобно тому, как Вселенная ежесекундно увеличивает свой объем путем всеускоряющегося расширения, так и значение разумности становилось более и более весомым. Пока наконец не появились существа, способные мыслить в этом самом неучтенном измерении. И они смогли понять, что их способность — есть благо. Они оценили этот дар. Они наконец смогли услышать друг друга. А затем начать работу во имя сочувствия, взаимопонимания и созидания. Во имя будущего всех рас космоса… Вот только не все разумные обитатели иных планет смогли воспринять то, что несли им познавшие Всеобщность. Тогда был разработан биологический катализатор и план его внедрения в биосферы „слепых“ планет. Так появилось то, что люди называют Грибницей. Катализатор, Федор, позволяющий принять неучтенное измерение, увидеть себя частью целого. Определить свое место и свою роль в драме Вселенной».
— Грибница — это лишь катализатор? — от изумления Раскин остановился. — Средство?
Его ощутимо ткнули дулом пистолета между лопаток. Да, его зачем-то ждали на Земле. Его хотели доставить туда как можно скорее…
Не думать сейчас об этом! Истина так близка, что можно прикоснуться пальцами к ее эфирному тельцу. Грибница оказалась загадкой Полишинеля, и их всех водили за нос: верхушку Федерации, защитников Земли в форме десанта Колониального командования, лихую вольницу в сине-черной униформе и даже всезнающих кухуракуту.
— Если так, то кто тогда стоит за экспансией? — Раскин поймал себя на том, что он кричит. Однако тратить силы на самоконтроль не было времени. — Кто формирует из Земли новую Сердцевину? Чей мозг будет помещен внутрь нее?!
Ответ возник сам собой. Через Всеобщность, или, как хотелось надеяться Раскину, он сам дошел до него путем обобщения полученной информации, ее анализа и последующих логических изысканий. Какие существа могут трансформировать большую часть массы тела в мозг? Являясь мобильными колониями одноклеточных, они наверняка были способны создавать из своих простейших компонентов более сложные структуры, чем компактные каплевидные тела, в виде которых представали перед глазами землян. Каждая из разумных рас Большого Космоса была по-своему уникальна и даже — невероятна. С точки зрения консервативной науки. Почему бы не предположить, что создания, с удовольствием исполняющие на Земле и ее «теплых» колониях обязанности поваров и таксистов, первыми во Вселенной смогли постигнуть сакральное «измерение разума» — Всеобщность. Какой эволюционный путь должны были одолеть простейшие, чтобы в конце концов обрести вариант коллективного разума, универсальность и способность к скоротечным мутациям? О да! Раскин криво усмехнулся. На этой дороге был простор для удивительного. Внезапно перед его внутренним зрением возникла четкая картинка: огромная серая масса, объединяющая миллионы, если не миллиарды Обигуровских спор, такая же высокая, как горы, опутанная белесыми живыми лианами и слизистыми сетями, она пульсировала в свете четырех солнц (двух ближних, двух дальних; пара ночных пряталась за горизонтом). И эту пульсацию ощущала вся ячеистая Вселенная: галактики местной группы, скопления галактик в созвездии Волосы Вероники, Туманности Ориона и Андромеды, цефеиды, взрывающиеся галактики, радиогалактики и квазары…
