– И долго вы будете смотреть? – с надеждой воззрился на нее Полунин.

– Ну, я довольно приметлива, – снова загадочно усмехнулась Александра. – И соображаю быстро. Давайте завтра встретимся с вами в это же время в этом же месте. А теперь прощайте, мне пора идти. И вы тоже уезжайте домой!

– Прощайте. Да хранит вас бог! – Полунин склонился к ее руке и снова полез в сиреневые кусты, за которыми, похоже, пролегал его путь домой.

Александра заторопилась к дому, размышляя о том, что пребывание в Протасовке, пожалуй, обещает стать весьма интересным. Она вспоминала свою унылую нижегородскую жизнь, где самыми светлыми часами были те вечерние часы, которые она проводила в книжной лавке на Большой Покровской улице – у своей крестной матери. Та была замужем за владельцем небольшой книжной лавки и частенько пускала великую книгочейку Сашеньку отвести душу в лавке после того, как оттуда уходили покупатели и приказчики. Чего только не читала там Александра! И античных мудрецов, и фривольные или чувствительные романы, и стихи Пушкина, которого обожала, и переводные новинки, и модные дамские журналы, и естественно-научные сочинения… Без преувеличения можно сказать, что все ее образование было из этих томиков в разнообразных сафьяновых или матерчатых переплетах. Она с упоением проглатывала книгу за книгой, не думая о той минуте, когда крестная придет отпереть лавку и выпустить Сашеньку, чтобы возвращалась домой. Тогда счастье кончалось. Пора было перемещаться из разноцветного выдуманного мира в рутинный реальный. На улицах было уже темно, она бежала, держась вдоль стен и оград, сторонясь каждого прохожего, отпускавшего порой оскорбительные выкрики ей вслед (поздним вечером одинокая девушка казалась легкой, доступной добычей любителям сомнительных удовольствий), уповая только на бога. А в голове все еще кружились картины прочитанного, сцены невероятных приключений и страстных объяснений, прекрасные слова и образы, которых не отыщешь в повседневной жизни… Однажды крестная нечаянно заснула, и некому было прийти в лавку и выпустить Сашеньку. Та провела ночь за книгами… Может быть, то была самая счастливая ночь в ее жизни! Однако каким ужасным оказалось пробуждение, что обнаружила она, когда воротилась домой! Вся жизнь ее с тех пор совершенно переменилась, словно с ног на голову встала, а вот к добру или к худу это произошло – это Александре еще предстояло понять.

Она махнула рукой, словно пытаясь отогнать тяжелые воспоминания, и уронила в траву гребенку. Подобрала ее, стряхнула травинки, закрутила на затылке все еще влажную косу, заколола ее – и услышала знакомую уже торопливую тяжелую поступь.

Кажется, это Зосимовна возвращается! У Александры не было ни малейшей охоты встречаться с ней лишний раз. Она прянула в окаймлявшие дорожку кусты, затаилась – и через миг мимо поспешно прошагала Липушкина нянька. Еще мгновение Александра размышляла: пробежать ли ей в дом, чтобы, воспользовавшись минутой, когда Липушка останется без своего цербера, поговорить с глазу на глаз, не опасаясь быть одернутой Зосимовной. Однако что же могло так озаботить зловредную наместницу, из-за чего та неслась куда-то, ног под собой не чуя? Любопытство оказалось сильнее, поэтому девушка тихонько выбралась на дорожку и, бесшумно ступая босыми ногами, по дорожке последовала за Зосимовной.

Между тем та спешно обогнула дом и направилась к конюшне. Приоткрыла дверь, позвала кого-то и тотчас подалась обратно, а из дверей показался невысокий кряжистый парень, которому слово «конюх» пристало так же, как слово «дуб» пристало дубу. Он был слегка кривоног, длиннорук и чем-то напоминал коренастого конька монгольской породы, тем паче что имел узкоглазую, татароватую, широкую физиономию.

Александра порскнула за куст – и вовремя, потому как Зосимовна повернулась к парню и сердито произнесла:

– Ну, Савелий, и надоел же ты мне! Все, лопнуло мое терпение! Сулила я тебе, что за малую провинность отдам тебя в рекруты при ближайшем наборе, а Агашка твоя ненаглядная за Митьку горбатого замуж пойдет? Вот и настал тот час.

– Зосимовна! – ошеломленно простонал Савелий. – Матушка… да за что же такая кара смертная?!

Александра в своем укрытии покачала головой. Ай да Зосимовна! Ну сущая палачиха. Диво, что бедный парень вовсе мертвый не упал от таких страстей!

– Неужто не ведаешь? – ядовито спросила Зосимовна. – Не ведаешь, в чем провинился?

– Не ведаю… – буркнул Савелий.

– А помнишь, как пакет с почтой Федотке, сынишке кузнеца, отдал, а сам со своей портомойницей Агашкой любезничал?

– Да ты что, Зосимовна, рехнулась – за такую ерунду такую кару назначать?! – возопил Савелий. – Какая беда в том, что почту Федотка принес?!

– Беда не в том, кто что принес, а в том, что ты из моей воли вышел! – грозно просвистела Зосимовна. – И за это придется заплатить! Клянусь, что свершу над тобой все, что обещала.

– А я к барышне в ножки… – дрожащим голосом, но все еще храбрясь, начал было Савелий, однако Зосимовна, угрожающе подавшись к нему всем телом, злобно прошипела:

– Нашел заступницу, дурачина! Барышня-то из моей воли не выходит! Все сделает, что я ни велю!

– Зосимовна! – простонал Савелий и повалился на колени. – Не погуби! Да я больше никогда!.. Назначь испытание – все сделаю, что ни скажешь, только смилуйся! Мне ж тогда в омут головой легче…

– Назначить, говоришь, испытание? – глумливо усмехнулась Зосимовна. – Изволь. Но уж в последний раз я тебе прощаю, запомни!

– Запомню! – слегка ожил Савелий. – Говори, делать что?

– Собирайся в дорогу! В дальнюю дорогу! – приказала Зосимовна.

– В какую еще дорогу?! – оторопел Савелий.

– Поедешь в… узнаешь там все про… а заодно побывай у… – понизив голос, говорила Зосимовна, и Александра с досадой нахмурилась: она мало что могла разобрать, потому что Зосимовна и Савелий перешли на шепот, и вскоре нянька поспешно ушла, а парень с понурым видом побрел в конюшню.

– Вот же чертова Зосимовна! – сердито пробормотала Александра. – Опасна и хитра, сущая змеища!

– Змеища – она змеища и есть, – неожиданно прозвучал рядом мальчишеский голос, и Александра не выдержала и засмеялась: уж очень обитаемы оказались кусты в Протасовке!

– Эй, ты кто? – позвала она задорно. – Выходи!

– Я Федотка, – отозвался голос, уже знакомый читателю, после чего из зарослей высунулся белобрысый конопатый мальчишка и уставился на девушку во все свои синие глаза. – А я тебя знаю, – улыбнулся он щербато. – Ты барышни Липушки гостья. Это твое письмо я Зосимовне принес.

– Послушай! – догадалась Александра. – Не из-за этого ли письма весь сыр-бор разгорелся? Не из-за него ли Савелий пострадал?

– Так и есть, – солидно, по-взрослому кивнул Федотка. – Не сойти мне с этого места, коли не из-за него!

– Да, похоже, Зосимовна ни письму моему, ни мне самой сильно не рада, – задумчиво заметила Александра.

– А кому она рада? – хмыкнул Федотка. – Никому не рада. Никого не любит.

– Ну, барышню-то, поди, любит? – заикнулась Александра, но мальчишка решительно замотал кудлатой головой:

– Это пока барышня наша слова молвить поперек Зосимовны боится. А как решится – тут ужо полетят клочки по закоулочкам!

– Да кто она такая есть, эта Зосимовна? – презрительно фыркнула Александра. – Крепостная нянька, и все. Что это она тут у вас такую волю забрала?

– Нянька-то она нянька, да знаешь, как покойный барин ей доверял? Когда завещание писал, то подписи-то ставить позвал старого камердинера Феклиста, который его с детства обихаживал, и ее, Зосимовну. Во как доверял!

– И откуда ж тебе такое известно? – удивилась Александра.

– Дак Феклист – мой дед был, он перед смертью и сказывал. Только ты вот что, смотри не проговорись Зосимовне, что я об этом знаю, а то она меня со свету сживет. Вон как она на Савку-то ополчилась. Но это еще ладно! Когда Любанька увидала, что Зосимовна в барском кабинете ночью шарится, и стала за ней подсматривать, да, как на грех, возьми и попади ей на глаза, чего тут было! Любаньку мигом за вдовца Осипа Полуянова выдали, а у того пятеро детей! И всех из Протасовки на дальние пасеки выслали.