— В вертолете я заснула, — сказала я Вайлю.

— Да, я знаю.

Естественно. Это же на его плече я спала все это время. Как бы то ни было, а уютно.

— Во сне мне явился Рауль.

Повисшее в воздухе напряжение можно было ножом резать. Началось с Вайля, который знал, что Рауль дважды меня воскресил. Нуда, вроде как: Лазарь! А ну быстро перестал прикидываться жмуриком! Встать! Еще он иногда дает мне советы, причем таким громовым голосом, что мне хочется уши заткнуть.

Потом напряглись ребята из моей группы, по нашим лицам поняв, о чем я говорю. Кассандра и Бергман видели в голографическом воспроизведении, как Рауль совершил свое первое чудо. Коулу они рассказали потом. Это была такая сцена, что вряд ли кто-нибудь из них ее сможет забыть.

Дэйв тоже знал Рауля, и его ребята, понимающие его без слов, отреагировали на перемену в его лице этаким танцем на месте — переступили с ноги на ногу, чуть касаясь друг друга плечами, изменили стойку — как бывает у очень тесно спаянной группы, когда люди без слов понимают, что ожидается что-то серьезное, и каждый знает, что ему делать. Не знаю, чего они ожидали от меня. Что я вдруг превращусь в поедающую мозги сирену? Или выхвачу из трусов «АК-47» и всех положу? Или вспыхну пламенем?

Вайль, заметив нарастающее давление, попытался открыть предохранительный клапан.

— Жасмин — Чувствительная, — сказал он всем сразу. — Среди ее Даров есть способность перемещаться вне собственного тела. Рауль относится к тому внетелесному миру, и он несколько раз действовал как ее Наставник.

Дэйв пожал плечами, будто говоря: ладно, мне какое дело. У меня возникло чувство, что они с Раулем вполне знакомы. Думаю, различие в наших отношениях с ним как-то объясняются тем фактом, что Вайль дважды брал у меня кровь и взамен оставил часть своей силы. Эти действия дали мне дополнительные способности, которые Рауль счел ценными. Плюс к тому Дэвиду очень не по душе внешнее вмешательство в его операции, от кого бы оно ни исходило. Если бы не внедренный «крот», вряд ли мы с Вайлем вообще бы здесь оказались.

— Говори, Жасмин, — сказал Вайль. — Расскажи нам, что случилось, когда появился Рауль.

Я прокашлялась. Огляделась.

— Ну, он появился, когда мне снилось, будто я сплю в джакузи.

Я ее люблю, эту ванну. Всегда так тепло, уютно, и просыпаешься, чувствуя себя совершенно бескостной. В мою тесную белую ванную вошел Рауль — в зеленом с черным камуфляже, такой широкоплечий, что задевал за стены, — и сказал он со своим вроде-бы-испанским акцентом:

— Прости, Жасмин, но иного способа нет. Я должен взять тебя в ад.

Путешествие из моей ванной до места, которое пастор бабули Мэй называл «игровой площадкой Сатаны», так сильно напоминало отключки, случавшиеся со мной после гибели Мэтта и моих хельсингеров, что мне сильно захотелось побежать к сестре на чердак, нырнуть в сундук, который она там для меня держит, и воскресить Пуговку, моего старого плюшевого медведя. Но так как бесхребетные нытики в моей профессии долго не живут, я решила воспользоваться планом «Б».

То есть открыть глаза.

И вот тут я и выругалась.

— Ад огромен, — сказала я слушателям, собравшимся около меня как детки, когда им читают книжку. — Представьте себе, что смотрите в телескоп. Подумайте о черных просторах между звездами. А теперь представьте себе, будто все это затянуло в область, которую можно охватить взглядом, и все равно знаешь, что она бесконечна — огромная, необъятная страна. Но она не пуста.

Земля усыпана камнями. Есть острые, есть круглые. В основном они покрыты плесенью, кровью или блевотиной. Мы с Раулем стояли на большом валуне, где сверху была площадка как раз на двоих. Вдали виднелась горная цепь. Я про камни говорила? Из-за них приходится все время смотреть под ноги. Жители ада вверх не смотрят — разве что хотят сломать себе ногу или обе. Некоторые и ломают.

Я была там посетителем и чувствовала себя вправе — поэтому посмотрела.

— Блин, Рауль, небо горит!

Я пригнулась, чуть не высвободила руку из его руки. Он сжал крепче, прижал Кирилай так, что в соседних пальцах забился пульс.

— Что бы ты ни делала, руку не отпускай, — предупредил он меня. — На нас глядят голодные глаза, только и ожидая, чтобы мы нарушили правила.

— Ты мне только сказал, что опоздать мы не можем и что должны уйти, когда закончим! — огрызнулась я. — Если ты собираешься рисковать моей жизнью…

— Душой, — поправил он.

— Еще лучше.

Рауль остановил меня взглядом «упал-отжался». Сквозь стиснутые зубы проговорил:

— Нам здесь разрешено находиться очень недолго. Если они смогут нас разделить — разделят. Если мы потратим все время на поиски друг друга, это будет напрасная трата жертвы, которой стоило наше попадание сюда. Хуже того: если нас разлучат и мы не найдем друг друга вовремя, один из нас или оба могут застрять здесь навечно.

— Жертва?

— Ты согласилась.

— Когда?

Он скривился, полез в нагрудный карман куртки и дал мне записку, написанную моим почерком.

Во время отключки у тебя была встреча с самыми главными шишками. Когда-нибудь ты, может, и припомнишь, но сейчас нет времени объяснять, а дело важное и ошибок не допускает. В конце концов ты согласишься, что оно того стоило. Так что заткнись и слушайся Рауля.

Ж.

— Так твои волосы, — перебил Бергман, — это и есть жертва?

— Сомневаюсь, — ответил ему раненый, ожидающий, пока его зашьют. Он снял чалму, открыв сверкающую лысину, которая почему-то делала его похожим на носорога, хотя любой другой белый выглядел бы в таком виде, как раковый пациент. Потом я узнала, что зовут его Отто Перль по кличке Бум, и до того, как стать экспертом по боеприпасам, он был отвязанным подростком и сжег себе брови и половину волос, балуясь с фейерверками. После этой истории его лысина казалась мне сверкающей. Он показал на рану: — Чертовски похоже, что нужно что-то вроде этого.

Я согласилась. И сделала про себя вывод, что жертву принести еще предстоит.

— Значит, там все сплошь камни? — спросил другой пострадавший, из-за розовых щек и светло-рыжей бороды казавшийся намного моложе своих лет. Представился он как Теренс Кейси, отец пятерых детей, дед одного внука и самый отчаянный болельщик «Гигантов» за всю их историю. Я покачала головой.

Нет, не только. Между ними укоренились растения, и они были злыми. Лианы ставили подножки. Кусты кололись колючками. Лишь деревья казались безвредными. А потом подул ветер, и я поняла, что это не такие сверхтолстые стволы, а почерневшие тела, висящие на ветвях, раскачиваются и пляшут на адском бризе. И самое страшное — они были в сознании.

И те, что шли — тоже. Ни один в поле моего зрения не сел отдохнуть. Все перемещались, двигались, не разговаривая ни с кем, только иногда с собой. Немного похоже на людный тротуар в Нью-Йорке, только здесь все смотрели под ноги, на камни.

Потом я стала рассматривать отдельных индивидов, и ощущение их общности пропало. Прямо перед нами оказалась женщина, все время расчесывающая пальцами светлые волосы. Доходя до кончиков, она дергала так, что голова моталась вбок. Каждые несколько секунд она сминала выдернутые волосы и запихивала себе в рот.

— Зачем она это делает? — шепотом спросила я у Рауля. Он пожал плечами:

— Ты разве не знаешь?

— У них грехи на лбу не написаны.

— Но посмотри на нее. Она сумасшедшая. Все они такие.

Справа от нас какой-то чернобородый наклонился, подобрал камень и стал рвать им на себе рубаху. Когда ткань повисла у него на плечах клочьями, он начал снова, теперь уже собственную кожу. Я попыталась сглотнуть слюну, но рот был, как пересохший колодец.

Мой взгляд привлек другой человек — он единственный остановился в этом непрерывном движении, глядя прямо вперед. На полсекунды у него прояснились глаза.