Должно быть, прошло минут двадцать, и все же она не жаловалась. Просто следила за ним золотисто-зелеными глазами. Он запечатлел этот прямой взгляд и стал внимательно изучать рисунок. В ее глазах не было и тени вызова: только простая уверенность, отражение цельности характера, поразившие его с первой встречи.
Тяжело вздохнув, он вскинул голову.
– И вовсе ни к чему меня обольщать.
Если она предпочитает прямоту и откровенность, он готов последовать ее примеру.
Жаклин широко раскрыла глаза, но тут же улыбнулась:
– Правда, ни к чему.
– Правда. Ты, похоже, не сознаешь, что играешь с огнем. Как это может быть опасно... для тебя.
И для него. Джерард чувствовал, что забрел в густую чащу, из которой нет выхода. Он и сам не знал, что теперь делать и как быть.
Жаклин выдержала его взгляд, темный и откровенно неистовый. Что означает его предупреждение?
– Я подумала над твоими словами, – ответила она, наконец, – но решила, что самая большая опасность кроется в бездействии.
Джерард нахмурился. Но она не собиралась ничего объяснять, посчитав, что сделала вполне логичные выводы. Вряд ли он останется здесь после того, как напишет портрет: только сегодня вечером Барнаби сообщил, что она может лишиться общества Джерарда менее чем через два месяца. Поэтому медлить нет смысла. Она хотела понять, почему каждый раз, когда они оказываются рядом, между ними загорается пламя. Джерард ничего не обещал ... Но она должна воспользоваться возможностью, которую предоставила ей судьба. Должна познать доселе неведомое.
Когда ей повезет в следующий раз? Джерард был первым и единственным мужчиной, вызвавшим в ней подобные чувства.
И что, если, выбрав безопасный путь, они что-то потеряют? Не испытают того, что могло бы привести к чему-то жизненно серьезному для них обоих?
Нет, вне всякого сомнения, бездействие – самый страшный риск.
Она опустила локоть и повернулась к нему лицом. Он мельком взглянул на ее полные груди, вздымавшиеся под пеньюаром, и озадаченно нахмурился.
– Что-то случилось? – спросила она.
Джерард цинично усмехнулся:
– Просто я задался вопросом: действительно ли это естественные последствия светского воспитания? Значит, вот что получается, если девица довольно зрелого, двадцатитрехлетнего возраста сидит в глуши, без всякого сколько-нибудь достойного общества и почти не видя взрослых мужчин!
Девушка рассмеялась.
Если это так, – продолжал Джерард, – могу гарантировать, что подобные вещи скоро войдут в моду.
Он открыто шарил глазами·по ее телу: в глазах горело желание. И все же он не шевелился. И, кажется, не собирался.
Тогда Жаклин опустила ноги на пол, медленно встала, дерзко потянулась к альбому. Пальцы Джерарда на мгновение сжались, но тут же выпустили альбом.
Жаклин стала просматривать наброски. И ощутила не столько шок, сколько удовлетворенное удивление: неужели это действительно она? Манящий взгляд, чувственная улыбка, нескрываемый призыв в каждой линии тела – тела, которое она наблюдала достаточно часто, но никогда не считала откровенно сексуальным.
Теперь Жаклин увидела себя глазами Джерарда, поняла и обрадовалась.
– Поразительно, – прошептала она, отдавая ему альбом.
– Хочешь сказать, весьма точно?
И тут Жаклин прочла в его взгляде нечто, подсказавшее, что она стоит на самом краю. Девушка с трудом перевела дыхание, дрожа, но не от страха. От предчувствия.
– Да.
Джерард уронил альбом. Карандаш покатился по полу. Он потянулся к ней, усадил себе на колени, сжал в объятиях и завладел губами в поцелуе, зажегшем яростное пламя в каждой ее жилке. Потом прижал ладонью ее затылок и губами раскрыл губы, проник языком в рот и взял все, что она предлагала. И Жаклин беззаветно отдавала ... отдавала ... отдавала ... Вцепилась в тонкое полотно его сорочки, туго сжала кулачки ... потом подняла ... медленно разжала пальцы и распластала ладони на его груди. Ощущая бедрами напряженную сталь его плоти, задыхаясь в его объятиях, сгорая от чего-то, очень похожего на счастье. Впилась пальцами в тяжелые мышцы и прильнула ближе, притягиваемая его теплом. Потребностью стать еще ближе к нему.
Положив руки на его плечи, она прижала набухшие, ноющие груди к его груди и ощутила, как заколотилось его сердце, как перехватило дыхание. Губы его словно отвердели; огонь и расплавленная лава изливались из него, наполняя ее странным жаром.
Голова Джерарда шла кругом. Опять. Стоило ему очутиться рядом с ней, как почти болезненное возбуждение охватывало его. И поцелуи превращались в истинную пытку.
Но он не мог остановиться.
Однако какой-то частью своего сознания он отчетливо понимал, что делать, какой путь избрать. Для него стало настоящим откровением существование этой стороны его натуры: более безжалостной, более примитивной и страстной, донельзя властной и покровительственной, подстегиваемой первобытными инстинктами. Подобные качества до сих пор ассоциировались с Девилом и Вейном, а также с другими Кинстерами, которых он знал. Только не с ним самим.
До встречи с ней он не знал о существовании этих свойств своего характера. Но теперь ощущал, что прав во всем; иного выбора у него просто не было.
Джерард дернул за пояс ее пеньюара, развязал, просунул руку под атлас, провел по теплой коже, защищенной только прозрачным шелком, сжал ее грудь и стал властно мять.
Инстинкт подсказал ему, какие ощущения она должна испытывать и что он хотел достичь этими ласками. Поэтому он стал учить ее страсти, которая таилась в ней и только ждала пробуждения.
Жаклин плыла на гребне теплой волны, не чувствуя ни страха, ни колебаний, отдаваясь буйному и неукротимому примеру. Жажда познания не давала покоя, предвкушение и ожидание неведомого пьянили, возбуждение и желание нарастали.
Он ласкал ее губами и языком, длинные пальцы мяли, дразнили, успокаивали ... Она глухо охнула, сжала его голову, требуя большего ... Потому что хотела знать все. Потому что продолжала целовать его, посылая откровенный призыв ... И была совершенно уверена, что Джерард все понимает. Недаром он так нежно и уверенно обводил ладонями все контуры ее тела. Распахнувшийся пеньюар свисал с плеч, и в каждом прикосновении Джерарда чувствовались неутоленный голод, безумное желание, до сих пор ей неизвестные, и плоть ее пульсировала, тело кололо сотнями крошечных иголочек.
Она так хотела поскорее узнать все, что разочарованно вздохнула, когда он отстранился, лишенная уже привычного тепла. Но он тут же нагнул голову и, приподняв ее подбородок, прильнул к горлу, пощекотал языком чувствительное местечко за ухом, провел губами по шее к ключице, помедлил, чтобы припасть к бешено бьющейся жилке, увлажнил тонкий шелк, еще прикрывавший ее грудь, и чуть прикусил тугой сосок.
Она напряглась в ожидании острого ощущения, испытанного накануне. Но на этот раз ласки странно успокаивали: он лизал, обводил языком, сосал, потом снова прикусил, и ее мир содрогнулся.
Ее груди, полные и упругие, молили о ласке. Он прильнул к другой и стал сосать. Так повторялось, пока она не застонала.
Тогда он поднял голову, накрыл ее губы своими и ворвался в ее рот, как в покоренную крепость. Его руки скользнули ниже, обвели талию, впились в бедра. Она вообразила, будто он изучает ее тело как художник, но тут его пальцы дерзко вжались между ее бедер, погладили завитки, проникли глубже, нашли пульсирующую плоть, нажали чуть сильнее, и ... и она потеряла способность мыслить здраво. И к своему удивлению, обнаружила, что может только чувствовать и ждать его прикосновений, открыто хищных и жадных ласк.
Она предлагала, он брал. Несмотря на почти полную потерю рассудка, это она понимала отчетливо.
Уверенная, что он идет по той дороге, которую хотела бы выбрать она, девушка вздохнула и сделала то, о чем давно мечтала. Его рубашка была из тонкого полотна; она ощущала его плоть, бугрившиеся под пальцами мышцы. Но этого было недостаточно. Ей нужно было добраться до гладкой мужской кожи. Опершись локтями на его грудь, стараясь не думать о чересчур соблазнительной игре его пальцев между ее бедер, она принялась развязывать галстук.
