— Чем обязан вашему визиту, господа? «Хоть на «вы» величает — уже достижение, — подумал Саннио. — Чем же мы все ему так не угодили-то?»

— Ваше высокопреосвященство, верно ли я слышал, что устав ордена Блюдущих Чистоту запрещает его братьям лгать? — почтительным тоном спросил Фиор.

— Верно, — неприязнь из холодной превратилась в ледяную.

— Тогда ответьте, не у вас ли в обители находится принц Элграс?

— В Тиаринской обители нет послушника с таким именем.

— Хорошо, — вздохнул герцог; задачка не представлялась ему слишком сложной – скорее уж, утомительной. — Нет ли в обители некоего юноши, сына короля Ивеллиона II и королевы Астрид?

— Устав ордена не запрещает его братьям молчать в ответ на вопрос. Алессандр вгляделся в него, пользуясь тем, что все внимание архиепископа занято Фиором. Его высокопреосвященство не относился к людям, о которых можно сказать «все на лице написано», скорее уж, наоборот. Даже с Кадолем было попроще, хотя вот уж кто умел морочить голову с бесстрастным видом… Красивое лицо с четкими резкими чертами казалось совершенно непроницаемым. Саннио прикрыл глаза, пытаясь найти ответ. Может быть, и нет здесь принца; кто знает, что имел в виду Жерар. Мог он видеть Элграса год назад? Да запросто! Только вот в истории о чудесном спасении принца фигурировали некие монахи. Огненные мечи можно списать на слухи. Пусть даже монах был один и без оружия. Тот самый монах, о котором упоминал Бориан, пересказывая историю Керо. Ордена Блюдущих Чистоту монах-то был… не Бдящих Братьев, между прочим. На постоялом дворе Далорн его и принца потерял… Его и принца. А архиепископ не спешит говорить «Не лишились ли вы ума, господин герцог, я бы сообщил вам!»… и взгляд у него какой-то странный. Обреченный и задумчивый, словно он просто тянет время, уже смирившись с неизбежным. «Или князь — или мордой в грязь, — подумал молодой человек. — Второй возможности у меня не будет, конечно, но…»

— Вы уже ответили, ваше высокопреосвященство, благодарю вас. Его высочество здесь.

— Да, мальчик, ты прав. — Взгляда Саннио не удостоили. — Но принца вы, господа, не получите. Такова воля герцога Гоэллона, и я намереваюсь исполнить ее. Заберет принца только он. На им же высказанных условиях.

— Об условиях вы рассказать можете? — спросил Фиор.

— Могу, — губы архиепископа растянула преядовитая усмешка. — Герцог Гоэллон в сопровождении двух монахов, моего ордена и Бдящих Братьев. После исповеди обоим, которая подтвердит, что он действует по своей воле, без принуждения и с чистыми помыслами. В следующий визит прихватите с собой герцога Гоэллона — и я с удовольствием передам ему его высочество.

— Позволите ли вы мне повидаться с братом?

— В присутствии моем и его старшего воспитателя. Недолго.

— Благодарю, ваше высокопреосвященство. Через полчаса Саннио, так и сидевший в своем кресле, увидел и принца, и пресловутого монаха. Огненных мечей, увы, не прилагалось — так и есть, наврала молва. Брат Жан, высокий, но худенький и бледный до прозрачности, на мечеборца никак не походил. Походил он сугубо на молодого монаха, которых господин Гоэллон повидал уже немало. По виду наверняка эллонец. Серые глаза следили за принцем с искренней любовью и заботой. Его высочество принц Элграс, будущий король и истинный потомок Сотворивших походил на золотую молнию ростом на пол-ладони пониже Саннио. Похож он был на Фиора, на портреты короля Лаэрта и герцога Ролана Гоэллона, и даже немного — на Реми Алларэ. С первого взгляда стало ясно, почему и Фиор, и его высокопреосвященство говорили о принце Элграсе словно о самой большой драгоценности Собраны. По крайней мере, если судить по виду — так оно и было. Славное происхождение у принца читалось на лице, отпечаталось в каждой черте, в каждом движении.

Драгоценность же не заметила постороннего, да и на архиепископа тоже внимания не обратила — обняла брата и прижалась к нему, словно спасенный с необитаемого острова к первому живому человеку за многие годы.

— Я так соскучился. Знаешь, мы удрали от «заветников», а еще…

— О приключениях твоих я наслышан, — Фиор говорил тихо, но в не слишком просторном кабинете все равно было слышно каждое слово; Саннио стало неловко. — О моих тебе расскажет его высокопреосвященство.

— Уже рассказал. Через брата Жана, — острая нотка ехидства. — Поздравляю, господин герцог!

— Скажи, тебе тут хорошо?

— Да, очень. Меня здесь учат. А как там Араон? Правит? — ни малейшей злобы или досады в голосе младшего принца не прозвучало.

— Пока что правит.

— Передай ему… — недолгая пауза; Элграс чуть отстранился, глядя брату в лицо. — Что он хоть и подлый провокатор, но все равно он мне брат. И мне без разницы, подкидыш он или нет. Так что пусть не боится.

— Араону придется ответить за все, что он натворил, — Фиор был не на шутку удивлен.

— Я его помилую, — твердо заявил подросток. — Королем ему не быть, но я хочу видеть его живым и здоровым.

— Элграс, это невозможно. Как бы я ни хотел этого… — «Доброта наша ходячая, — ворчливо подумал Саннио. — Готов же простить этого поганца Араона несмотря ни на что…» — Он носит имя Сеорнов, но он не сын нашего отца. Ты сам знаешь…

— Ха! Вот горе-то какое! Братец, ты же герцог Алларэ теперь — ну и прими его в род. Как младшего брата. Господин Гоэллон замер в своем кресле, наслаждаясь картиной, достойной кисти лучших живописцев Собраны. Он поклялся себе, что при первой же возможности эту картину закажет, и назовет ее двояко: для посторонних это будет «Король Элграс проявляет любовь к брату», а для узкого круга посвященных — «Три челюсти, одновременно уроненных в кабинете архиепископа Жерара». Нет, четыре — включая его собственную.

Воск лился в вино, настоянное на пяти травах: шалфей, полынь, красавка, цикорий, лапчатка. Горький запах полыни щекотал ноздри, одурманивал. Если выпить «вино провидцев», то можешь узнать многое… а можешь и не проснуться. Зависит от того, наказали ли тебя Мать и Воин даром ясновидения. Клариссу — не наказали; для нее темная, почти черная жидкость была лишь ядом. Кларисса пыталась найти ответ на вопрос почти двадцатилетней давности. После разговора с герцогом Скорингом она пыталась прояснить для себя загадку простыми средствами. Не так уж сложно оказалось установить, что у него и впрямь была сестра-близнец; но ничего больше женщин не узнала. Мэтр Длинные Уши только развел руками и сказал, что ни единого слуха до него не добралось, а, значит, их и вовсе не ходило.

— Сама понимаешь, это ни о чем не говорит. Скандала не было, сплетни не ходили, но ведь и повода-то не нашлось. Семья там такая, про них редко говорят, — толстячок развел руками, потом провел платком по блестящей лысине. — Концы в воду…

— В воду, уж точно, — Кларисса вздохнула. — Ну что ж… О чем не скажет человек, расскажет серебряная с чернью чаша, подарок старухи Алларэ, и видевший три полуночи воск. Только один вопрос — правду или ложь она услышала? Гадальщица сама понимала, что довольно глупо сматывать все нити в один моток, но сердце подсказывало: поймешь это, поймешь и все остальное. Солгавший в подобном не заслуживает веры во всем остальном; слушать лжеца нельзя, рано или поздно попадешь в сеть.

Ночь стояла подходящая — безветренная, тихая. Прислуге Кларисса с вечера дала выходной и велела убираться до утра. Хельги уехал еще накануне, Ханна ночевала во дворце — старшую фрейлину не отпускали домой даже в праздничный день. Пес во дворе уснул, убаюканный тишиной и особым словом. Женщина опустила створу окна, закрыла ставни и в темноте, едва разгоняемой огоньком единственной свечи, принялась греть ковшик с воском. Лился он неохотно, слишком медленно, тянулся, словно жженый сахар; дело было не в плохом воске, а в том, что она затеяла. Еще вечером Клариссе показалось, что гадание не удастся. При мысли о том, что пора начинать, в голове мутилось, а руки опускались, она едва дождалась полуночи, щипками заставляя себя проснуться. О подобном старуха Алларэ тоже говорила — случается, если загаданный защищен могучим амулетом или волей богов. Воспоминание о старой женщине, учившей ее своему ремеслу, придавало сил.