— Несколько неожиданно видеть вас здесь, господин Алларэ. Отчего же вы решили почтить нас своим присутствием?

— Господин Эйк, вынужден вас огорчить, я пришел не к вам.

— Я догадываюсь, но герцог просил меня принять вас. Он пока что занят. Пройдемте наверх… Прошу вас оставить шпагу. Рене неохотно расстегнул перевязь, отдал ее высокому слуге с разбойничьей рожей. Шрам через половину левой щеки, обрубок уха, мрачный взгляд исподлобья. Встретишь такого на большой дороге — сразу схватишься за оружие, а в доме герцога-регента такие встречают гостей. По Жану и жакет, как говорится. На миг алларца одолели сомнения — а стоило ли вообще сюда приходить? Может быть, пока не поздно, распрощаться и уйти? Пусть это будет выглядеть странно, неучтиво и даже вызывающе, но… потерпит герцог-регент, потерпит. Он, вежливо выражаясь, не из тех людей, с которыми надлежит обращаться по чести.

Поднимаясь по лестнице, Рене разглядывал дом. Ничего необычного; все особняки благородных людей в столице были устроены по одному обычаю — первый этаж для прислуги, второй для гостей, третий для хозяев. Различалась лишь обстановка. Дом семейства Скорингов был вопиюще, напоказ богатым, при том без элегантности, вдобавок еще и старомодным.

Затканные пестрой гобеленовой тканью стенные панели, отполированные до блеска латунные перила с литыми гирляндами из роз по нижнему краю, ступени, прикрытые сразу двумя дорожками — основной и сменной; все это еще во времена короля Лаэрта устарело, было признано лишенным изящества. Господин Ян-Петер Эйк, похожий на Реми, хотя Рене не мог припомнить, чтобы семейства Алларэ и Эйков роднились в последние сто лет, среди всего этого тяжеловесного великолепия смотрелся чужаком, словно породистый жеребец в хлеву. Наблюдая стройную спину, обтянутую сиреневой камизолой, на плечи которой падал широкий кружевной воротник — белая морская пена, Рене боролся с желанием спросить, кто из рода Алларэ гостил во владениях Эйков лет так тридцать пять или сорок назад. Вопрос, конечно, скандальный, и не за тем господин Алларэ сюда приехал — но интересно, интересно же. К тому же, всегда приятно встретить родича. Особенно — в стане врага, которого нужно сделать другом. А ведь на то и родня, чтобы помогать своим. В размышлении этом было слишком много ядовитой горечи. Дружбы и помощи от своей ближайшей родни Рене в последние дни нахлебался вдоволь.

Два дня Рене Алларэ провалялся в гостинице на окраине, размышляя, что делать. Вернуться ли в родной замок, признав, что брат имеет полное право поступить с ним, как с нашкодившей собакой — или порвать цепь и броситься на обидчика. Наконец он решился, и, пусть время уже было позднее, остановил коня перед воротами особняка Скорингов.

— Не желаете ли отужинать? Герцог-регент присоединится к нам позже.

Возможно… — нет, все-таки господин Эйк был ближайшим родичем семейству Алларэ. Эти манеры, эта холодная показная лень баловня судьбы — в него можно было смотреться вместо зеркала.

— Благодарю, не откажусь. Ужин оказался только поводом для расспросов. Рене понял это очень быстро.

Собеседник с пресыщенным видом ковырял поданные блюда, отправляя в рот крошечные куски запеченного судака, едва пригубил вино, зато говорил без умолку. Точнее — спрашивал. Слово за слово, и господин Алларэ начал рассказывать даже о том, о чем раньше и не собирался говорить с приспешником Скоринга.

— Как вы вообще отважились на штурм? Считается, что Шеннора неприступна.

— Мало ли что считается? — Рене в два глотка допил вино. — У меня был точный план, еще кое-какие сведения, достаточно надежных людей. Впрочем, если бы не затмение, все могло бы сорваться. Так что я ваш должник.

— Увы, не мой, — Эйк улыбнулся. — Меня еще не было в столице. К тому же, дворец взорвали еретики, а я добрый сын матери нашей Церкви.

— Ах, оставьте! Если это так, то я не сын своего отца!

— Что бы сказала ваша почтенная матушка на подобное предположение? Рене задумался — и впрямь, что бы она сказала? Наверное, ничего приличного; Клер Алларэ половину жизни выслушивала ядовитые замечания о происхождении черноволосого отпрыска, и редко отвечала на них вежливо. Отец не обращал на это внимания: первенец как две капли воды походил на бабку Анну, в девичестве Литто.

— Едва ли что-то вежливое, — усмехнулся Алларэ.

— Ну так и я не имею никакого отношения к подлым преступлениям еретиков, — в серо-зеленых глазах насмешкой плясали блики свечей. — Хотя не могу признаться в том, что так уж негодую. Мне довелось две девятины охранять графа Саура. Он был немногословен, но представление о творившемся на севере я составил.

— Вы всерьез полагаете, что еретикам было хоть какое-то дело до северян?!

— Нет. Но я предполагаю, что причиненное зло подобно удару по маятнику. Груз двигается в нужную сторону, потом останавливается и возвращается. Если он достаточно тяжел, то сбивает с ног и толкнувшего, и всех, кто с ним связан. Король Ивеллион, мир его праху, толкнул огромной величины маятник… и тот вернулся. Манера Эйка при разговоре смотреть прямо в глаза, не отрываясь, поначалу озадачила и смутила Рене, а теперь он начал находить в ней своеобразное удовольствие. Вместо одного разговора постепенно заплетались два — тот, что звучал вслух, и тот, что происходил без слов. Господин глава королевской тайной службы рассуждал о королях и маятниках, а Рене читал в его глазах совсем другое:

«Вы совершенно правы, что пришли к нам. С вами поступили несправедливо, и теперь несправедливость вернется к причинившим ее — потому, что так устроен мир». Казалось, что в столовой совсем темно, и только два подсвечника на столе разгоняют мрак. На улице действительно давно уже стемнело, близилась полночь, но ведь они с Эйком сидели не на улице… На общем темном фоне светлым сияющим пятном выделялось только лицо собеседника, едва двигающиеся губы, внимательные глаза. За его спиной пристально таращились из темноты медвежьи и кабаньи головы, украшавшие стены столовой. Между ними висели стародавние рогатины с тулеями, обложенными серебром, кинжалы и кортики — парадное охотничье оружие времен Мышиного Короля и его отца. Насколько Рене помнил, покойный казначей не больно-то жаловал охоту, значит, все трофеи принадлежали еще его предкам. Судя по проплешинам на медвежьих мордах и повыпавшей с кабаньих рыл щетине, так оно и было. Прошловековые трофеи давным-давно нуждались в замене, но, видать, с тех времен среди Скорингов не было достойных охотников; или они предпочитали другого зверя… Рене чувствовал, что говорит — горло производило какие-то звуки, он даже жестикулировал, размахивая вилкой, шутил, кажется, смеялся, но плохо понимал, о чем речь, что происходит. Порой он пытался сосредоточиться, и тогда действительность прорывала темную пелену, но слова оказывались совершенно незначительными.

— …да, беспорядки были быстро пресечены. Не считая нескольких курьезов, все обошлось.

— Вы говорите, курьезов?..

— …Араон молод и еще неопытен, но он очень заботится о мире и процветании в стране…

— …я не имею ни малейшего понятия, где Реми может хранить документы…

— …неужели вы не готовы отплатить за нанесенное оскорбление? Какие-то совершенно обычные слова, ничего не значащие фразы — простая застольная беседа, несколько затянувшаяся, но ко взаимному удовольствию. Рене расслабился, позволил разговору течь своим чередом.

Потом сумрак развеялся — в один миг, словно в комнате зажгли два десятка ламп одновременно: вошел герцог Скоринг. Рене, склонив голову к плечу, смотрел на него, размышляя, подняться или нет, потом встал; ноги и руки показались ватными, двигающимися помимо воли. Должно быть, тамерское вино оказалось слишком крепким, а странно — казалось легким, напоминало вишневый компот, лишь наполовину разбавленный вином… Регент оказался выше, чем в прошлый раз показалось Рене; Алларэ даже посмотрел на его обувь, но никаких каблуков на мягких остроносых пуленах не было.

— Господин Алларэ? Не могу сказать, что рад вас видеть, — протянутую руку Скоринг словно бы и не заметил; сам он в правой держал нечто, похожее на рукоять хлыста из черного полированного дерева.