Новый год не стал каким-то переломным моментом в моей жизни. Не было ни новых разочарований, ни новой радости — ничего. Просто еще одна длинная снежная ночь, сменившаяся коротким серым днем.

Первого января я опробовал свой подарок на одном из случайных прохожих. Я смотрел, как кровь, не задерживаясь на полированной стали, крупными каплями падает в снег, смешивается с конфетти и серпантином, и чуть-чуть дымится на морозе. Завораживающе красивое зрелище. Я смотрел, а дьяволенок внутри меня рос, и требовал новой крови. Я боролся с ним, с нашими желаниями, но, честно говоря, с каждым разом победа доставалась мне все труднее.

В последнюю неделю января ударили морозы. По утрам за окнами плотной ватой стоял туман, а ночью слепила глаза яркая молочного цвета луна. Ребята отсиживались дома, и только я время от времени выходил поразмяться на опустевшие улицы. Воздух, прозрачный и острый, резал кожу, будто стеклом, дыхание замерзало где-то сразу возле губ, инеем оседая на лице, и ноги деревенели от холода. Я кутался в новую меховую куртку и бродил от подъезда к подъезду, от фонаря к фонарю… Я скучал.

Одним таким вот холодным поздним вечером я встретил на кладбище оборотня.

Странная, глупая история.

Он вынырнул из-за угла маленькой церквушки. Низкорослый, широкоплечий, странной смеси волка, медведя и человека, он был совершенно не страшен. Я сделал шаг навстречу. Я раньше не видел оборотней, и мне было очень любопытно.

Он повел носом, радостно оскалился, почуяв добычу, и кинулся на меня, намереваясь вцепиться в горло. Я отпрыгнул, прикидывая, где у зверя должно быть самое слабое место. Горло. Оборотень развернулся и кинулся снова. Я ударил. Он упал в снег и замер возле моих ног.

— Так-так-так… — шептал я, разглядывая волосатое, изуродованное мутациями тело. — Девочка… Так-так-так…

Почему-то вспомнилась мама. Когда родился Эдди, она частенько ночами простаивала возле его кроватки, вслушивалась в его дыхание, иногда ощупывала тельце. И вздыхала облегченно… Я даже не ревновал. Я просто не мог понять ее страхов.

Я снова посмотрел на оборотня. Достал нож, полоснул по своей ладони и прижал рану к его губам. Запах свежей крови привел оборотня в чувство лучше любого нашатыря. Его тело медленно, очень медленно уменьшилось в размерах, на глазах теряя мускулистость. Втянулись клыки и когти, исчезли шерсть, жесткий черный собачий нос и животный запах. Девочка свернулась калачиком на снегу и заплакала.

— Больно? — спросил я сочувственно.

Не имея сил ответить, она просто продолжала плакать, уткнувшись лицом мне в ботинок. Ей было от силы лет пятнадцать. Беззащитный ребенок, питающийся человечьим мясом.

Я присел на корточки, провел ладонью по ее щеке, узким плечам, спине.

— Извини… я не знал, что это так больно…

Всхлипы становились все реже. Она успокаивалась.

— Х-холодно…

Я огляделся. Из закрытых помещений поблизости имелась только церковь. Не самое приятное место, но лучше, чем совсем ничего. Мороз все крепчал, а оборотню, насколько я понимал, требовалось еще довольно много времени, чтобы окончательно прийти в себя.

Выбив дверь, я затащил девчонку внутрь.

— М-мне н-нельзя в часовню… — бормотала она, слабо сопротивляясь. — Там кресты…

— Дура, — сказал я, опуская ее на пол. — Во-первых, ты не ведьма, и кресты тебе не страшны. Ведьмам, впрочем, тоже… Во-вторых, по-твоему, лучше замерзнуть на улице, чем погреться в доме божьем? — Я скинул с себя куртку. — На, надень.

— С-спасибо…

Она поджала под себя ноги, старательно завернулась в мою куртку, пытаясь скрыть как можно больше обнаженного тела. Похоже, она стеснялась.

— Не за что, — хмыкнул я.

— У т-тебя кровь… Это я т-тебя?

— Нет, не ты.

Она вздохнула, как мне показалось, облегченно.

— А ты з-здесь от-ткуда?

Она ничего не помнила. Очень типично для оборотня.

Я снова хмыкнул и принялся расшнуровывать ботинки.

— Мимо шел.

— А… а где мы?

Я махнул рукой в сторону двери.

— На кладбище.

Этот факт она восприняла как должное. Наверное, на кладбище оказывалась не в первый раз. Ну и не в последний, полагаю.

— А ты, к-когда шел, н-ничего подозрительного тут не в-видел?

Я разулся, стянул с себя джинсы.

— Подозрительного не видел.

— Ч-что т-ты делаешь?!

Я посмотрел ей в глаза. Чистые, серые, напуганные глаза невинного ребенка. Полчаса назад она собиралась убить меня, а сейчас стыдливо кутается в куртку, боясь изнасилования. Оборотень, что тут еще сказать?

— Оденься, — я протянул ей джинсы.

— Нет-нет!

От удивления она даже заикаться перестала.

— Одевайся, — повторил я.

— Ты же сам замерзнешь! Я не могу!

— Я сказал — одевайся!

— Тогда… отвернись…

— Бог мой! — пробормотал я, отворачиваясь к окну.

Одежда, естественно, оказалась слишком большой. Она закатала джинсы внизу и на талии, потуже затянула шнурки на ботинках, потом посмотрела на меня.

— А как же ты?

— Все нормально, девочка.

— Рита.

— Что?

— Рита. Меня так зовут. А тебя?

Я пожал плечами.

— Это не важно.

Она немного помолчала, нервно теребя замок куртки. Подняла голову к расписанному потолку, сглотнула и спросила, спросила с таким видом, словно прыгнула в обрыва в ледяную воду:

— Ты ведь видел меня… да? Ту, другую? Да?

— Да, — кивнул я.

— А десять минут назад ты говорил обратное, — напомнила она напряженно.

— Десять минут назад я сказал, что не видел ничего подозрительного, — отрезал я.

— Ты не боишься меня? Значит… ты тоже оборотень? Да? Да?!

— Нет.

— Ты врешь! Врешь! Ты оборотень! Если ты не оборотень, то почему тогда я тебя не убила? Скажи!

У нее начиналась истерика, странная такая истерика, причины которой я не понимал. И неожиданно для самого себя я вдруг пожалел ее, девочку со сломанной навсегда жизнью.

— Я не хочу быть такой!

Она почти кричала, а не плакала только потому, что сил для этого еще не набралось.

— Извини, — тихо сказал я, шагнул к ней, осторожно погладил по спутанным темным волосам. — Наверное, тебе очень обидно…

— Меня никогда не кусали собаки!

— Не сомневаюсь…

— Почему тогда это все происходит?!

Я вздохнул. Я не знал, откуда на Земле взялись оборотни.

— Я не могу тебе помочь. Извини… Но тут уж ничего не исправишь… Ты — оборотень. Иногда по ночам ты превращаешься в чудовище, бегаешь по городу и пугаешь случайных прохожих… Не нужно бороться с собой. Поверь, это не самое страшное, что может с нами случиться…

— Не иногда… — вздохнула девочка, прижимаясь щекой к моей груди. Истерика прошла так же внезапно, как и началась. И теперь, когда изнасилование ей явно не грозило, она снова позволила себе расслабиться. — Не иногда… каждое полнолуние…

— Луна тут ни при чем.

— Откуда ты знаешь?

— Хотя бы оттуда, что сегодня уже не полнолуние.

— Но луна-то круглая!

Я поморщился.

— Полнолуние закончилось два дня назад.

— Тогда… тогда все еще хуже! Значит, я даже время превращений рассчитать не смогу!

— Не паникуй, — посоветовал я, чувствуя, как снова напрягается ее тело. — Ничего подобного! Постепенно ты научишься контролировать себя, и все придет в норму.

— Мне страшно, — призналась она. — И есть хочется…

— Купи себе говяжьей вырезки, — посоветовал я.

— У меня денег нету…

— В кармане моей куртки есть немного, на пару раз тебе хватит, потом что-нибудь придумаешь.

Я отстранился и услышал, как девочка пробормотала:

— Господи… о чем мы тут говорим… Чушь! Чушь…

— Не чушь. Тебе лучше начинать привыкать к вкусу сырого мяса и к необходимости скрываться… Костры уже давно не горят. Надеюсь, тебе повезет больше, чем другим…

Она стукнула кулачком по стене. Попала в икону. Рама лопнула, картинка упала на пол.

— Привыкать! Привыкать? Как можно привыкнуть к этому?