— Как скажете, сэр.

Главный библиотекарь решительно зашагал вперед, задавая темп и направление, а по гулкому топоту частного сыщика за спиной понял, что его предложение принято безоговорочно.

— Обычно после пары бокалов калиновки я начинаю особенно трезво мыслить, — заметил он примирительно.

— Странное дело, — просипел здоровяк, — но я точно такие указания и получил.

— Какие?

— Когда вы закончите читать рукопись, под любым предлогом привести вас на Лиэль–стрит и дожидаться в одном из заведений, что ютятся там.

— Кого дожидаться?

— Моего клиента, сэр.

— В каком из заведений? Их там много. Под какой вывеской?

— Да в том–то и дело, сэр, что в любом.

— Да?

— Да.

— Занятно.

Лендлорд–владетель ни на секунду не мог предположить, что ему что–то угрожает.

Сопя, как торопливый еж, пророкотал не видимый в тумане поезд городской линии. Опоры эстакады отозвались глухим рокотом. В тумане блуждали фонари, расположенные на оглоблях кебов и крышах карет. Возникали и скрывались силуэты.

Короткие вопли корабельных сигналов тревожно и одиноко впивались в небеса, и гул машин волнами накатывал со стороны порта.

Туман умножал, разносил, искажал звуки, словно город был не город, а зверинец невиданных зверей, предчувствующий стихийное бедствие.

Сэр Реджинальд Скотт Мидсаммернайт считал себя человеком культурным, неглупым и вполне практичным, насколько последнее не зазорно для лендлорда. И, нужно признать, что в основном он правильно оценивал себя.

Теперь же он предпочел доверяться не знаниям, не разуму и не здравому смыслу, а столь сомнительной вещи, как интуиция.

Интуиция диктовала ему довериться этому странному здоровяку, который поравнялся с ним и шагал вразвалку, цепкой морской походкой.

Мистер Пелдюк сказал, что времени мало, поэтому сэр Реджинальд выбрал самый первый трактир, или как его там, попавшийся на пути, стоило им свернуть на Лиэль–стрит. Они не мешкая заняли места за столиком в полупустом зале, заказали по бокалу медовой пенной калиновки. и библиотекарь сказал:

— Выкладывайте.

— Ага, — сказал здоровяк, слизывая пену с верхней губы, — сейчас…

— Не тяните!

— Такое дело, сэр, — смутился Пелдюк, — не мастер я речи толкать, ага. Вы уж лучше спрашивайте. Мне так ловчее будет. А там я, глядишь, и разговорюсь.

— Тогда начнем сначала, — охотно кивнул сэр Реджинальд, — что означают эти одиннадцать лун? И почему это сегодня, как вы сказали? Ведь вы именно так сказали?

— Да, сэр, — Пелдюк глотком ополовинил бокал, — так я и сказал. Только это самый трудный вопрос. Может, дождемся моего клиента? Это он вам лучше меня объяснит. Он, судя по всему, человек ученый.

— Говорите, что знаете, а он, буде появится, дополнит ваши слова.

— Воля ваша, сэр. Одиннадцать лун — это все одна наша Луна.

— Как это?

— Ну, как бы это сказать… Вот если вообразить себе мир, который не как наш — с длиной, шириной, высотой…

— Трехмерный.

— Ну да. Это наш. А тот будет только с длиной и шириной — плоский он.

— Двумерный.

— Да, сэр. Ваша правда. Он, значит, будет, как лист бумаги. Плоский. — Пелдюк мгновение выжидающе смотрел на сэра Реджинальда и, увидев в глазах последнего понимание, продолжил: — А на нем, значит, плоские люди живут. Но они–то не знают, что плоские. Они высоты не знают. И вполне себе их это устраивает. А вот теперь вообразите себе, что через этот плоский мир проходит шар — фигура объемная.

— Пытаюсь представить.

— Вот этот шар подлетел и плоского мира коснулся. Что видят плоские люди?

— Точку.

— Вы здорово схватываете суть, сэр! Именно что точку. — Пелдюк неожиданно извлек из кармана крупное яблоко с румяным боком, вероятно, для такого объяснения и припасенное загодя, и положил его на стол. — А теперь, — он, упиваясь тем, что приобщен к сокровенным тайнам, лихо откусил кусок яблока и притиснул его к столу откушенным краем, — шар летит через плоский мир далее, и плоские людишки видят…

что? — он оторвал яблоко от стола, и сэр Реджинальд увидел отчетливый влажный след.

— Круг они видят, понимаю… Расширяющийся и снова сужающийся до точки круг.

— С вами легко, сэр! — Пелдюк вознаградил себя за успешное объяснение тем, что откусил от яблока еще один кусок, энергично прожевал его, а яблоко отставил и утратил к нему интерес.

— И какое отношение это имеет к лунам?

— Сейчас к этому и подходим, — заверил здоровяк. — Значит, когда объемное тело проходит через плоский мир, то местные жители видят у себя, — он сосредоточился перед сложным словом, — пульсирующий круг. А если через наш объемный мир будет пролетать тело, более объемное, чем наш объем? У нас, значит, только длина, ширина и высота, а там — будет еще одно измерение. Вглубь.

— Это уже не так–то легко представить, — заметил сэр Реджинальд.

— А уж показать–то и вовсе беда как трудно. Вы уж поверьте мне на слово.

— Мне ничего не остается.

— Так и поладим, сэр. Так что же мы увидим, когда эта штука, измеряемая длиной, шириной, высотой и глубиной, пройдет через наш мир? — Здоровяк допил и отставил бокал, и бармен немедленно принес ему новый.

Прежде чем ответить, сэр Реджинальд проделал со своим бокалом то же самое. Абстрактные рассуждения, скорее из области геометрии, нежели мистики, а также добрая медовая вернули ему расположение духа и способность трезво мыслить.

Ужас, что вливался в него по капле, пока он читал зловещую рукопись, уступил место другому чувству, а сам сделался далеким и даже чуточку абстрактным.

— Что мы увидим? Пульсирующий шар, очевидно, — ответил он.

— Похоже, что мой клиент в вас не ошибся. Вы не только в книжках старинных разбираетесь, но и мыслите объемно! Теперь уж лучше пойдет! — искренне радовался гигант. — А теперь про луны…

— Да уж, будьте так добры, просветите меня.

— Вот теперь представьте себе еще, что Луна (светило ночное), Земля (твердь животворящая) и всякая другая планета имеют, кроме понятных нам измерений, еще и то самое неведомое нам и непонятное. И Солнце… Правда, у Солнца есть своя глубина, но она иного рода, от жара, от немыслимого давления и от особой закрутки вещества внутри. Но и оно имеет иное измерение, которое нам не дал воспринимать Исс.

— В свете вышесказанного я готов признать, что такое предположение вполне законно, — несколько уязвленный широтою познаний этого явно нижнего чина флота, чопорно заявил сэр Реджинальд.

— Именно что законно, сэр! Вы не судите меня за неученость, но я говорю то, что знаю доподлинно, ибо уверовал в это, как в основы Традиции, когда мне растолковали, что к чему.

— Хорошо, я слушаю вас.

— И вот все планеты нашей вселенной со своими лунами и солнцами проходят через миры, подобные нашему, как шар через лист бумаги… Или, лучше сказать, — через книгу, потому как миров много — как в книге листов.

— Все сложнее и сложнее, но пока понятно.

— Но только одиннадцать листов занимает в книге мироздания рассказ, который дано нам читать. Это миры, расположенные рядом и пригодные для жизни таких, как мы, а значит, сумей мы перескакивать с листа на листок — могли бы ходить в гости к антиподам своим.

— Романтический образ! — заявил сэр Реджинальд. — Предлагаю осушить бокалы за этот образ!

И на столе перед каждым появилось по третьему бокалу.

— Одиннадцать лун, сэр, — это одиннадцать трехмерных срезов…

— Проекций?

— Ага, их… Одной и той же четырехмерной луны. Но вот какая незадача. Раз во много тысяч зодиаков, уж не знаю я, каким маневром это выходит, — тут последовал характерный флотский жест двумя руками, обозначающий что–то вроде маневра «поворот вдруг», — но что–то такое совпадает в небесной машинерии! И тогда соседи наши могут бывать у нас в гостях. И бывают, если приходится оказаться в каком–то тайном месте в заветный миг. Дух захватывает от мысли, что можно очутиться в мире, где все как у нас, да не так. Интерес забирает, любопытство гложет, сэр. Да только бы погостить, подивиться и вернуться, а?