— Еще не знаю…

Режиссера ждал его великолепный ярко–вишневый с хрустальными дверцами и корабельными фонарями паромотор «Картер Льюис Берг». Водитель сидел на своем месте, а два лакея натирали медные и посеребренные детали, будто те и так уже не горели двуцветным огнем.

Рен и Пипа сели в салон, а два лакея вскочили по две стороны и чуть позади водителя.

Рен стукнул набалдашником трости в перегородку и сказал в переговорную трубку, чтобы его везли во дворец Совета землевладельцев.

Выступление Греи он собирался смотреть уже четвертый раз и, по язвительному замечанию Пенелопы Томбстоун, «повредился умом».

Оставшись один в кабинете, Оран Ортодокс Мулер повернулся в кресле к окну и смотрел некоторое время на город. Потом, опустив глаза, он наткнулся на ведерко с торчащей из него щеткой, забытое подле окна.

— Что все это значит? — сердито проговорил он, будто ведерко с мыльной водой могло дать ему ответ.

Засада на человека–саламандру была устроена самым правильным образом. И даже еще лучше. Потому что антаер Альтторр Кантор из Лонг–Степ не хотел рисковать. Он должен был с гарантией заручиться возможностью встретиться с этим таинственным демоном.

И теперь Кантор спешил к дому портного.

А портной провел человека–саламандру из рабочей части своего дома в жилую — в квартиру, имевшую выход в другой подъезд.

Он остановился перед широкой дверью, кликнул одного из подмастерьев и велел принести калиновки.

— Здесь помещается мое увлечение. Моя тайная гордость. И думаю, что вы не такой человек, кто сочтет меня безумцем и поднимет на смех.

Рейвен несколько принужденно, но одобряюще улыбнулся. За дверью могло оказаться все что угодно. И пусть портной не производил впечатление человека опасного, но кто знает, какие черти обитают в тихих омутах?

— Как вы относитесь к историям о путешествиях? — спросил портной.

— Я и сам в известной степени путешественник, — с некоторым облегчением ответил гость.

— Я так и подумал. Так и подумал. Прошу вас.

Он решительно отодвинул широкую створку двери, и Рейвен издал что–то вроде боевого клича. Этот необычайный звук вдохновил мастера.

Сказать по чести, открывшееся в обширной зале зрелище трудно поддавалось охвату одним взглядом, но стоило и куда более крепких восклицаний.

На огромном столе была выстроена диорама. Полукруг стены позади нее был искусно расписан уходящим вдаль пейзажем. В небе плыли облака цвета сливочного мороженого, носились диковинные птицы и величественно висели фантастические термопланы.

А исполинский стол, на котором был даже не ландшафт, а ландшафты, покрывали трава и деревья, дороги и здания, фантастические машины и крошечные персонажи, занятые разнообразными делами. Все было выполнено с изумительной тонкостью и детализацией, что выдавало величайшее мастерство, исключительное трудолюбие и невероятную фантазию.

Здесь были война и мирный труд, путешествия и приключения, диковинные существа, невероятная техника и фантастические дальние страны. Синдбад спятил бы от зависти, только предположив, о каких приключениях повествуют эти сюжеты, а легендарный Алан Квотермейн утопил бы ружье в Лимпопо и отправился на покой, собирать бутылочные этикетки.

— Как видите, главным источником вдохновения служат мне истории о путешествиях великолепного Криса Асбурга Джума, — сказал мастер Максимилиан скромно.

— Изумительно, — пробормотал Рейвен.

— А изготовлено все из того материала, который ближе всего моему ремеслу. Да, все здесь из ткани, волоса, ниток.

Немного клея. Немного красок… Впрочем, красок и лаков довольно много…

— Что — и рельсы, и колеса поезда тоже из ткани?

— Рельсы и колеса кожаные. Макеты механизмов из шелка на проволочном каркасе.

— А люди? — Рейвен присел на корточки, всматриваясь в человечка размером с палец.

— Проволочный каркас заменяет скелет, форма тела вырезается из кожаных пластин нужной толщины и обматывается тончайшей шелковой нитью на клей. Одежда сшита из самого дорогого, самого тонкого шелка.

— А лица?

— Отливаю в форме из перламутровой пыли и специального лака. Я пробовал было воск. Но когда здесь включается освещение, а оно довольно прихотливое, становится жарко.

Подали калиновки. Выпили с удовольствием. Портной сказал:

— А теперь… — И защелкал выключателями.

Светильники направленного света создавали иллюзию реальности и расставляли акценты. Кроме того, множество осветительных приборов оживляли диораму: облака двинулись по небу, и поплыли тени, заплясали костры, задвигались люди… Нет, люди не двигались. Просто позы были очень вы разительны, а глаз, перемещаясь с одного персонажа на другой, будто бы видел бесконечное повторение каких–то движений, действий…

— Невероятно, — сказал Рейвен искренне.

— Есть у меня мечта, — сказал, воодушевляясь, скромный портной. — Только объяснить идею будет довольно трудно. Может быть, пройдемте в столовую?

— Я хотел бы побыть еще немного здесь, — сказал Рейвен.

Портной не заметил, как его гость переместился к двери.

выглянул в коридор и в окно, ведущее на улицу.

— Хорошо, здесь даже будет удобнее рассказывать! Мы, конечно, знаете, что мультифотографический фильм состоит из множества отдельных фотографий, сменяющих друг друга. И я подумал, что если на макете, подобном этому, двигать фигурки, чуточку изменяя их положение, как будто они занимаются своими делами, и снимать по одной фотографии каждой фазы движения, то при просмотре фильмы мои детки будут двигаться, как живые. Вы понимаете, о чем я веду речь?

Рейвен усмехнулся и как–то загадочно помотал головой. Затем взял портного за пуговицу и сказал каким–то отеческим тоном:

— Вы даже представить себе не можете, насколько хорошо я понимаю, о чем речь! Вам с вашим трудолюбием и мастерством давно следует заняться этим экспериментом. Это будет настоящее чудо. Возможно, лучшее из чудес, которое можно сделать своими руками.

— Вот и достойный господин Альтторр Кантор выразился в том смысле, что мои детки давно созрели для того, чтобы начать двигаться. — Портной переменился в лице, будто нечаянно проговорился, вскинул брови, нахмурился и вновь прояснел лицом. — Кстати, господин Кантор должен скоро прибыть ко мне в гости.

Рейвен, похоже, расценил это как сигнал.

— Та часть квартиры, где мы теперь находимся, имеет другой выход, как я понимаю?

— Что? Выход? Да… Есть другой выход.

— Не смею вас более отвлекать. Позволите мне воспользоваться вот этим самым другим выходом.

— Но так не принято.

— И все же, любезный Всемур Максимилиан, это было бы очень кстати для меня.

— Но… Это часть, где я живу… Я не склонен приглашать сюда посторонних. Если уж вы так торопитесь меня покинуть, то воспользуйтесь обычным ходом.

— Вы уже сделали для меня несколько исключений, — твердо сказал Рейвен и сделался вдруг неприятен, суров и даже, возможно, опасен. — Выведите меня с этой стороны. И, поверьте, так будет правильнее и лучше для всех. Для меня, для вас и для тех, кто на улице.

Мэтр Максимилиан испугался. Испугался не за свою жизнь, благосостояние или что–то мирское, чем обычно дорожат обыватели.

Он испугался, как славный владетель Роллон, когда осознал, что Песнь Исхода не минует ни его, ни его людей. Это был страх мистический, апокалиптический, будоражащий, а не парализующий. В мире стало холодно и пусто.

Кантор внезапно почувствовал, что должен спешить. Почему–то именно теперь. Отчего–то вдруг. Беспокойно ему стало за славного Всемура Макса, за дюжих полицейских и за успех засады.

Никаких тому не было предпосылок, причин и поводов. Все должно было получиться. Но он гнал свой паромотор, пугая извозчичьих лошадей и редких прохожих, тут и там неторопливо пересекавших улицу.

Пригнувшись к штурвалу, он давал самый полный ход и только едва сбрасывал скорость на виражах.