К черту! Стоит ли привередничать? Покой, сон двадцать два часа в сутки, глюкоза и витамины внутривенно, — через какое-то время он встанет на ноги.
Конечно, подло они его… газом… И ведь никто не предупредил.
А сами, интересно, как? Фильтры в носу? Ингибиторы в крови?
Вопросы, вопросы…
Потом он понял, что соседняя койка тоже кем-то занята. Первая мысль была, что вместе с ним в лазарет загремел Томас Венек. Ведь это его, кажется, приложили молотком по бритому затылку?.. Раскин поморщился. Вот это была драчка! До сих пор мороз по коже…
Через какое-то время он проснулся опять. Со стороны соседней койки слышался повторяющийся шуршащий звук. Не слишком громкий, но навязчивый и не очень приятный.
Он скосил глаза. Среди смятых простыней сидел сонный Павло и вертел вокруг пальца пистолет. Молодой человек, как и Раскин, был лишь в трусах и футболке. Насколько можно было судить, для него операция на Барнарде-1 закончилась без серьезных повреждений. Вот только лицо… Ха! Лицо вызывало сочувствие. Глаза, как две щелки, сверкали из складок потемневшей, распухшей плоти. Из носа, что теперь напоминал картофельный клубень, торчали кончики ватных тампонов.
Выбрался все-таки, паршивец! «Зомбаки» отделали будь здоров, но, как говорится, до свадьбы заживет!
Раскин заметил, что в его пистолете нет обоймы. И слава богу! Не хватало еще, чтобы этот увалень продырявил корпус…
— Очухался… — констатировал Павло, не прекращая играться пистолетом. — А правда у тебя здесь, — он рубанул ребром правой руки по запястью левой, получился не очень приличный жест, — ножи спрятаны?
Раскин хмыкнул и приподнялся на локтях. «Этот парень вроде не прочь поболтать языком, какие-то ответы я получу от него», — подумал он не без энтузиазма.
…Однако Павло Трыщун оказался сложным собеседником. Любую тему он выворачивал под непредсказуемым углом. Вопросы Раскина, тем более какие-либо его ремарки, чаще всего игнорировал. Исчерпав одно, Павло переходил к другому. Очень часто не замечая, что Раскин давно уже спит…
— Сколько времени я был без сознания? — начал ушелец классически.
— Тут про тебя всякие небылицы рассказывают, — с готовностью отозвался Павло, — говорят, «зомбаков» раскидал со связанными руками; говорят, со спорой один на один сошелся. А я им отвечаю — так это ж земляк мой! Он еще не то наворотить может! — Павло мотнул вокруг пальца пистолет. Помрачнел. — Пистолет второй, представляешь, потерял на Барнардщине… Пистолет-то хорош, сталь вороненая, двенадцать патронов в обойме, один в стволе. От отца досталась пара… Еще и дед с ними ходил…
Раскин вежливо выразил сочувствие. Собеседник пропустил слова ушельца мимо ушей.
— Отличная была пара! Пара — что надо! Дед мой с СССР-овцами бился. Знаешь, сколько жидов и москалей стояли на карачках перед этими пушками и умоляли о пощаде? Не пересчитаешь!.. — его глаза вдруг изменили выражение. Как будто он о чем-то запоздало вспомнил. — Ты, кстати, сам-то кто будешь?
— Русский, — бросил Раскин, глядя в металлический потолок.
— Ага! — обрадовался Павло. — А откуда?
— Из Запорожья.
— Ага! — завопил вдвойне обрадованный Павло. — Вот таких, как ты, мой дедушка и ставил на колени под стеночку…
— Ты чего, — не удержался Раскин, — искендеровец, что ли?
— Страшно? — Павло навел на Раскина разряженный пистолет. — Страшно… — почему-то решил он. Собственный вывод принес ему удовлетворение. — Но ты не ссы, земляк, времена уже не те. Как бороться за национальную идею, если Федерация объединяет всю Землю и еще кипу планет? От такого расклада сам Теймурас Искендеров бы в гробу перевернулся!
— Значит, ты не станешь стрелять мне в спину? — вновь вставил Раскин. И вновь он не был услышан…
— Почки, суки, отбили, — на следующий день признался Павло. — Уже здесь, на «Небиро». Этот евреец масонский, пилот лихтера… Не понравилось ему, что только я остался в живых… Что только меня он забрал с Барнардщины, не понравилось. Что из-за меня жизнью драгоценной рисковать пришлось… Ведь нас там пятеро оставалось. И еще пятеро покалеченных, четверо из которых держать оборону только матерными словами могли… А лазерники перегрелись, «зомбаки» поперли… Томас будто бы не догадывался, что нам, падла, не удержать станцию до прилета лихтера… Ты же, земляк, веришь мне, да? Ты не думаешь, что я «блею оправдания», как сказал этот жирдяй Томас?
— Не думаю, — сквозь дремоту поддакнул Раскин.
— А! Кому интересно твое мнение? Тебя, может, завтра отправят подышать космосом… Знаешь, чем махнет космос?
— Так ты думаешь, меня… гм… пустят в расход? — спросил Раскин, просыпаясь.
— Здесь, из лихтера вышел, а меня уже ждет у трапа… Я ведь не знал, что он — чемпион Ганимеда по вольной борьбе… Он начал мне что-то говорить, спрашивает, мол, где раненые? Как, мол, их самочувствие? А я ведь взорвал там все, да, взорвал… И, в общем, спрашивает, а я сразу — в морду! В морду ему! Правой! Левой! Ну, левой у меня удар так себе… Головой! Да, головой! А он меня поднял над собой — и об палубу! Спиной! Жопой! Хорошо, что жопой, а ведь мог и башкой треснуть! А башка у меня, знаешь… Очень не люблю, когда по голове бьют… Упал я, в общем. А он ногой мне — по роже! По роже, мать его! — Павло сник. — Вот так меня и отправили в лазарет. И патроны отобрали. С «зомбаками» бился, — ни царапинки не осталось. А свои — жопой об палубу! Ботинком — по мордам! — он встрепенулся. — Ну ладно, думаю. Лазарет — не карцер. С земляком познакомлюсь, присмотрю за ним. Про «кухню» нашу ему расскажу.
— Да, расскажи, — Раскин получил шанс изменить направленность беседы, — я вот до сих пор не пойму, кто вы такие и как я очутился на Барнарде-1…
— Кто мы? — проворчал Павло. — Сосиски на гриле, вот мы кто…
И замер на полуслове.
В его темных глазах сверкнула лукавая искорка. Раскин нахмурился, он понимал, что от этого парня ничего хорошего ожидать не стоило. А когда у него столь резко меняется настроение — и подавно.
Павло забрался с ногами на постель, встал на колени. Поднял вверх палец и промычал:
— Сейчас… вхожу в образ…
Его зрачки скрылись под распухшими верхними веками, глазницы заполнились молоком белков. Затем Павло дернулся, будто схлопотал удар шоковой дубинкой, поймал пятерней воздух и проговорил низким изможденным голосом:
— Подключи реактор… Активируй контур… Спаси всех нас!
Раскин выпустил шип из правого запястья. Молча рванулся к сияющему Павло. Чтобы вогнать острейший костяной стилет ему под подбородок. Чтобы эти растянутые в улыбке губы выкашляли красное, чтобы искендеровская сволочь издохла за все то, что он, Раскин, пережил на Забвении. За липкий ужас, за неопределенность, за вонючий жар внутри скафандра! За все, что происходило с ним с тех пор, как он вышел из портала на буферной планете независимой ветви Колониального командования. А если в чем-то этот парень был не виноват, то пусть издохнет авансом! Ибо нет в Галактике беды, к которой, кажется, Павло не приложил или не приложит руку…
— Знаешь, тут еда дерьмовая. Мяса нет, специй нет, сахар — дефицит. Так что не сладко тебе придется, если привык лопать от пуза.
Раскин очнулся. Он по-прежнему лежал на своей койке. Саднила правая рука. Он поднес ладонь к лицу, припоминая, словно давнее сновидение, как собирался броситься на своего соседа. Из запястья все еще торчал на четверть длины покрытый коркой запекшейся крови шип. Раскин быстро перевел взгляд на Павло.
— Найдутся овощи, но немного и в основном — мутанты… Для тебя это не будет каннибализмом? Ха-ха. Выбор маленький, на кулеш не всегда хватает. А так — соя, соя, соя. Из алкоголя — лишь этиловый спирт. Жалко: мне пиво очень нравится…
Павло был невредим. По крайней мере, новых дыр в его шкуре не появилось. Раскин вздохнул и вновь поглядел на свою руку. От синей пазухи, где обычно скрывался шип-имплантат, к локтю тянулась черно-красная подсохшая дорожка. Кажется, выпуская встроенное оружие, он зацепил какую-то вену. С ним такое случалось раз или два, повреждение пустяковое, но кровь хлещет, как из кабана. Нападал он на Павла или не нападал? Или это ему приснилось? Ну что за черт?! Не задавать же этот вопрос вслух!
