Тишина и полное отсутствие посторонних на добрых полмили вокруг несказанно радовали. Керо еще раз оглядела окрестности. Вдалеке — лагерь паломников, десяток шатров, может быть, чуть больше. Горел один-единственный костер, разглядеть сидящих вокруг него было нельзя — значит, и оттуда заметить ее было трудно. Спутники, не пожелавшие доверить госпоже Далорн самостоятельно пройти путь от монастырской гостиницы до ворот Храма, уныло волочились следом. Виктор ворчал себе под нос, что не время нынче, посетить святое место можно и поутру, а за час до рассвета ломать ноги в темноте, да еще и госпоже — опрометчиво, и не стоит.

За две с лишним седмицы совместного путешествия Керо привыкла и к постоянному ворчанию, и к осторожной ненавязчивой заботе нанятых ей охранников. Оба знали свое дело, а еще, наверное, знали жизнь и не слишком-то стремились перечить хозяйке, особенно, когда та была в дурном настроении. В таковом Керо пребывала куда чаще, чем в хорошем. Дни в дороге летели почти незаметно, казалось, что только-только выехали, а уже и смеркается, пора становиться на ночлег; но каждую ночь ей снились тяжкие сны, вспомнить которые поутру не получалось. Женщина предпочла бы ехать и по ночам, лишь бы не подниматься разбитой, усталой куда хуже, чем после долгих часов скачки — но тут уж Виктор и Рино были неумолимы. «Госпожа должна отдохнуть! — упирался Рино, и сдвинуть его с места было не проще, чем голыми руками повалить вековой дуб. — Извольте проследовать в свою комнату…» До Кальросо доехали даже не за семь — за шесть дней. Хороши были и лошади, и дороги. Сухая ясная погода, слишком уж тихая даже для третьей седмицы девятины святой Иоланды, была в пути лучшим подспорьем. Ни слишком жарких полудней, ни утренних дождей, которые обычно приносило с Четверного моря. Дорога сама стелилась под копыта лошадей легким шелком, цветными атласными лентами; вот только следов Эмиля путники не нашли, хотя в каждом городке, в каждой деревне расспрашивали о нем. Дядюшка Павезе оказался не менее гостеприимен, чем ожидала Керо, и еще более участлив, чем в прошлое знакомство, хотя казалось бы — больше попросту некуда. Через четверть часа от начала разговора у молодой супруги «дорогого Эмилио» пропало всякое желание стесняться и умалчивать о деталях происшествия, а огандский дядюшка внимательно выслушал ее, велел ждать и к вечеру вернулся со странного вида монахом в черной сутане. На груди был вышит свиток. Об ордене Ищущих, существовавшим только в ноэллианской церкви («Истинной Церкви Сотворивших», вспомнила Керо давнишний казус на уроке), она слышала пару раз в жизни. Подобного ему ни в Собране, ни в Тамере не было, хотя три остальных — Милосердных Сестер, Блюдущих Чистоту и Бдящих Братьев — существовали во всех державах. Даже на островах Хокны у орденов были миссии, хотя островитяне по большей части были еретиками, поклонявшимися всем на свете, от предков до духов стихий. Ученый брат ордена Ищущих оказался примерно таким, как Керо себе и представляла, опираясь на название. Сухонький деловитый старичок, с первого взгляда ясно — завзятый книжник и любитель просиживать сутками напролет в библиотеках и скрипториях. Повторять перед ним свою историю было уже легко и нестрашно, тем более, что монах только слушал, изредка кивая. Потом он начал задавать вопросы, и это оказалось испытанием посерьезнее. Певучий говор Оганды не слишком-то годился для быстрых страстных реплик, которые казались Керо заливистыми соловьиными трелями. Сам «соловей» был увлечен услышанным до крайности; можно подумать, впервые в жизни столкнулся с подобным. Через час женщина начала злиться: она приехала к дядюшке Павезе не для того, чтобы обогатить своей историей какие-нибудь ученые труды монахов ордена Ищущих, а за советом и помощью, а брат-соловей все допытывался о сущей ерунде. Интересовало его все — и погода в тот давешний день, и судьба сестер Керо, и каждая деталь ночного разговора с супругом.

Даже о некоторых перипетиях общения с герцогом Гоэллоном пришлось рассказать; огандского монаха нисколько не интересовали не освященные Церковью любовные приключения, проповедей он читать не собирался, а вот о том, чему эллонец учил троих подростков, и как именно учил, пришлось говорить много и подробно. Потом Керо пришлось показать обе ладони, вытерпеть щекотку от прикосновения сухих шершавых пальцев, следить за их движением и пытаться разглядеть то, что ускользнуло от ее собственных глаз. Если верить тому же герцогу Гоэллону, то в искусстве гадания по руке она вполне могла с ним сравняться — неужели брат Ансельмо надеялся увидеть что-нибудь новое? День и час рождения, погода при рождении, наличие и отсутствие дурных предзнаменований — все, решительно все интересовало брата-соловья.

— Моя мать умерла родами, это сойдет за предзнаменование?

— Увы, увы, очень вам соболезную, но предзнаменованием это никак считаться не может, и это определенно к лучшему, не так ли, синьора?

— Не знаю! — разозлилась Керо. — Я не понимаю, что вам нужно! Я просто хочу вернуть мужа!

— И только?.. — лукаво прищурился огандец.

— Нет. Но разве тут можно что-то сделать?

— Видите ли, синьора Далорн, что-то делать нужно с чем-то существующим, а то, понимаете ли, действие, совершенное ради борьбы с тем, чего нет и не было на свете, оно определенно пустое, вы согласны со мной?

— Что вы хотите сказать?!

— Сказать я хочу, любезная синьора, — Керо покраснела. — Что не вижу ни одного повода к тому, чтобы вы считали, что сказанное той дурной женщиной, содержит в себе зерно истины. Хотя бы маленькое, просяное зернышко. Даже не так… — старичок задумался. — Несомненно, та ведьма обладала некоторой способностью прозревать будущее, но, будучи злобного и гнусного характера, использовала ее совершенно непозволительным, недолжным образом… Керо остолбенело слушала соловьиные трели.

— В словах ее, конечно же, была толика правды, и в некотором роде это можно считать за предсказание, к тому же, оно ведь отчасти сбылось, но ни о каком проклятии не может быть речи. Сказанное вам, конечно же, правда, но правда лишь в том смысле, что пресловутое обещание рано или поздно исполнится. Все люди смертны, синьора Далорн, и синьор герцог Гоэллон, понимаете ли, не исключение, но связи между тем, что было вам сказано и этим событием нет и быть не может.

— А… а что же тогда Эмиль?

— Вот это, синьора, вопрос интересный, я бы сказал, преинтереснейший, но найти на него ответ нам с вами, наверное, не удастся. Возможно, синьору Далорну приснился некий дурной сон, может быть, даже и вещий сон, как-то связанный с вашим опекуном, но он не вполне запомнил его или не понял, ваши же выводы сбили его с толку и подтолкнули к некоему неверному решению…

— То есть?! — Керо и раньше слышала, что беременные женщины склонны глупеть до степени невозможной и непозволительной, но на себе подобного еще не ощущала. Вот, ощутила.

— Вполне возможно, что синьору герцогу и впрямь угрожает некая опасность, которую мог бы предотвратить ваш супруг, однако ж, лично с вами эта опасность никаким образом не связана.

— Вы уверены? Вы уверены в том, что говорите? — вскочила синьора.

— В каждом своем слове. Видите ли, синьора Далорн, проклятия не берутся из ниоткуда и не могут не оставлять на проклятом отпечатка, ясного опытному взгляду. Должен быть и источник, и причина, и примета. Ни одной из ведомых мне примет на вас нет. — «Как странно! О подобном Руи не говорил ни слова. Он вообще не говорил о проклятьях…» — Та ведьма должно быть, стремилась по злобе своей напугать вас и смутить, но решись вы раньше рассказать обо всем служителю Сотворивших, ваше предубеждение было бы развеяно.

— Вот так… — Керо вновь присела на стул и закрыла лицо ладонями. — А я…

— Не пеняйте на себя, синьора, вы ни в чем не виноваты. Возвращайтесь домой и ожидайте своего супруга, молитесь за благополучие его и вашего опекуна. А если вы все же тревожитесь, посетите Нерукотворный Храм. Молитвы в нем достигают слуха Сотворивших быстрее прочих, а Мать Оамна покровительствует верным женам и миру в семье… Теперь женщина созерцала Нерукотворный Храм, в котором собиралась вознести молитву. Каким словом назвать это… это нечто. Не сооружение, ибо оно не дело рук человеческих, и не творение природы, а застывшее воплощение вышнего могущества. Храм пугал; пугал и вместо восхищения вызывал дурные неподобающие мысли. Те, кому хватило сил на возведение — или рождение? — этого чуда, почему они не пресекали войны, убийства, несправедливости? Ведь для этого достаточно было куда меньших усилий. Поразить молнией безумного короля, да и все. Сколько тысяч не погибло бы? Ответ Керо знала с детства: Сотворившие даровали каждому свободу распоряжаться своей душой. Но — разве они не вмешивались в ход вещей по множеству менее важных поводов? Карали и исцеляли, посылали откровения и знамения; так почему никто не послал вещий сон графу Къела? Почему не остановил Алви? Почему?.. На равнине вокруг Храма было странно тихо, словно те люди у костра двигались безмолвно и бесшумно. Даже голоса спутников звучали приглушенно. Ворчание Виктора едва достигало ушей женщины, шедшей в шаге впереди. Сухая ломкая трава пружинила под ногами. Теплая ясная ночь, очередная по счету. Ни птичьего пения, ни шелеста листвы, ни даже ржания лошадей. Тихо, мучительно тихо — так, что хотелось закричать. На минуту показалось, что вся затея — чистая дурь, а нужно дождаться утра и отправляться с паломниками и сопровождающими монахами. Огромные ворота — пять, шесть человеческих ростов? — были приоткрыты и звали войти внутрь. На теле гигантского черного нарцисса они казались пылинкой, крошкой пыльцы, и от этого было страшно. Основание Храма было уже, чем вершина, он раскрывался навстречу небу, и стоять, чувствуя над головой каменную громаду неисчислимого веса казалось нестерпимым.