Глупость, ошибка, очень большая ошибка. Епископ обязательно спросит, почему принц отказался от уроков. Новые учителя его преосвященству, разумеется, не нравились, но едва ли он поверит, что Араон внял назиданиям главного воспитателя и решил пренебречь фехтованием ради других наук. Хоть последнюю пару девятин они и прожили душа в душу, все равно столь резкая перемена вызовет любопытство и целую кучу вопросов.

Сказать, что оба были слишком дерзки и распущенны? Тогда епископ, разумеется, пожалуется отцу, и начнется долгое, нудное выяснение. Король захочет наказать нерадивых наставников, которым было доверено обучение наследника, а те изложат свою версию событий и, разумеется, подробно расскажут о последнем разговоре. Всплывет обвинение, брошенное в лицо Далорну — и как объяснить, почему принц назвал их соглядатаями? Наглецами — ладно, это еще можно как-то подтвердить. Алларец был весьма строгим наставником и часто разговаривал с принцем так, словно считал его нерадивым слугой из числа простолюдинов. Соглядатай — другое дело. Отец или Лонгин спросят: чей же? И что ответить? Правду? О да, король будет в полном восторге, узнав, что у наследника есть собственное мнение о двух советниках, и мнение весьма нелестное…

И, разумеется, поинтересуется, откуда оно взялось.

Если отец допытается о визитах ночного гостя… лучше, пожалуй, пойти и повеситься.

Одно неосторожное слово было брошено в лицо герцогу Гоэллону, и последствия оказались печальными. Араон обязан был сделать выводы и научиться держать язык за зубами, в каком положении ни оказался бы, — но вновь сделал все то же самое…

Рука, испачканная в липком соке, сама собой поднялась и хлестнула по щеке. Одна, другая, третья пощечина.

Стало легче.

— Тебе помочь?

Элграс? Откуда он тут взялся? Ему полагалось корпеть над математикой в классах, оттуда до фехтовальной площадки очень далеко: почти половина дворца. Как давно он пришел? Что успел услышать и увидеть? Сидел в кустах и подглядывал? Отлично, просто отлично…

Братец вылез из-за туи, стряхнул с плеч капли дождя и засунул большие пальцы за пояс. Слегка раскосые голубые глаза ехидно созерцали пятна на щеках Араона. Младший брат удивительно неприятно улыбался — словно скалился. Чем дальше, тем больше Элграс походил на какую-то хищную тварь: не то на рысь, не то на дикого кота. Не хватало только кисточек на ушах.

— Нам не нра-авится, когда нас перебива-ают, — пропел Элграс. — А хорошо тебя умыли, Араон, правда? И хорошо, что тебя больше не будут учить эти господа.

Значит, он слышал весь разговор, с самого начала… час от часу не легче! Три свидетеля, и не докажешь, что учителя сговорились не только между собой, но и с Элграсом, которого и в глаза ни разу не видали. А если братцу придет в голову самому обо всем рассказать епископу или отцу? И что он мог понять из беседы?

— Думаешь, теперь они будут учить тебя?

— Почему бы и нет? — до ушей улыбнулся Элграс. — Тебя два лучших фехтовальщика столицы не устраивают, а мне, как младшему, — в самый раз. Не все ж им возиться со всякой бездарью, а?

— Не испытывай мое терпение, — посоветовал Араон.

— Бездарью, — с удовольствием повторил брат. — И трусом.

— Еще слово…

— Благородный человек уже взялся бы за шпагу, Араон. Но тебя же никто не слышит, да? Помнишь, что нашего деда называли Мышиным Королем? А ты будешь даже не мышиным, а королем-грозой-мокриц!

— За шпагу? Изволь!

Оказалось, что отломить с острия шпаги защитный наконечник в виде бутона легко, очень легко. Удивительно даже, что он продержался там все время последнего занятия. Мелькнула мысль: может быть, нарочно был подпилен? Потом Араон сообразил, что — нет, просто сам он слишком зол, и все получается само собой. Неровный излом казался достаточно острым, чтобы пустить наглецу кровь. Пара шрамов — хорошее напоминание для вконец одичавшего брата…

Выпад — мимо, и — ответный удар клинком о клинок, от которого рука Араона мгновенно онемела, а шпага отлетела прочь на несколько шагов. Принц стиснул зубы. Он не чувствовал правой руки, словно ее и вовсе не было…

Пинок в колено. Песок под ногой оказался удивительно скользким. Падение навзничь. Острие шпаги Элграса упирается в расшитый золотой нитью воротник, шитье колет, но как определить, на месте ли защитный "бутон"? Кажется, у брата была учебная шпага, но — почему памяти об этом не осталось? Араон же мгновение назад видел острие…

Нелепый день, нелепая ссора с учителями, нелепый поединок с братом! Кто его выучил? Гоэллон?

Штаны и куртка промокли насквозь: он плюхнулся прямо в лужу. Ледяная вода под лопатками, давящий на горло клинок, оскал на лице брата, смеющиеся рысьи глаза…

— Ваше высочество! Немедленно прекратите!

— Остановитесь!

Гвардейцы из патруля. Почти вовремя.

— Тебе повезло, — шепотом сказал Элграс, убирая шпагу от горла Араона и поднимая ее так, чтобы лежащий увидел острие.

Наконечник в виде бутона тюльпана оказался на месте.

Потом шпага полетела под ноги приближающимся гвардейцам, а брат резво помчался в противоположную сторону.

Через две седмицы от начала вторжения тамерцев Рикард Меррес пришел к выводу, что полковник Эллуа, при всей его деланной невозмутимости, — трус и обычнейший паникер, которому нечего делать в армии. Хладнокровного труса Рикард видел впервые в жизни, логика подсказывала, что такого и вовсе быть не может, однако ж, иначе расценить поведение кавалериста он не мог.

Все складывалось на редкость удачно для Собраны. Даже погода встала на сторону армии, ведущей справедливую оборонительную войну. В Къеле и на западе графства Саур непрестанно шли холодные весенние дожди, порой сменявшиеся мокрым снегом. Разведчики доносили, что солдаты тамерской армии страдают от болезней, теряют боевой дух, а командование проявляет нерешительность. Три седмицы прошли в маневрировании на западе графства. При этом погода на востоке стояла отличная: тепло, сухо. Дороги быстро высыхали, теплевшее с каждым днем небо молча улыбалось собранцам.

Даже усиленная примкнувшими владетелями армия Тамера оказалась не столь многочисленной, как можно было предположить по первым паническим донесениям: не более пятнадцати тысяч. Они бессмысленно топтались между западной границей и краем равнины, на которой располагалась столица графства. Вопреки мнению полковника Эллуа о необходимости отступить к реке, маршал Меррес принял решение выдвинуть войска к западу от Саура, навстречу тамерской армии, и занять позицию, мешавшую тамерцам продвинуться вглубь страны.

Они и не стали продвигаться — вместо того принялись играть в "кошки-мышки", то приближаясь к равнине, то отдаляясь, если маршал выдвигал вперед несколько отрядов. Тамерцы упорно уклонялись от прямого противостояния. Подобные трусость и нерешительность играли на руку армии Собраны: простуды, кишечные болезни и сырость делали свое дело. К тому же тамерцы быстро столкнулись с той же проблемой, что и раньше — собранцы: дефицитом фуража и продовольствия. Практически все, что можно было собрать, уже вывезли в Саур еще в последнюю зимнюю девятину. Размокшие дороги препятствовали своевременному подходу обозов.

Маршал Меррес выжидал удачного момента, чтобы дать генеральное сражение. Одним ударом покончить с армией Тамера и мятежных владетелей. Каждый день ожидания играл ему на руку: чем дольше тянулась игра, тем слабее делались войска противника, а настроение в изначально испуганной и начисто утратившей боевой дух армии Собраны улучшалось. Орда, пришедшая из Тамера, оказалась и не так велика, и не так опасна, как показалась сначала. "Кесарята" проявили себя трусами, избегавшими серьезных столкновений.

Предложения, которые на советах ставки вносил полковник Эллуа, встретили одобрение лишь у нескольких офицеров, которых маршал Алессандр обозвал "зайцами". Прозвище к кучке трусов приклеилось прочно. Теперь, как только один из них пытался открыть рот, кто-нибудь поднимал правую руку, сгибая указательный и средний пальцы: "заячьи уши", обидный жест, знакомый любому мальчишке.