Я тоже вскочил, пинком отбросив стул.

— Ты, кажется, забыл, что тоже наполовину человек?

— Я — волк!

— Бог мой, да какой ты волк?! — засмеялся я издевательски. — Ты даже не волчонок, а так, щ-щенок! Погоди, пока молочные зубы выпадут, а уж потом огрызайся!

— Я — волк! — выкрикнул брат, подскакивая ко мне. — Люди убили моего отца! И, в отличие от тебя, я помню это прекрасно!

— Заткнись, Эдди! — я уперся в него взглядом. — Заткнись, Лесом прошу, потому что ты сам не понимаешь, что несешь!

— Ты так думаешь?

— Ненавидишь людей, да? — ласково поинтересовался я.

— Да!

— Молодец… — мой голос стал еще ласковее. — Похвальное чувство… А мать свою ты тоже ненавидишь?! Она ведь человек!

Мама вздрогнула, как будто я ее ударил. Она никогда раньше не стеснялась своего происхождения. Алина кинулась между нами, сжимая кулачки:

— Не смейте! Прекратите! Прекратите!

— Не сваливай все с больной головы на здоровую, — попросил я, все еще стараясь сохранять спокойствие. Эд сейчас напоминал мне меня самого в пятнадцать лет, когда мы спорили с отцом. Отец был невозмутим, уверен в себе и чуть насмешлив. Я злился и кричал, и злился еще больше, потому что никак не мог убедить отца в правильности своих поступков. Том Вулф смотрел на убийство человека с точки зрения зрелого волка, я — с точки зрения подростка-максималиста.

— Раз ты утверждаешь, что здесь и твой дом тоже, так прояви к нему хоть каплю уважения! Иначе, клянусь, это сделаю я! — в глазах брата вспыхнула настоящая угроза, проигнорировать которую я уже не мог.

— Послушай меня, братишка! Если ты хоть пальцем притронешься к Бэмби, ты будешь иметь дело со мной. Я понятно выражаюсь?

Он кивнул, но злость в глазах, таких же холодных, как у отца, казалось, вот-вот выплеснется наружу.

— Этот человек — мой друг, я обязан ему жизнью. Впрочем, судя по всему, тебя это мало трогает, поэтому прими к сведению другой факт — его признал Лес. И пока я жив, я буду защищать Бэмби, а убить меня весьма проблематично. Так что будь хорошим мальчиком, не расстраивай ни меня, ни маму. Я все сказал. А теперь, пожалуйста, дай мне спокойно поесть.

Эд выскочил из кухни. Я слышал, как хлопнула входная дверь. Ну вот, нажил себе еще одного врага. И кого! Собственного брата!

Я повернулся к маме.

— Похоже, ты не удивлена.

— Аля, иди на улицу, — попросила она. Сестренка на этот раз решила послушаться. Мать подождала, пока за девочкой закроется дверь. Когда она взяла стакан с молоком, я увидел, как дрожат ее руки.

— Нет, не удивлена. Ты ведь не знаешь, что пришлось пережить Эду за эти годы. Когда распространился слух, что ты живешь среди людей, от него отвернулись все его друзья. Он стал резок, замкнут, часто дрался. Том же ничего не сделал, чтобы ему помочь. Думаю, он просто не замечал того, что происходило вокруг. Потом отец умер, а ты так и не вернулся… Эду пришлось повзрослеть. И отношение к нему сверстников не сразу, но все-таки изменилось. А вот он меняться не захотел, как не захотел простить тебя.

Я пожал плечами.

— Не знаю, что сказать, мама. Повторяю, я не чувствую себя виноватым в том, что произошло. Только в гибели отца, но ведь это совсем другое… Эд уже взрослый, он должен либо понять и принять меня, либо как можно реже попадаться мне на глаза. Потому что я не уверен, что, услышав от него очередное оскорбление, не забуду о нашем родстве.

Мама расстроено взяла меня за руку.

— Он младше, Ной. Ты тоже должен его понять.

— Это не аргумент, мама. Возраст не имеет значения, когда речь идет о смерти.

— Ему всего четырнадцать! И он — твой брат!

— А Бэмби — мой друг. Извини, но говорить на эту тему я больше не хочу.

Я перебрался ночевать в комнату к Бэмби. Я боялся, что Эд умудрится сотворить что-нибудь с человеком… Умом я понимал, что мой младший братишка вряд ли решится на убийство в собственном доме, но проверять умозаключения на практике не хотелось. Впрочем, я зря волновался. Эд не пришел домой. Ни в тот день, ни на следующий. Лиза сообщила, что он ночует у них в доме. Я видел: мать переживает, но разбираться с этим не имел ни сил, ни желания. Я просматривал бумаги отца, пытаясь выудить что-нибудь полезное о Клыке. Естественно, ничего не находил. Я хорошо помнил, что отец вел дневник, однако, перерыв все, так и не обнаружил его.

Лиза забегала раз по двадцать за день. Приносила сладкое (ее мать, тетя Лина, была большим специалистом по этой части), рассказывала последние новости и сплетни. Бэмби слушал, раскрыв рот, а я гадал, что его больше интересует: наша жизнь или моя улыбчивая кузина.

Бэмби постепенно восстанавливал силы. Он нравился маме и Алине, и я был рад этому. Если бы они повели себя так же, как Эд, мне пришлось бы уйти из дома, а человек был еще слишком слаб. Брата я почти не видел. Короткие редкие встречи за завтраком или ужином только добавляли раздражения нам обоим. Я начинал осознавать, что мое прошлое уже никогда не станет моим настоящим.

Столь спокойных, невероятно скучных дней у меня не было уже тысячу лет, и я радовался их каждой неторопливой секунде. Дни сменялись ночами, прохладными, тихими, уютными. Я спал крепко, сладко, отсыпаясь за все бессонные ночи последних четырех лет, обожженных костром и местью. А рассветы были светлыми и быстрыми, и солнце слепило глаза, и небо было синим, таким, каким никогда, даже в самый ясный день оно не было в городе. Я выздоравливал от смерти.

На седьмой день после Совета, ближе к полудню, я сидел на кухне в доме своего дяди, жевал теплый сладкий пирог и запивал его молоком. Лина, моя тетка, возилась возле печки.

Их дом, очень маленький и очень уютный, стоял по тропе чуть южнее нашего. Отец и дядя строили его вместе. Давно, больше двадцати лет назад. Тогда еще не было ни меня, ни Лизы. Даже мамы здесь еще не было. Они жили втроем, Том, Эдвард и Лина. Отец любил вспоминать то время. Они были молоды, полны энергии и чувств. Они любили друг друга, Эдвард и Лина, а Том оберегал их любовь от нападок племени и уходил в лес, чтобы дать им возможность побыть вдвоем. Они учились. Том учился убивать, Эдвард — быть человеком. Лина училась жить с волками. Отец говорил, что, несмотря на болезнь брата, несмотря на тоску по погибшим родителям, на неизбывную жажду крови, которая глодала его день и ночь, тогда он все еще оставался свободным. Я плохо понимал его. Моя юность началась и закончилась в лесном пожаре, и я просто не успел оценить все ее достоинства.

Я проглотил последний кусок пирога и спросил:

— Когда вернется Эдвард?

— Твой брат? — удивилась Лина. — Не знаю… Лиза говорила, что они с ребятами к Северному озеру собирались. А туда, сам знаешь, часов шесть пути только в одну сторону.

— Эдди меня не волнует. Он уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. Нет, Лина, я говорю о твоем муже.

— А… Понятия не имею, — улыбнулась Лина. Она почему-то всегда улыбалась мне, не насмешливо, а как-то ласково, тепло. Она была небольшого роста, чуть пухленькой, розовощекой, и ей очень шла такая улыбка. И я тоже улыбался в ответ. — Эд уходит и приходит… и уходит снова… совсем как Том… Они очень похожи. Ох! Извини, Ной…

У меня сжалось сердце. После Совета никто не говорил со мной об отце. Мне казалось, что волки сознательно избегали этой темы, словно там, на поляне, сказали все и даже больше. А я хотел знать, как жил поселок все эти четыре года, пока меня не было. Я хотел знать, думал ли обо мне отец, жалел ли о той нашей последней ссоре. Я хотел верить, что все это: дьявол захлебнувшийся человечьей кровью, моя месть и моя собственная почти смерть — это имело смысл. Я боялся спрашивать у мамы. Она любила отца, возможно, гораздо сильнее, чем он того заслуживал. Ей едва исполнилось девятнадцать, когда они встретились, и было тридцать шесть, когда отец ушел в город в последний раз. Она отдала ему свою жизнь, свое прошлое и свое будущее. Том умер, но даже спустя три года в доме не было ничего, что указывало бы на присутствие постороннего мужчины. Все как обычно — семейные фотографии, детские игрушки, забитые книгами полки шкафов. Уверен, племя и Эдди принимали одиночество моей матери как должное. Что мог сделать я? Лишь пожалеть ее. Я тоже любил отца, но не мог отрицать очевидного — он легко, не задумываясь, сломал жизнь своей Кэт.