Второе кресло стояло перед шоу–радиопроектором. Раз этот прибор имелся у Илая, то дела его шли не так уж и скверно. Так что, сидя в кресле, он мог смотреть новости, выступления артистов и недурно проводить пасмурные вечера.

Ну а третье кресло было повернуто к камину.

Все устроено так, чтобы хозяин этой берлоги мог, не двигая мебель и только пересаживаясь из одного кресла в другое, получать разнообразные удовольствия.

Еще в комнате наличествовал круглый стол, покрытый зеленой скатертью с золотыми рыбками, и два стула подле него. Небольшая этажерка с книгами и какими–то простенькими безделушками, маленькая кухонька была обустроена в углу под вытяжным шкафом.

Освещение неживое, электрическое. Ну так что же с того? Для уюта всегда можно калильную газовую лампу засветить или свечу.

Небольшая, но удобная кровать не бросалась в глаза, она стояла у самой двери, которая вела, очевидно, в прихожую.

Флай подошел к ней и распахнул ее.

Маленькая темная прихожая, закрытая на засов входная дверь выглядит надежной. Стойка для одежды и калошница рядом с ней. Дверь в туалет — узенькая, желтая какая–то.

Флай хмыкнул.

Желтая дверь в туалет родила в его голове какие–то странные, неуловимые ассоциации.

Различие — самое фундаментальное, самое глубокое и плодотворное качество в природе. Некоторые думают, что основа в сходстве и подобии. Но это заблуждение. Сходство и подобие бесплодны, бесконфликтны и не обогащают составляющих элементов.

Различие всегда глубже и плодотворнее. Тот, кто может в сходстве видеть различие, способен удивляться. А удивление — способность, по сути, в обыденном, неприметном и посредственном увидеть откровение, новость — отличие!

Судьба желтой двери озаботила Флая.

Как его сородич мог выкрасить дверь в такой не подходящий ни к чему в его жилище ядовитый цвет? Или он принес откуда–то эту дверь взамен старой, пришедшей в негодность, и повесил на петли, не озаботившись тем, чтобы перекрасить? Странно.

Флай вышел в прихожую и открыл желтую дверь. Она была желтой и с другой стороны. И больше ничего желтого в квартире не было.

Дверь могла бы гармонировать, да и то с натяжкой, со скатертью на столе — зеленой с золотыми рыбками. Но дверь была здесь, а скатерть — там. Флай вернулся в комнату.

— Мне нужно укрыться, — сказал он, напрямую переходя к делу.

Если решался вопрос с жильем, то все остальные вопросы решались автоматически.

Илай издал какой–то нечленораздельный, неопределенной эмоциональной окраски звук.

— Значит, некоторое время я поживу у тебя. Недолго, пока не найду другое место.

Снова нечленораздельный звук, но вроде бы утвердительный.

— Молот Исса! Почему ты не перекрасишь эту дверь?

— Какую дверь, Флай?

— Ту, что в туалет.

— А что с ней не так?

— Она желтая.

Некоторое время два фейери смотрели друг на друга с выражением полного непонимания на лицах.

— Илай! — вернулся к своему делу Флай. — Во время войны были ружья для сверхточной стрельбы. Я знаю это наверняка. Я проезжал через город Рэн. И вспомнил. Именно там, в Рэне, была мастерская Трейси Хартли. Оптическая мастерская. Они производили прицелы наподобие артиллерийских для установки на мощные ружья. Прицельная дальность обеспечивалась на один вэй.

— Разве такое возможно? — поразился Илай.

— Возможно, — заверил Флай, — мне это точно известно. Я однажды держал в руках такое ружье. Производство оружейных заводов Грина.

— Ты хочешь достать такое теперь? — догадался Илай.

— Не совсем так.

— Присядь к камину, — вспомнил про обязанности доброго хозяина дома Илай, — на улице дождь. Сейчас я приготовлю нам поесть. Может быть, калиновки?

— Да, да и да, — сказал Флай и опустился в кресло у камина.

Илай нажал ручку газового запальника, и дрова в камине быстро разгорелись. Принялись потрескивать, и волны тепла поплыли по комнате.

— Мне нужен добрый оружейник, — продолжал после паузы Флай, косясь время от времени на сородича, громыхающего в углу посудой, — желательно из наших. Но не обязательно. Главное, чтобы делал штучную работу и не был излишне любопытен или болтлив.

— Такого можно будет найти, — сразу прикинул Илай.

— Нужно будет найти, да побыстрее.

— Я, пожалуй, знаю одного. Он не фейери, но надежный человек.

— Что он делает?

— Драммеры. Даже длинноствольные! Для охоты.

— Это очень хорошо, что драммеры.

— У меня есть его карточка. Я дам тебе.

— Еще мне нужен оптических дел мастер.

— Оптик?

— Такой, чтобы мог изготовить зрительную трубу наподобие артиллерийского прицела и чтобы смог приспособить ее к оружию. К конкретному оружию. И очень быстро.

— Я не имею дела с мастерами–оптиками, но однажды мне пришлось выполнять замок на заказ для одного. Может быть, он справится с твоим заказом.

— Заказ несложный. Любой квалифицированный оптик справится.

— Ну, если ты так думаешь…

— У тебя есть карточка оптика?

— Есть.

— Дай мне и ее.

— Утром…

— Прямо сейчас!

— Хорошо.

Илай с неохотой оставил приготовление пищи и направился к этажерке. Он некоторое время рылся в шкатулке, затем принес Флаю две карточки.

— Вот — сказал он, — я написал на обратной стороне рекомендации.

— Хорошо. Карточки я оставлю. На всякий случай. А сходить к оружейнику и к оптику тебе придется самому. Завтра с утра.

— Хорошо.

— У тебя что–то подгорает.

— Нет, так и должно быть. Я научился этому блюду у одного южанина…

— Илай… Тебя не смущает эта желтая дверь?

— Нет.

— Как так могло получиться, что она желтая?

Клаус Шмидт по прозвищу Давилка — громила Карло–Умника, который негласно работает на синдикат Ортодокса Мулера, остановил паромотор у перекрестка.

Это был не тот паромотор, на котором он возил своего босса. Тот, с кузовом, украшенным фривольными барельефами, был слишком приметным. Он одновременно являлся титульным штандартом господина Карло Бенелли, чем–то заменявшим герб, которого господин Бенелли, занимавший неопределенное и даже двусмысленное положение в обществе, не мог иметь ни по праву рождения, ни по заслугам.

Ни Шмидт, ни его хозяин не считали необходимым афишировать столь очевидными средствами причастность господина Бенелли к тем экзекуциям или акциям, которые Клаус осуществлял самостоятельно по его приказу.

Выполняя деликатные поручения своего патрона, Шмидт использовал паромотор, который сам выбрал. Здесь не было ни богатой отделки, ни претензии, ни эпатажа. Все строго функционально.

Двигатель в два зависимых паротрубных котла был установлен на прочной решетчатой раме и питался не спиртом, а парафиновым маслом, что более подобает железнодорожным паротягачам. Две пары ведущих колес позади. Шестнадцать поршней трех диаметров обеспечивали селективное усилие, дававшее одинаково хороший ход и на крутом подъеме и на ровной дороге. Массивный маховик, расположенный на уровне осей ведущих колес, всегда сохранял горизонтальное положение, чем обеспечивал не только постоянство крутящего момента, но и феноменальную устойчивость аппарата при маневрах.

Двигатель и ведущие колеса жестко крепились к раме.

Подрессоренной была сама кабина из листовой меди, выкрашенная черным лаком. Кожаный верх цвета маренго откидывался назад в хорошую погоду и плотно, без единой щели закрывался в случае дождя.

Заключительным штрихом, завершавшим картину, была передняя решетка радиатора рециркуляционной системы — из медного сплава, по форме напоминающая оскаленную челюсть.

Место возницы располагалось впереди по центру прямо над рулевой парой колес. Вертикальные стекла высокого качества были расположены не совсем обычно: ветровое — квадратное и два боковых, расположенных под углом в сорок пять градусов, образовывали трапецию, что обеспечивало весьма хороший обзор.

Пассажиры — позади водительского места имелось два кресла — могли довольствоваться только видом спереди, заслоненным широкой спиной возницы, либо маленькими круглыми окошками по бокам, через которые трудно оценить красоты пейзажа.