Подхватив Зейда на руки, она поспешила в лавку Ахмеда аль-Хасана — пусть поможет остановить кровь. Других детей, тоже ревевших в голос, она оставила дома. Когда вернулась Зейнаб, оба лежали на полу и чуть слышно хрипели, обессилев от плача. Умм Сулейман и Зейда она не нашла. Страх и гнев охватили ее.

Она вылила воду в кувшин, взяла на руки Фатиму и вытерла ее заплаканное личико.

Расспрашивать девочку было бесполезно — что она может сказать? Лучше уж поспешить на поиски Зейда. Она взяла за руку младшего сына, встала и, прижимая к груди Фатиму, направилась к двери. Но, выйдя за порог, едва не упала без памяти. Навстречу ей шагнул лавочник Ахмед аль-Хасан с Зейдом на руках, позади, виновато прячась за широкой его спиной, стояла Умм Сулейман. Зейнаб задрожала, еле удержав рвавшийся из груди крик, с трудом одолела нахлынувшую слабость и, боясь упасть, прислонилась к стене. Потом, взяв себя в руки, она глянула на Ахмеда аль-Хасана. Тот стоял выпрямившись, держа на руках Зейда, и улыбался, как-то странно подергивая тонкими усиками.

Я пытался понять, насколько серьезно мое состояние. С большим трудом я шевельнулся, попробовал легонько опереться на койку. Снова нахлынула боль. Подвигал правой ногой, она показалась на удивление легкой… Нога ампутирована выше колена! Итак, я приговорен — костыли либо протез. О работе нечего и думать: я калека! Горе сломило меня. Все вокруг размыла пелена слез, я рыдал как ребенок. Но слезы облегчили мне душу. Успокоясь немного, я вытер глаза. И тут меня пронзила мысль: а что с левой ногой? Она была как чужая, я даже шевельнуть ею не смог! Нога оказалась снизу доверху закованной в тяжелую гипсовую броню. Но как бы то ни было, она есть!

Что ж, с ногами вроде ясно. А руки? Левая перебинтована и подвязана к шее, но правая, слава Аллаху, цела. Я двигаю ею, опираюсь на нее. Правая рука в порядке, это уже немало! А что с головой? На ней тоже повязка. Осколок? Пуля? К счастью, похоже, ничего серьезного, иначе я не мог бы двигаться, говорить, думать. Слава Аллаху, и голова в порядке. Это отрадно, но досталось мне здорово. Вскоре вернулась боль, хотя я старался лежать неподвижно. И тут возникла отчетливая мысль: а не лучше ли мне умереть?

Человек ведь живет ради дела. А я — чем я смогу заняться теперь? Какая работа будет мне по силам? Я должен, должен работать! Пусть я калека, сидеть ни у кого на шее не стану. Мало ли на свете людей, живущих на чужой счет, и горя им мало. Иные даже спекулируют на своих увечьях, мне это кажется отвратительным. Не хочу, чтоб меня жалели, одаряли из милости лепешкой, кое-какой мелочью, даже сочувственным взглядом. Нет, лучше смерть! Я люблю труд и буду работать. Мысль о том, что придется стать обузой для семьи, сводит меня с ума. Чувствую свое бессилие и ропщу на всех и вся, даже на самого Аллаха. Как мог творец допустить такое? Зачем?.. Дальше этого вопроса я не пошел. Закрыл глаза, успокоился чуть и стал ждать.

Вошла сестра с непроницаемым лицом, за ней двое мужчин волокли носилки. Громкий голос прокричал что-то непонятное. Я молчал, смотрел поверх их голов. У меня даже страх пропал. Наверно, мысли мои стали путаться. Прошло какое-то время, прежде чем я обнаружил, что взгляд мой прикован к носилкам. Я посмотрел вопрошающе на мужчин, и тут они подхватили меня и бросили на носилки. От сильной боли я закричал и потерял сознание. Потом уже, придя в себя, понял, что нахожусь в машине. Вокруг кромешная тьма. Тряска причиняла мне адскую боль. Слезы комом подкатили к горлу. Я попытался сорвать или хотя бы ослабить повязку на глазах, это мне не удалось. Пробовал нащупать рядом хоть какой-то предмет — все вышло бы облегчение. Даже о койке своей вспоминал теперь с сожалением. Каждое движение отзывалось приступом боли. Что ж, придется набраться терпения. Чтобы отвлечься, я стал следить за ходом машины — грузовика, в каких обычно перевозят заключенных. Мы ехали по извилистой дороге, на поворотах грузовик заносило — видно, скорость была большая. Ехали долго, дорога, скорее всего, проходила по малонаселенным местам. Разноголосый гул, который слышишь, бывало, в многолюдных городках, раздавался лишь изредка. Машину часто бросало, она подпрыгивала на ухабах, ныряла в ямы. Я устал. Раздражение все усиливалось, боль не проходила. Я почувствовал головокружение, меня укачивало. Вдруг что-то громыхнуло, кузов подбросило, наверно, грузовик с ходу провалился передними колесами в какую-то яму. Боль в ногах стала невыносимой, я вновь потерял сознание.

… Кап… Кап… Кап… Капли монотонно ударяли меня по лицу. Вскрикнув, я очнулся. Страшная тяжесть сдавила грудь, задыхаясь, я жадно хватал ртом горячий, раскаленный зноем воздух и все не мог надышаться. Где я? Вокруг ничего не разглядеть, сквозь какой-то туман проступали очертания предметов, словно рождавшихся из тяжелого мрака Я был втиснут в некое подобие сундука, крышка его наполовину закрывала мою грудь. Постепенно я начал различать висевшие на стенах плети, дубинки, клещи. Я лежал на полу, сверху с подавляющей размеренностью капала вода. Напрягшись, я рассматривал странное, невероятное место, куда занесла меня судьба. Раны мои еще не зажили, гипс по-прежнему сковывал ногу, подвязанная к шее рука мешала двигаться. Как мне вести себя в этом непонятном «госпитале»? Ценой каких мук оттягивается моя смерть? Я вспомнил все, что мне рассказывали о Женевской конвенции и правилах обращения с пленными, особенно с ранеными. Здесь, видно, этот документ не в почете.

И вдруг я едва не рассмеялся: это в Израиле я требую гуманности и уважения прав человека? Надеюсь на сострадание? В Израиле, где правят достойные преемники Гитлера, я, пленный араб, говорю о гуманности и соблюдении права? Вместе с отрезвлением пришли спокойствие и решимость. Восстановив в памяти прежние допросы, я понял: нет, никаких тайн врагам выведать не удалось. Выходит, я держался стойко. Сердце мое переполнила гордость — я выдержал! Значит, выдержу и эту пытку капающей водой и горячим воздухом. Мое пребывание здесь обретает теперь смысл, у меня появилась цель, ради нее я готов на любые муки. Сопротивление, борьба — в этом отныне смысл моей жизни. Я громко крикнул, потом еще и еще — пусть услышат и отзовутся. Ответом мне была гулкая тишина. Крикнул еще раз, но тут боль снова ворвалась в меня с грохотом, как поток камней в горах, и я стал задыхаться от жары. Чем больше ворочался я, тем сильнее терзала меня боль. Нет, напрягаться, шевелиться нельзя, надо успокоиться. Я попробовал сдержать охватившее меня волнение. Боль утихла, я вздохнул с облегчением и открыл глаза — вокруг тьма кромешная. Что бы ни произошло, я должен быть спокоен, никаких безрассудств. Спокойствие и трезвость — мое оружие. Я должен молчать. Тревога моя вдруг улеглась. Как странно, подумал я. Бесплотные крылья мечты поднимают меня ввысь и уносят отсюда в родные края… Тихонько дует теплый ветер. Вот мой дом. Стены, сложенные из камня, защищают моих малышей от зноя, от холода и недобрых глаз. Камни стоят плечом к плечу, в отсутствие хозяина ограждая его семью, оберегая ее. Глядя на эти камни, я вспоминаю скалу, защищавшую меня на фронте от пуль. Кто обороняет ее сейчас от врага? У меня ком подкатил к горлу. Наверно, там, у скалы, мои боевые друзья? Что с ними? Продолжают ли драться с врагом? Я вспомнил Низара. Вспомнил тот день, когда он принес мне сигарету. Потом словно воочию увидал, как мы вытаскиваем его из окопа, засыпанного взрывом. Картина сменяется: вот Низар уговаривает меня взять у него денег взаймы и отослать их детям; жаль, не успел я этого сделать. Вспомнился мне и наш немудреный однодневный отпуск: мы провели его, гуляя по ближней дороге и жалуясь на нашу злую судьбу… Слезы катились по моим щекам, смешиваясь с каплями воды, падавшими сверху. Эти капли вернули меня к действительности, напоминая: враг испытывает мою решимость и стойкость. Но человек — не слиток железа, он не все способен выдержать. Я уставился в потолок, с которого сочилась вода. И вскоре обнаружил кончик трубы, откуда стекала по капле вода. Я видел, как капли набухали, росли и падали, отрываясь от края трубы. И вдруг мне почудились на потолке огромные глаза Зейнаб, полные слез. Моя Зейнаб! Это слезы верности, слезы любви и страдания. Я не посмел сказать ей ни слова, не смог утешить ее. Ведь она плакала по моей вине… Тут я увидел, как открылась дверь и вошел солдат с автоматом. Ствол его направлен прямо на меня, солдат готов был открыть огонь. Онобошел вокруг меня, пристально глядя мне в глаза, изучая мое лицо. Я шевельнул рукой, пытаясь поднести ее ко лбу, он проследил за моим движением, сразу насторожившись. Казалось, это хищный зверь впился глазами в мою плоть, сей час он растерзает меня, урвет свой кусок и удалится. Я ждал.