Она не стремилась к замужеству ни с ним, ни с кем-то другим, и все же он, кажется, намеревался просить ее руки. Как ее рыцарь и защитник, он, конечно, потребует награды.

Интересно какой?

Впрочем, у нее не осталось никаких сомнений. Вот только в своем ответе она по-прежнему не была уверена. Все зависело от того, любит ли она его.

Жаклин чувствовала себя шекспировской героиней, которая смотрит на луну, вопрошая, что есть любовь.

Прошло две ночи с того утра, когда они распрощались с Пейшенс. С того момента, как Джерард сообщил, что будет рисовать целыми днями. И оба дня она позировала до поздней ночи. Потом они ложились на кровать в нише, отдыхали и снова принимались за работу. Утром, на рассвете, провожая ее в спальню, Джерард сказал, что больше она ему не понадобится. Осталось нарисовать только лицо, и ему не стоит отвлекаться, глядя на нее во время работы.

Она перенесла изгнание с достоинством, хотя уже привыкла просыпаться на рассвете и проводить с ним ночи.

Не находя себе места, Жаклин подошла к окну, чтобы посмотреть на умирающую луну и задать древний, как мир, вопрос. Много хорошего это ей дало!

Лампы на чердаке по-прежнему горели: она видела отблески огня в стеклах ... Значит, он все еще работает.

Девушка сжала губы и выпрямилась. Если это так, ему требуется отдых. Он не отходил от мольберта более двух суток.

Ночь была жаркой и душной; где-то вдали гремел гром. Проскользнув сквозь тени верхнего коридора, она открыла дверь, за которой скрывалась потайная лестница. Ни одна половица не скрипнула, когда она поднималась наверх. Открыла дверь в студию и заглянула внутрь.

Перед мольбертом его не было. Жаклин огляделась, вошла и закрыла дверь. В центральной части чердака его не было ... зато был портрет.

Законченный. Завершенный. Это было ясно без слов.

Поразительный. Мощный. Властно притянувший ее.

Она стояла перед ним, завороженная, потрясенная, и смотрела, смотрела ... Женщиной на портрете была она ... только лицо ее выражало столько эмоций, что описать их было почти невозможно.

Невероятно!

Она никогда бы не поверила, что он сумел увидеть все это и выразить обычными красками на обычном холсте: ее внутренние страхи, ощущение собственной несвободы, отчаянное желание сбросить оковы, оставить их позади ... и полное бессилие, осознание невозможности что-то изменить.

Он выразил не просто невиновность, хотя и невиновность тоже присутствовала, но те эмоции, которые позволяли поверить в эту невиновность. Смущение, страдания человека, которого предали, тронули бы любую душу.

Жаклин вздрогнула, несмотря на жару, и обхватила себя руками.

И фон был необычайным ... пугающим. Даже здесь, в безопасности лондонского дома Джерарда, на губах появился вкус опасности, удушливого напряжения. Черное зло сочилось с темных листьев сада, пытаясь поглотить ее, затянуть назад, в тени. Лунный свет был слаб настолько, что не освещал даже тропинку у ее ног. Тьма преобладала: не просто чернота, а целая палитра меняющихся оттенков, не пассивное, а активное зло. Живое. Все еще голодное. Все еще требующее жертвы.

Женщина на портрете отчаянно нуждалась в том, чтобы кто-то дотянулся до нее, вырвал из липкой паутины страха.

И этой женщиной на портрете была она.

Жаклин прерывисто вздохнула, раз, другой ... отвела глаза, отступила, освобождаясь от магии портрета. Да, он ее освободит.

Теперь нужно найти его создателя. Защитника, который убьет всех драконов.

Он спал в нише, на узкой кровати. Обнаженный, распростертый лицом вниз. Стоя между гобеленами, Жаклин жадно оглядела его мускулистые плечи, широкую спину, впадины чуть ниже талии, холмы ягодиц, длинные, мускулистые ноги.

И только потом вошла. Гобелены немедленно сомкнулись за ней, отгородив от света ламп. Лунный свет мягкими отблесками падал на постель. Жаклин повела плечами, сбрасывая пеньюар, развязала ленты сорочки, позволила ей мягко опуститься на пол. И только потом поставила на кровать колено и юркнула поближе к Джерарду.

Он сразу узнал ее прикосновение, хотя не проснулся, когда она медленно провела ладонью от его плеча вниз. И не помедлила, чтобы задуматься, спросить свое сердце; вместо этого позволила сердцу вести ее вперед, к исполнению своих желаний.

Прежде всего, она осторожно заставила его повернуться на спину. Джерард послушно повернулся, но так и не открыл глаз.

Проснулся он, охваченный бурей ощущений. Завороженный касанием ее губ, жаром рта, вобравшего его плоть, лаской рук, гладивших голое бедро, тяжелый двойной мешочек. Ее запахом. Шелестом волос, лежавших шелковым покрывалом на его чреслах: Сознанием того, что она здесь, голая, на коленях между его расставленными ногами. Готовая одарить его таким же наслаждением, какое дарил он ей.

Голова кружилась так, что он судорожно глотал воздух, но это не помогало. Поэтому он слепо протянул руки, нашел ее голову, беспомощно зарылся пальцами в густые локоны, изогнул спину и поднял бедра, двигаясь в такт ее мелодии. Музыке, окружавшей их обоих.

Наслаждение пронзало его: прошли века, пока она не наигралась вдоволь, не оседлала его ... не вобрала в себя.

И поскакала через ночь, уносимая буйными ветрами экстаза, через бурю страсти, сквозь клубившиеся облака желания. Прямо в водоворот, утянувший их на дно.

Тогда он поднялся, перевернул ее, глубоко вонзился, наполнив собой.

Их тела слились, разгоряченные и потные в неустанном первобытном танце.

Полная капитуляция.

Под конец та же сила вышвырнула их из моря наслаждения на песок и оставила, усталых и опьяненных, на руинах его постели.

Его разбудил солнечный зайчик.

Воспоминания о прошедшей ночи не давали покоя.

Он лежал на спине под льющимся в слуховые окна солнечным светом и никогда еще не чувствовал себя таким развратно-живым.

Улыбнувшись, он поднял голову и оглянулся.

Ее нигде не было ... остался только знакомый аромат. И вкус на губах.

Он смутно припомнил, как она шептала, что должна вернуться к себе, но ему следует остаться и отдохнуть.

Этой ночью он забыл о сне: слишком они жаждали друг друга. Желание, подогреваемое страстью, все росло. Они горели. Взлетали выше звезд, падали и разбивались, чтобы возродиться вновь.

Наслаждение ее самозабвенными ласками было ошеломительно сладостным.

Джерард перекинул ноги через край кровати, сел, потер ладонями лицо и, вспомнив что-то, поднялся и прошел в студию, к портрету. Законченному, стоявшему на мольберте портрету.

Он действительно был завершен и, как всегда знал Джерард, стал его лучшей работой.

Торжество копилось в нем, не только торжество успеха, гордость прекрасно написанной картиной. Торжество человека, понявшего, что Жаклин испытывает к нему. В их слиянии были радость и сознание правоты содеянного, которые она видела и признала, которые приняла с открытым сердцем.

Все необходимые части головоломки сошлись. Она любит его. И станет его женой.

Все, что ему остается, – отвезти портрет в Корнуолл, расправиться с призраками ее прошлого, обличить, если повезет, убийцу и освободить Жаклин.

И тогда для них возможно совместное будущее.

Повернувшись, он подошел к сонетке и позвонил Мастерсу.

Жаклин проспала допоздна. Поднявшись и надев новое платье из узорчатого муслина, она позавтракала у себя в комнате и спустилась вниз.

Минни, Тиммс и, Миллисент сидели в гостиной и шептались, обсуждая планы на вечер. Узнав вчера, что портрет будет закончен к сегодняшнему дню и Джерард намеревается как можно скорее отвезти его в Корнуолл, Миллисент по настоянию Минни и Тиммс объявила, что они дают прощальный ужин для всех его родных, которые все это время всячески помогали и поддерживали их. И конечно, предстоял закрытый показ портрета, в награду за общие усилия.

Джерард поморщился, но, к удивлению Жаклин, согласился.

– Очень любопытно узнать их мнение, – потихоньку признался он ей.