Рыбы, сверкающие и тусклые, многоцветные и золотые, небывалые, поражающие воображение, плавали и замирали, уставясь в окно, прятались в гротах и совершали исследовательские экспедиции в заросли. Поднимались к небу пузырьки, и по дну меж камешков и драгоценностей, монет и обломков судов струились окрашенные каким–то неведомым образом течения, которые не смешивались с водой, не замутняли ее, только украшали — и жили своей жизнью.

Это были самые всамделишные вселенные, приковывавшие взгляд, заманивающие в свои волшебные, иные, небывалые миры.

И они были вправлены, как самоцветы в шкатулку, в подобающий дом. Первый этаж из морского камня с барельефами, не то киль судна, обросший ракушками или водорослями, не то основание маяка, выдающегося в море на долгом мысе. А второй этаж, с балкончиками и тусклыми фонарями, перильцами по карнизу, высокими арочными окнами — деревянный, ладный, мастерски сработанный — легок был и воздушен, устремлен к небу и ветру, словно кормовая надстройка славного фрегата.

Немного странно было в ночи видеть это. Да и как заплыл этот кораблик с рыбками и чудесами в чреве своем в переулок темный, глухой, подпирающий основание обрыва, будто полмира отгораживающего? Каким ветром прибило его сюда, каким житейским прибоем вынесло?

Над дверью, как водится, в форме замочной скважины нависал массивный кованый двускатный козырек, в треугольник которого была вправлена вывеска. Здесь изображался спрут или кальмар — некое морское чудище о многих щупальцах. Но это было исключительно жизнерадостное чудище: при щегольской трости и широкополой шляпе спрут–кальмар подмигивал и отплясывал, занимая виньетками своих конечностей весь широкий треугольник от угла до угла[15].

Перед входом стоял деревянный истукан, опирающийся на палку, сработанный нарочито грубо, что не скрывало большого искусства мастера. Истукан в натуральный человеческий рост (Лена окрестила его Боцман Бом), стоял справа от двери и протягивал входящему руку. Проходу он, естественно, не мешал, но жест был какой–то осмысленный. Заметив шарнир в его плече, Лена, руководствуясь чутьем, которое выручало ее уже несчетное количество раз, нажала на эту протянутую руку.

И в ужасе отпрянула!

Ай!

Истукан скрипнул, щелкнул, чуть поворотил свою бессмысленную голову, а другой рукой качнул палку, на которую опирался, и дверь откатилась в сторону.

— Батюшки! — молвила Лена и с опаской вошла.

Карло Умник следовал термопланом в город Нэнт.

Это был совершенно изумительный личный термоплан господина Мулера, предоставленный господину Бенелли в безраздельное распоряжение.

В отличие от большинства термопланов Мира, имеющих форму тора или подковы, этот представлял собой сильно вытянуто сигаровидное тело с гондолой, частично интегрированной в корпус. Но не только это отличало его. Жесткие конструкции. удерживающие форму оболочки, находились не внутри сигары, а снаружи.

Ажурные фермы, легкие и прочные, состоящие из перфорированных колец, штанг, упоров и растяжек, оплетали сигару коконом. К ним крепились двигатель и трансмиссия, приводившие в движение шесть пропеллеров: два толкающих и четыре горизонтальных.

Открытые прогулочные палубы спереди и сзади давали путешественнику возможность наслаждаться видами… Транспортные кабины, перемещавшиеся по конструкциям внешнего каркаса вдоль и поперек корпуса, соединяли рубку, гондолу и прогулочные палубы между собой.

Рубка термоплана находилась в передней части корпуса — на оси сигары — и представляла собой великолепный стеклянный шар, в гранях которого отражались облака и преломлялись солнечные лучи днем, а ночью блуждали звезды и отблески фонарей, расставленных далеко по сторонам, словно исполинские глаза летящего жука.

Причальная рубка помещалась в нижней части гондолы и находилась в ведении первого помощника капитана.

Летательный аппарат аттестовали как исключительно ходкий, маневренный, устойчивый на курсе даже при значительных ветрах, но на фоне грузопассажирских исполинов он был сравнительно невелик.

Однако вся его обитаемая часть была исключительно удобна и комфортна для немногочисленных обычно пассажиров.

Карло, в обычной жизни своей склонный к сибаритству, нынче плевал на всякий комфорт. Его интересовал темп движения…

Оран Ортодокс Мулер исключительно точно чуял своим обостренным чутьем, когда следует соблюсти условности и не отступать от них ни на шаг. а когда следует отринуть их бесстыдно и безжалостно.

Если дело требовало пренебречь принятыми в обществе неписаными постановлениями и уложениями относительно того, с кем полагается водить дела главе синдиката, а с кем нет, то он пренебрегал ими.

То, что Карло Бенелли распоряжался на его термоплане, как у себя дома, не шло на пользу репутации самого Мулера и репутации синдиката. Но это не смущало никого, кроме членов экипажа воздушного судна. Впрочем, команда была достаточно вышколена, чтобы не показывать вида.

Карло слишком волновался, чтобы в полной мере получать удовольствие от путешествия. Но ясность цели греет душу, а выбор без вариантов исключает сам выбор. Утром он возьмет паромотор и отправится в Порт Нэвер. Ему нужно поговорить с владельцем одного заведения… Алексом Ивом.

Этот ушлый пройдоха был кое–чем обязан Умнику. Раньше был обязан. Но должок не оплатил и наверняка не забыл. Ив всегда был непрост. А нынче, как был уверен Карло, должен был знать о всяком происшествии в тех краях. И по части информированности с ним рядом некого было поставить.

Вот, правда, заладится ли разговор? Наверняка будет трудно.

Однако Бенелли, человек неопределенного положения в обществе, но твердых принципов во всех своих действиях и устремлениях, был слишком самоуверен, чтобы дать волю сомнениям.

Что ж! Если Ив не захочет говорить добром, так можно и вспомнить лихую пору молодости.

Терзаемый волнением Карло стоял на передней прогулочной палубе, вцепившись в туго натянутый леер. Ветер трепал его плащ и хлопал полами фроккота, под которыми поблескивали рукоятки двух маленьких драммеров. Термоплан стремился на юго–юго–запад.

Под ногами мерцал россыпью огней Эйхил, а вскоре уже должен был показаться и Рэн — чуть правее, Карло забыл, как у моряков и воздухоплавателей называется это направление по курсу и борту, и не хотел вспоминать. Он хотел побыстрее понять, что за игра затевается в Мире и в какую заваруху она выльется.

Таким, как он, всегда нужно заранее думать о том, чью сторону принять в ключевой момент. Иначе не выжить. Трудно и опасно маленькому человеку подле сильных мира сего.

Лена, очутившись в магазине с волшебными окнами, обомлела пуще прежнего. Бог весть, что она ожидала, но такого уж точно не чаяла увидеть.

Магазинчик оказался изнутри куда больше, чем снаружи… Отчасти потому, что помещение, уходящее в глубь здания, действительно занимало значительную площадь, отчасти потому, что кроме аквариумов здесь было множество зеркал, создававших иллюзию многочисленных перспектив. Зеркальными были пол и потолок, в нишах стен помещались зеркала, многократно отражавшие аквариумы, колонны, детали интерьера.

Причем, задрав голову к зеркальному потолку, Лена подивилась тому, что там были воспроизведены перевернутые детали интерьера, уменьшенные стульчики, столики, макеты аквариумов и прилавка. Искажение перспективы и многократные отражения морочили голову и дезориентировали.

Так, колонны на две трети длины от пола были обычными, а выше встречались со своими истончающимися к потолку перевернутыми копиями, будто зеркальный, или даже невидимый, потолок находился над головой на расстоянии вытянутой руки, а не значительно выше, как это было на самом деле.

Лена моментально почувствовала головокружение, дезориентацию и пошатнулась. Ей даже почудилось, будто двигаться стало трудно, словно она находится в толще воды. Тем более что со всех сторон струились, колыхались, шныряли и плыли на одном месте рыбы и водоросли. Прошло время, прежде чем Лена смогла двинуться с места, начала разбирать, где подлинные, а где мнимые детали интерьера.