Он безжалостно уничтожал курчавую поросль на голове, потому что так на крепком костистом черепе удобней сидел шлем колонизатора. Он настоял, чтобы в его конечности был имплантирован боевой комплект, разработанный для десантников. Он был хищником большого Космоса и тешил свое самолюбие, пиная булыжники на планетах, удаленных от Земли на расстояние световых лет.

Он толкал фронтир, заставляя его двигаться вперед и только вперед, без задержек и остановок.

Теперь он лежал лицом вниз. Плашмя на гладкой черной плите застывшей лавы, жалкий и беспомощный, словно раздавленная тяжелым сапогом лягушка. Гневный голос в наушниках требовал, взывал, вопил, обзывал его сопливым ублюдком и сукиным сыном…

Он был закован в тяжелый роботизированный скафандр, словно средневековый рыцарь в доспехи. Дул ветер, поигрывая невысокими смерчами из мельчайшей серой пыли; стегал каменной крошкой по пузырю гермошлема, по плечам, по блоку жизнеобеспечения, что могильной плитой лежал на его спине. Над горизонтом в вечном рассвете распустило веер багровых протуберанцев неподвижное солнце — 61-я Лебедя.

Он лежал, ничего не видя и не слыша. Рот быстро наполнялся кровью, и не было сил выплюнуть ее. Он сильно обделался, и хваленая санитарная подсистема скафандра не помогла ему в этой беде.

— Первый, Второй, — проверьте, что с Раскиным! — вдруг сказал голос в наушниках. — Если то, что и с остальными, — оставляйте и отступайте к точке Чарли.

Оставляйте? Оставляйте?! Почему?! Точка Чарли — оттуда их планировали эвакуировать, если что-то пойдет не так. Это была первая ясная мысль в его голове; белесое марево беспамятства перед глазами принялось нехотя таять, словно туман под дуновением теплого ветра.

Он не позволит им эвакуироваться без него!

Дьявол, почему так паршиво? — это была вторая мысль. — Неужели подвела экранировка скафандра?

Что могло стать с остальными? Ведь их в группе шло девятеро!

Он харкнул кровью на внутреннюю поверхность шлема. Разлепил залитые потом глаза. Глухо застонал.

В наушниках тут же отозвались:

— Шестой… жив? Отвечать, Шестой!

Если не сработала экранировка скафандра, значит, ему пришлось держать свой организм в режиме форсированного метаболизма — это был запасной вариант на случай, если эксперимент пойдет наперекосяк. Иначе, как бы он оставался в живых? Но как долго сверхнавык был активным? Пять минут? Больше? Какой ущерб нанесен организму?

Он должен восстановить нормальный процесс синтеза белков, для этого необходимо пополнить запас аминокислот. Раскин дотянулся полопавшимися губами до трубки и потянул кисло-сладкий бульончик. Так-так. Теперь удержать его в себе… Хорошо. Подзаправился… Скоро станет легче.

В голове рождалась лавина. Последующее цеплялось за предыдущее; и когда ком мыслей набрал критическую массу, Раскин понял, что должен заставить себя действовать. Он обязан подать знак, что еще жив. Иначе его оставят без зазрения совести на этой проклятой людьми и богом планете.

В подтверждение своим страхам он услышал другой голос. Говорил, кажется, Первый. Сказать точно было невозможно — голос был едва различим на фоне статики.

— Капитан! Четвертый жив, но в шоке.

— Отлично. Берите его и отступайте к точке Чарли. Шевелитесь, парни! — ответили Первому.

То, что Четвертый жив, — это хорошо. Но как насчет его, Шестого? Кто поможет эвакуироваться ему?

Он отчаянно завозился, ворочаясь в скорлупе скафандра, словно бабочка, стремящаяся покинуть куколку. Здесь сила тяжести была в два раза меньше, чем на Земле. Только благодаря этому Раскину удалось приподняться, подтянуть под себя ноги и, в конце концов, занять сидячее положение. В глазах снова помутилось, и он едва не рухнул. Но его поддержали — наплечник скрипнул, сжатый металлом чужой перчатки. С трудом разлепил глаза: перед ним возвышался человек в точно таком же, как у него, скафандре. Чуть дальше стояли еще двое. Вернее, стоял один, а второй висел у него на спине. Скафандры с ног до головы были покрыты серой пылью и почему-то копотью. А им говорили, что в здешней атмосфере горение невозможно…

Тот, что держал Раскина за плечо, наклонился. Забрала шлемов, соприкоснувшись, звякнули, как две полные пивные кружки.

— Шестой, поднимайся! Уносим отсюда ноги!

„Элдридж!“ — узнал товарища Раскин сквозь испачканное кровью забрало. Узнал и попытался улыбнуться. Его не бросили! Теперь вместе они доберутся до гребаной точки Чарли — это недалеко, только одолеть сопку, — за ними примчит „перо“, и они окажутся на орбите в трехстах километрах над этим застывшим лавовым озером.

Затем вдруг стало тихо — исчез треск статики в наушниках, будто кто-то отсек шум лезвием. Хватка Элдриджа ослабела. Американец отступил и почему-то уставился в небо. Что он собрался делать? Молиться? Проклинать тех, кто сейчас наблюдает за их гибелью с „мостика“ десантного корабля?

Раскин сглотнул. Он прекрасно знал, что означает эта внезапная мертвая тишина.

Сейчас их накроет то, что они называют „смещением“. Другие же — „полем спонтанного действия“. Но Раскину в тот момент было безразлично, — смещение настигнет их или поле… Первую „волну“ выдержали лишь четверо из девяти человек, специально „заточенных“ на противостояние этому явлению. Сам он едва не расстался с жизнью. А вторую не пережить никому, он не ребенок, все прекрасно понимает и не тешит себя излишними иллюзиями. Но он не может сдаться, он обязан… собрать все силы и…

…вновь зажечь в себе пламя сверхнавыка».

— Я знал другого Элдриджа, — сказал Раскин.

Шнайдер с пониманием кивнул, но вслух не сказал ни слова.

— И все же, — продолжил Раскин, — меня удивляет, полковник, ваша готовность жертвовать, — черт с ней, с моей шкурой, — но жизнями ваших людей, ведь все эти предположения… лишь предположения, и ничего больше.

— Федор, — Шнайдер хитро улыбнулся, — когда мы окажемся на орбите Забвения, вы сможете посмотреть на место посадки «скаута» отсюда, сверху, а затем сами решите, стоит ли игра свеч.

Раскин хмыкнул, поджав губы. Ему стало очевидно, что у этого человека с затянутыми черной пленкой глазами в рукавах припрятан не один козырь. С ним нужно было держать ухо востро. Нужно… А, впрочем, он уже вляпался.

— Господа, оставайтесь в ваших креслах! Мы начинаем предпрыжковый отсчет, — объявил Козловский, — ремни можете не пристегивать, но за подлокотники подержитесь: тряхнет сильно.

Зло и коротко рявкнула сирена. Сигнал заметался по узким коридорам «десантника», проникая в каждый отсек, в каждую рубку и шлюз. В стальных недрах гиперпространственного модуля все было готово для сжатия пространства. На счет «один» на какую-то ничтожную наносекунду между ярким Сириусом и догорающей 61-й Лебедя образуется складка — аномалия, которую хирургически точно пронзит игла модуля, несущая на себе десантный корабль.

— Девяносто девять… девяносто восемь… — принялся считать сдержанным мужским голосом бортовой компьютер.

Шнайдер заерзал в кресле, устраиваясь поудобней.

— Ну, Федор, с богом! — сказал он, откинувшись на спинку. — Верьте мне. Я действую исключительно в интересах Земли и человечества. Не сомневайтесь, если подвернется шанс приструнить Грибницу, мы сделаем это вместе. Верьте мне так, как верят мои люди. Потому что я в вас тоже верю. Рыбак рыбака, Федор…

— Я не рыбак, Шнайдер, — оборвал полковника Раскин. — По своим модификациям я ближе к охотникам. Да и Ти-Рексы рыбу не ловили, — он усмехнулся.

— Шестьдесят один… шестьдесят… — продолжал считать компьютер.

Снаружи, на корпусе гиперпространственного модуля и на пилонах десантного корабля, вспыхнули малиново-красные бортовые огни. «Не приближайся, — предупреждало их свечение, — мы уже одной ногой в ином мире». Но никто и не думал приближаться: космос был пуст на многие миллионы километров; они мчались сквозь вакуум в абсолютном одиночестве.