Раз, отвернувшись от окна, я поглядел на Рыжика. Тут вновь вспыхнул день, и, увидев, что пес спокойно спит, я вновь отдался наблюдению.

Солнце теперь невероятной ракетой выскакивало из-за горизонта, буквально в одну-две секунды пролетало весь небосвод с востока на запад. Я не мог уже различить облака на небе, но оно сделалось как будто бы более темным. Короткие ночи заметно потеряли свою прежнюю черноту, и светлые ниточки звезд заметно потускнели. Скорость еще более возросла, и стало заметным, что Солнце слегка покачивается на небе – с юга на север и опять с севера на юг.

Так в странном смятении ума миновали часы.

И все это время Рыжик спал. Наконец, одинокий и встревоженный, я окликнул его, но пес не отреагировал на мой голос. Я вновь позвал его, чуть возвысив голос, но Рыжик не шевельнулся. Тогда я направился к нему и легонько тронул ногой, чтобы разбудить. От легкого прикосновения тело пса разлетелось. Да-да, буквально рассыпалось в прах и обломки костей.

Минуту, наверно, я глядел на бесформенные останки, которые некогда были Рыжиком, не веря себе самому. «Что произошло?» – спрашивал я себя, не сразу осознав, о чем свидетельствовала эта скорбная кучка праха. Вновь прикоснувшись к ней ногой, я понял, что подобное могло произойти лишь по прошествии множества лет. Великого множества.

Снаружи Дома трепетал томительный свет. А я, находившийся внутри его, старался осознать смысл, таившийся в грудке истлевших костей, рассыпавшейся по ковру. Но голова моя утратила способность мыслить.

Я окинул взглядом комнату и заметил, сколь пыльным и заброшенным сделалось помещение. Повсюду была грязь – какие-то кучки скопились в углах, толстый слой пыли покрыл мебель. Даже ковер исчез под слоем той же самой вездесущей субстанции. Я шевельнулся, вздымая клубы пыли, осыпаясь на ноздри, она заставила меня хрипло чихнуть.

Взгляд мой вдруг снова обратился к останкам Рыжика, и я замер, уже голосом воздавая дань смятению: или действительно пролетели несчетные годы, или же меня завлекло вглубь видения, сделавшегося реальностью. Я умолк. Новая мысль пришла мне в голову. Торопливо – но как оказалось неуверенной походкой – я направился через комнату к огромному трюмо и заглянул в него. Зеркало тоже было покрыто грязью, ничего не увидев, я принялся дрожащими руками стирать с него пыль. И наконец увидел себя – вместо рослого крепкого мужчины, едва ли выглядевшего на пятьдесят, передо мной оказался дряхлый старец, столетнее лицо которого было изрезано сеткой мелких морщин. Волосы – едва ли не угольно-черные еще несколько часов назад – сделались серебряными. Только глаза оставались ясными. Медленно начинал я замечать в древнем старце слабое сходство с прежним собою.

Я отвернулся и приблизился к окну. Теперь мне было уже известно, насколько успел я состариться, и неровная походка лишь подтвердила это. Некоторое время я задумчиво глядел на торопливо меняющийся ландшафт. Но и за эти мгновения успел миновать год, и с негодованием я оставил окно. Пальцы мои дрожали от старости, и с губ сорвалось короткое рыдание.

Некоторое время я неуверенно бродил от окна к столу и обратно, взгляд мой с нелегким чувством скитался по комнате, отмечая, как она обветшала. Все было укрыто густым одеялом пыли – темным, навевающим сон. Каменная решетка проржавела… цепи, удерживавшие в часах медные грузы, давно распались и лежали под циферблатом двумя горками ярь-медянки.

Я огляделся еще раз… мне казалось, что мебель вокруг гниет и распадается у меня на глазах. И это не было моей выдумкой: вдруг с треском перегнившего дерева на боковой стене рухнула полка, вывалившая на пол свое содержимое, подняв при этом в воздух мириады атомов пыли.

Какую усталость я ощущал! При ходьбе мне казалось, что суставы мои громко скрипят на каждом шагу. Я подумал о сестре. Неужели она тоже умерла, как Рыжик? Все случилось столь внезапно и быстро. Значит, именно так начинается конец всего мира! Я подумал, что надо бы сходить к ней, однако усталость не позволила мне исполнить свое желание. Потом… она так странно реагировала на все недавние события. «Недавние»… Повторив это слово, я еле слышно расхохотался – в голову мне пришло, что с тех пор протекло не меньше половины столетия. Целых полвека! А может и в два раз больше!

Я вновь подошел к окну, чтобы еще раз поглядеть на мир. В лучшем случае смену дня и ночи теперь можно было назвать мерцанием. Время все ускорялось, так что ночами Луна оставляла за собой светящийся след, призрачную туманность, прежде чем опуститься за горизонт, – все это повторялось и повторялось.

Мелькание дней и ночей убыстрялось. Дни сделались заметно темней, словно бы какой-то сумрак затмил атмосферу. Ночи сделались такими светлыми, что звезд почти не было видно, лишь кое-где вдалеке от Луны еще вспыхивали огненные волосинки, чуть извивавшиеся, следуя движению ночного светила.

Быстрее и быстрее мерцали, сменяя друг друга, ночи и дни, и наконец мерцание прекратилось… ровным светом озаряла мир пламенная дорога, могучими рывками колебавшаяся с севера на юг.

Небо теперь сделалось темнее, и в извечной синеве ощущался мрак, словно бы сквозь нее глядела на землю внешняя тьма. И еще – казалось оно ужасно пустым и чистым… лишь изредка замечал я призрачную тропу, устремлявшуюся к солнечному потоку, она исчезала и вновь появлялась. След этот оставляла Луна.

Рассматривая ландшафт, я замечал, как дрожала земля перед моими глазами; причиной тому были, возможно, тени, отбрасываемые колеблющимся солнечным потоком, или же невероятно быстро преобразовывалась сама поверхность нашей планеты. Снег то исчезал, то ложился – словно бы невидимый гигант то и дело прикрывал равнину белой простыней и снимал ее.

Время мчалось, и усталость моя сделалась непреодолимой. Оставив окно, я побрел через комнату, толстый слой пыли приглушал мои шаги. Буквально каждое движение давалось мне со все большим и большим трудом. Нестерпимая боль пронзала сразу все суставы, и я двигался вперед неуверенными шагами.

Возле противоположной стены я остановился и замер, забыв, зачем шел. И, поглядев налево, увидел свое старинное кресло. Видом своим оно сулило покой взбудораженным чувствам несчастного старика. Но теперь я был уже настолько измучен, настолько стар и немощен, что едва мог стоять, и только разумом стремился одолеть оставшиеся ярды. Я шатался на месте. Отдых сулил даже пол, но дремотный покров пыли казался слишком плотным и черным. Усилием воли я заставил себя повернуться и направился к креслу. А потом, наконец, с благодарным стоном осел в него.

Все вокруг меня потускнело. Немыслимо! Еще прошлой ночью я был крепким, хотя и немолодым уже человеком, а теперь, через несколько часов… я глянул на кучку пыли, оставшуюся от Рыжика. Часов! Раздался мой собственный дребезжащий старческий хохот – пронзительный, кашляющий, туманивший мой разум.

Наверно, я задремал. А потом, вздрогнув, открыл глаза. Где-то на другом конце комнаты что-то глухо ударилось об пол. Облако пыли вздыбилось над грудой обломков. Возле двери послышался треск – это повалился один из буфетов, но я настолько устал, что не мог уже повернуть голову и посмотреть. Закрыв глаза, я погрузился в дремотное полузабытье. Раз, а может, и два из-за каких-то далеких туманов доносились до меня слабые шумы. Потом я, наверно, уснул.

Вздрогнув, я проснулся. И какое-то время не мог понять, где нахожусь. А потом память вернулась.

Комната была все еще залита странным светом: лунным, солнечным ли – наверное, наполовину тем и этим. Я ощущал бодрость… усталость и дряхлость оставили меня. Медленно приблизившись к окну, я поглядел наружу. По небу текла река пламени: она поднималась вверх и опадала полукружьем огня, приплясывающим с севера на юг. Губительный серп времени, подумалось мне, разящий зубцами годов. Так ускорилось теперь время, что уже не было видно Солнца в пути его с востока на запад. Лишь с севера на юг пульсировал солнечный ручей, да и то так быстро, что движение его казалось теперь подрагиванием.