— Что он делает?! — вскричал вдруг Олуэн. — Предательство…

— Кто? — граф Къела сначала не понял, о чем идет речь, но друг указал на темную фигуру с тамерским штандартом в руках. Кавалерист, окруженный добрыми тремя сотнями товарищей, прорубался через собственные ряды.

— Бригадир Награ! Он отступает!

Алви ничего не сказал, и так было ясно, что — да, тамерский кавалерист отступает, прямо через отряды саурских владетелей, которые не могли освободить ему проход: им велено было держать плотный строй, вот они и держали. Второй раз напрасные потери, второй раз лишь потому, что от северян потребовали подчинения неразумным приказам.

— С-с-с-вятой Галад-д-деон… — граф Къела впервые услышал, как Олуэн заикается.

Через миг он и сам едва не задохнулся: с холма, из-за разрушенной каменной изгороди выезжал отряд собранской кавалерии! Значит, она все-таки не ушла на юго-запад, а если ушла, то не целиком. Две тысячи свежих кавалеристов спускались вниз по зеленой траве. Замысел их был ясен: они собирались ударить в тыл сражающимся войскам тамерцев и северян. Те оказались бы зажатыми между пехотой и кавалерией, и не потребовалось бы много времени, чтобы оттеснить обороняющихся в болото, откуда еще не до конца выбрались остатки третьей шеренги.

До полного разгрома оставались считанные минуты.

Алви Къела прекрасно понимал, что, если он будет приказывать и спорить, то окажется не в лучшем положении, чем в прошлый раз: кто-то из телохранителей силой утащит его в палатку. Этого нельзя было допустить, и он ринулся вперед. Теперь его гвардия оказалась перед простым выбором: либо следовать за сюзереном в бой, либо наблюдать, как он в одиночку мчится навстречу двухтысячному отряду собранской кавалерии.

— За мной! Къела и Саур! За мной!!!

Вассалы думали не слишком долго. Пара гулких, пустых, тревожных минут одиночества — и вот все триста конников, сопровождавших его сегодня, нагнали своего господина.

— Остановитесь! — Опять этот тупица Орскин!

Бородач попытался перехватить поводья, но Алви ждал чего-то подобного и ударил его хлыстом по руке.

До встречи с собранской кавалерией оставались считанные мгновения.

Сабля в руке — откуда она взялась? Когда Алви бросил хлыст и успел достать ее из ножен? Откуда появился — так близко! — всадник в низко надвинутой на лицо медной каске? Удивленный, что-то кричавший, растерянный… он не ждал появления графа Къела и его отряда, он уже мечтал о том, как ударит в спину пехотинцам…

Свист ветра в ушах, стук крови в висках, странная легкость в правой руке.

Первого собранского кавалериста Алви неловко рубанул по плечу, кажется, удар прошел вскользь. Он вновь поднял саблю, но теперь рядом оказался уже другой, старше и полнее. Этого граф Къела рубанул по руке.

Что было дальше, он вспомнить не мог, как ни старался.

Удары сыпались со всех сторон. Алви рубил, его пытались рубить… сколько ударов нанес, скольких противников убил, сколько раз избежал смерти? В памяти не осталось ничего, лишь собственный крик: "За Къелу и Саур!"

В один прекрасный краткий миг северянин понял, что Олуэн, друг Олуэн — рядом с ним, и они движутся слитно, соприкасаясь крупами коней, и понимают друг друга едва ли не вслепую. Там, где Алви не успевал, тамерец приходил на выручку, а северянин прикрывал ему спину. Они были — единое целое, знающее друг друга без слов, без взглядов и даже без мыслей, как правая рука понимает левую. Одно сердце на двоих, одна кровь, бегущая по венам. Лучшее, что испытал граф Къела за двадцать три года своей жизни, лучшее — и недолгое, как всякое чудо.

Слишком недолгое.

Кто-то из дравшихся рядом къельцев ударил его в висок; наверное, строптивый бородач Орскин. Алви запомнил его бешеный оскал, потом тупую боль возле уха, дальше… дальше была темнота, а потом оказалось, что он сидит перед кем-то в седле, и волосатая рука всадника придерживает его поперек груди.

— Мы победили?

— Нет, — ответил всадник; дыхание у него было тяжелое и смрадное.

Алви скривился. После удара голова болела и кружилась, он плохо различал все, что находилось дальше конской морды, а тут еще эта вонь из чужой пасти… Что произошло? Его предали? Хотят сдать армии Собраны? Но почему тогда не связали?!

— Сидите смирно, граф, — буркнул человек за спиной. — Вы уже натворили дел…

Они ехали мимо оставленной крестьянами деревни. Вчера Алви проезжал здесь со своей охраной: он приметил сгоревший дом на краю. Должно быть, бестолковая хозяйка оставила горящую лучину или просыпала угли.

— Что я натворил? — не сразу спросил Къела.

— Сгубили триста человек ни за мышиный хвост. И дружка своего смазливого.

— Олуэн? Что с ним? — Алви дернулся, но тяжелая рука вдавила его в седло.

— Зарубили его, пока вас вытаскивал.

Перед глазами потемнело. Олуэн пытался вытащить его, прикрыть в бою, а Алви считал, что они просто сражаются рядом. Кажется, был момент, когда друг пытался развернуть его коня… или померещилось? Сквозь темно-багровую пелену все, что происходило считанные минуты назад, казалось нереальным.

Олуэн погиб.

Если бы Алви не ринулся в бой…

Если бы он остался в безопасном месте…

Он ничего не сделал, лишь погубил своего единственного друга. Как там сказал обладатель вонючей пасти? Ни за мышиный хвост? Так все и было. Тупая боль терзала внутренности. Совесть? Раскаяние? Раскаленные когти Противостоящего, который смеется, если люди совершают глупости? Если они бросаются в бой, триста против двух тысяч, если уловкой заставляют следовать за собой верных вассалов. Верных вассалов и преданных друзей.

Преданных. Какое хорошее слово. Преданный друг. Друг, который предан тебе. Друг, которого ты предал. Выбирай на вкус…

— У меня к вам лишь один вопрос, граф Къела, — князь Долав походил на цаплю, но сейчас — на цаплю с подбитым крылом, потерявшую свой выводок.

Он пришел в комнату, где с бутылкой вина сидел Алви; вопреки своему обычаю, не прислал денщика, не постучался. Просто вошел и встал напротив стула, на котором бездумно раскачивался северянин. Сколько генерал-фельдмаршалу было лет? Шестьдесят? Семьдесят? Сейчас къелец сказал бы — все девяносто… Сухое сморщенное личико покрылось уродливыми синюшными пятнами, губы дрожали; но говорил он четко, как всегда. Строгим поставленным голосом, которым отдавал приказы.

— Да, ваше сиятельство? — Алви попытался встать, но старик махнул рукой, и къелец покорно опустился на свое место.

— Вы знали, кем был ваш друг… Олуэн де Немир?

— Флигель-адъютантом. Офицером свиты вашего императора… — О чем говорит старик, похожий на птицу? Может быть, поражение свело его с ума? Разве важно, кем был Олуэн?! Важно — каким он был…

Алви ждал, пока Вир соберет его вещи и скажет, что пора отбывать. К визиту князя, а тем более — к его странным и нелепым вопросам он был не готов, да и слишком пьян, чтобы разговаривать с тамерским вельможей. Хорошо еще, вспомнил, как к нему нужно обращаться.

— Вот как… Вы были близки. Его высочество находился в ставке инкогнито, но вы сдружились. Я был уверен, что он открыл вам… — Долав ронял слова, как рассеянная старуха — скорлупу от орешков. Бездумно, бессмысленно.

— Что открыл?! — не выдержал северянин.

— Понимаете ли, граф Къела… — граф Къела ничего не понимал, но на сердце похолодело. Что он еще узнает? Что услышит? — Тамер не столь любим богами, как ваша страна… Нам нелегко выживать. Нашей стране нужны перемены. Слишком много стариков. Таких, как я. Мы трусливы… мы так боимся что-то менять, но мы надеялись…

— Ваше сиятельство, я не понимаю!

— Вы не понимаете, — покачал хохолком волос старик. — Да, вы не понимаете. Не понимали. Вы такой наивный юноша… Мы так надеялись, что новый император подарит стране перемены…

Новый император? При чем тут Олуэн, зачем седой князь стоит перед ним и бормочет короткие фразы, словно разговаривает сам с собой? По морщинистым щекам старика стекали едва заметные в полутьме слезы. Граф Къела не знал, что ему делать: утешать тамерца, бежать вон из комнаты, зажмуриться и не видеть, как плачет человек, что годится ему в деды…