— Ох…

— Я не расскажу тебе всего. Пусть будет так, как было… Ты чиста, как родниковая вода. Я… Я каждый день моюсь.

Кажется, я любил слушать музыку в маленьких ресторанчиках. Слушать музыку и есть хорошо прожаренные бифштексы — я наелся сырого мяса еще там, в старом деревянном доме, сгоревшем однажды. Моя месть требовала энергии, и я старался много и хорошо питаться.

Парень все время курил. За те два часа, что я наблюдал за ним, он выкурил, наверное, полпачки сигарет. Он чего-то ждал… чего-то или кого-то. А я ждал его. Ожидание было похоже на любовную прелюдию… Девушка вышла из подъезда не одна. Они кричали… Ссора, замешенная на ревности, наполнила воздух обжигающим чувством нетерпеливой ненависти. Когда я убил их, всех троих, одного за другим, это чувство мгновенно исчезло.

И жизнь, дни и ночи, затянутые мутной кровью и едким человеческим запахом…

У женщины на руке было кольцо с огромным бриллиантом. Прозрачный камень, похожий на звезду, ослепил меня. Я зажмурился, перегрызая ей горло. Это было так странно… так необычно… убивать с закрытыми глазами… Я чувствовал запах, горький, как вечное сожаление о том, что могло бы быть, и даже было, но повториться уже не сможет… Я ненавидел свои воспоминания о детстве, ставшем более далеким, чем капельки звезд в совершенно чужом мне синем небе…

И смерть — горькая или сладкая, как шоколад…

Они были все разные, как снежинки, но одинаково хрупкие и однажды раздавленные чьим-то сапогом. И я тоже ломал их, сминал зубами, заставляя чувствовать мою боль. Чужие судьбы меня не волновали, а моя… моя собственная в том снегопаде не участвовала.

И города — переполненные, вымученные, истрепанные человеческими желаниями…

Помню городок, где были совершенно замечательные серые, розовые, голубые, желтые домики в стиле позднего Средневековья… Я нашел там девушку с красивым именем Ирида… Она была немножко сумасшедшей… Она говорила… нет, представляешь, она говорила, что мы с ней в нашей прошлой жизни были братьями-близнецами! Я спал с ней… Я не собирался ее убивать… она умерла сама. Банально и глупо. Пьяного водителя за рулем, наверное, нельзя приравнять к Люциферу, однако… Мне было жутко обидно, и я убил его.

Помню мальчика лет одиннадцати… Я превратился в волка у него на глазах, а он совсем не испугался. Он сказал мне, что однажды тоже станет волком и уйдет в лес. Его родители были из тех волков, кто так и не решился принять предложение моего отца. Глупцы! Люди убивают не тогда, когда хотят есть.

Еще помню город, заполненный светящимися вывесками и обкуренными девицами сомнительной внешности. Я все смеялся над ними… смеялся… Убил одну, но не получил от этого удовольствия. Ее тело было столь же уступчиво после смерти, как и при жизни.

И деревню в горах я тоже помню. Там меня действительно боялись… Я питался их страхом, как сметаной… И еще там на площади стоял старый деревянный столб. Хворост давно не горел, но, я знал, только поймай они меня, и костер вспыхнет снова.

И не было мне покоя…

Кажется, менялись времена года… Жизнь шла своим чередом… Мне не дано было предвидеть будущее, как не дано понять, что важнее: иметь свободу выбора или выбирать?

Кажется, солнце вставало на востоке… Жизнь не менялась… и мне не дано было понять, что важнее: любить или быть любимым?

Кажется, я обморозил себе лапу, уснув на кладбище в свою первую одинокую зиму… Мне приснились отец на костре и огромное дерево, в ветках которого путался дождь. Дерево грустило без меня, но я не знал, как вернуться…

Кажется… нет, отчетливо помню, что в день семнадцатилетия я оказался на той площади, где умер отец… я убил там мужчину, выходившего из автомобиля. Я сломал ему шею, думая об отце… Я смотрел на свои руки, и мне казалось, что они красные от крови… но крови на них не было.

Больше на ту площадь я не приходил никогда.

Жизнь шла своей дорогой. И там, на этой бесконечной дороге, меня никто не ждал.

Мой дьявол стал мною. Он легко убивал, он жил человеческим страхом, человеческой болью, человеческой надеждой. Ибо за секунду до смерти человек испытывает страх, боль и надежду на лучший конец. Дьявол убивал, и я убивал. Мы видели глаза своих жертв — серые, синие, карие, зеленые. Мы чувствовали под руками податливые хрупкие кости. Мы рвали зубами чужое горло и выплевывали на землю чужую кровь — она жгла нам губы. Дьявол смеялся, и я смеялся тоже. Мы были невероятно сильны, он и я. И мы были слабы, потому что столь сильная связь всегда непрочна, как паутина, способная выдержать вес паука, но рвущаяся от взмаха чьей-то руки. Я долго не понимал этого, а когда понял, было уже поздно.

Они — дьявол и люди — научили меня ненавидеть. Ненавидеть по-настоящему, так, что пьяно кружится голова, а легкие разрываются от одного только вздоха боли. Никогда раньше я не испытывал ничего подобного. Ненависть захватила меня в плен, изуродовала и истощила. Я ненавидел людей, жгуче, горячо, забыв о том, что среди них — мои друзья. Хорошо, что ни один из них не встретился за эти годы на моем пути. Я убил бы их, как убивал многих. Я нарушил бы обещание, опрометчиво данное мною Бэмби, и это предательство в конце концов свело бы меня с ума. Если мне и есть за что говорить «спасибо» Ами, то только за это. Впрочем, он, как всегда, преследовал собственные интересы.

«Я пролил кровь, как все, и как они, я не сумел от смерти отказаться…»

Мне исполнялось девятнадцать лет, и я вернулся в тот город, откуда все начиналось… Как странно… Я почти забыл его, почти забыл самого себя, разрешив сохранить в своей памяти лишь запах леса, жар погребального костра и клятву, произнесенную в дожде и пепле. Я почти забыл этот город, но вернулся, чтобы встретить здесь свой конец.

Был жаркий полдень июньского полнолуния. Я видел сон наяву. Луна сходила с ума где-то там, за голубой дымкой прозрачного неба. Я видел себя, умирающего в жертвенном огне, и танцующие вокруг тени. Видел огромное дерево, в ветвях которого билась сизая птица. Видел весь мир, и только незнакомца в рваном черном плаще не было среди моих видений. Он не пришел, и я умер…

Тринадцатое… Несчастливое, говоришь, число? Нет, число самое обыкновенное.

Я зашел в магазин. Я хотел купить вишни.

За кассой стояла молоденькая продавщица. Между рядами витрин лениво передвигались покупатели. Рядом со мной мальчонка лет пяти тянулся к стопке шоколадных плиток.

Зазвенело разбившееся стекло. Я инстинктивно шагнул к ребенку. Взрыв, падение, детское тело подо мной, обваливающаяся стена. Потом — удар и темнота.

Нет, это не я вернулся в город, это город пришел за мной.

— Ной! Очнись, Ной! — нетерпеливо требовал кто-то. Приятно осознавать, что ты еще не умер, и все же…

— Эй… не так… сильно, черт возьми… — пробормотал я. Каждое слово давалось с таким трудом, словно мне в легкие, в горло заколотили гвозди… Я открыл глаза. Не сразу… через минуту… или больше? Малиново-желтые разводы смывали контуры зданий и лиц. Внутри — огонь и чья-то смерть. Не моя, пока что.

Глаза тут же пришлось закрыть. Да, в беспамятстве есть свои преимущества. Отсутствие боли, например.

Когда звон в ушах поутих, я позволил себе вздохнуть чуть глубже. И тут же пожалел о том, что не умер. Огонь внутри меня заглотнул живительный кислород и вспыхнул с новой силой, заполняя собой легкие, желудок, сердце… Слишком, слишком много его в моей жизни…