Литмир - Электронная Библиотека

Вопрос о том, не в его ли силах оказать помощь, застрял в слипшемся горле – где-то в желудке острой жарящей болью толкнулось что-то похожее на раскаленную иглу, а в глазах на миг потемнело, словно от удара.

– Либо это заразно, – продышавшись, сумел, наконец, выговорить Курт, – либо хозяину того трактира следует повесить своего повара, пока он не отравил кого-нибудь из постояльцев…

Последнее слово он проглотил вместе с саднящей горечью, обложившей горло, и застыл, повстречавшись с таким же окаменевшим взглядом своего спутника.

– А вот это, Гессе, – заметил тот сипло, не распрямляясь, – мысль интересная, не находите?

– Зараза… – выговорил Курт, похолодев. – Вы думаете… Хоффманн?

Тот не ответил; зажмурясь, застонал, совершенно ткнувшись лицом в конскую шею, и, пошатнувшись, медленно соскользнул с седла наземь, едва не угодив головой под копыта.

– Хоффманн! – вскрикнул Курт, рванув на себя поводья; жеребец возмущенно взбрыкнул, не пожелав остановиться сразу, и он спрыгнул на ходу, бросившись к упавшему бегом.

Его попутчик не пытался подняться, скорчившись на мокрой холодной земле; когда Курт перевернул его лицом вверх, тот застонал снова, не открывая глаз и прижимая обе ладони к груди.

– Хоффманн? – окликнул он; раскаленная игла в желудке остыла, оставив лишь все тот же привкус в горле и слабую надежду на то, что немолодой следователь впрямь испытал приступ одолевающей его болезни, а он сам – он всего лишь пал жертвой скверного повара…

– Прости, парень; похоже, я тебя подставил… – проронил инквизитор тихо, и надежда растаяла, как снег на углях, когда вокруг его посеревших стиснутых губ Курт увидел едва заметные пятна цвета сливы.

– Почему вы решили, что дело в вас? – возразил Курт сквозь зубы, распрямившись и пытаясь не дышать. – Почему не во мне?

– Глювайн, – пояснил тот чуть слышно. – Единственное, что мы употребляли оба, но заказал его только я… и бес меня дернул с тобой делиться…

– Мы можем что-нибудь сделать? – спросил Курт тихо и осекся, подавившись словами, когда пронзительная боль вновь толкнулась где-то под грудью.

Хоффманн с усилием разлепил веки, подняв к нему мутнеющий взгляд, и выговорил, еле шевеля губами:

– Боюсь, нет… Все. Точка…

– Но я держусь; еще неизвестно, быть может, вы тоже…

– Ты выпил меньше, – возразил тот, оборвав его на полуслове. – Возможно, у тебя все и образуется… Слушай меня, – по-прежнему тихо продолжил инквизитор. – Ты парень крепкий, может быть, ты действительно вывернешься, а мне точно крышка…

– Я… – начал Курт, и тот нахмурился, повысив голос:

– Помолчи!.. И слушай. Это важно. Если обойдется, если… Наплюй на Аугсбург. Езжай в Ульм. Меня ждут там… – Хоффманн умолк, снова закрыв глаза и явно собирая последние остатки сил, и продолжил уже на грани слышимости: – Ульм, Гессе… Меня будут ждать еще с неделю, прежде чем заподозрят неладное… да и тогда – о случившемся узнают нескоро, если вообще узнают… а когда пришлют мне замену, будет поздно, дело уйдет… Понял меня?

– Да, – выговорил Курт, чувствуя, как жгущая боль возвращается, нарастая, словно катящийся с вершины горы обвал. – Я понял.

– Прибудешь в город – зайди в «Риттерхельм»[14]… С тобой свяжется местный агент… Он… довольно своеобразная личность, так что не удивляйся ничему; понял? ничему… он не работает ни с кем, кроме меня, но с тобою – будет. Не скрывайся – инквизитора в Ульме ждут… Сядешь за второй стол от стойки; будет занято – жди, но сядь именно туда, понял?.. сделаешь заказ и через четверть часа, не притронувшись к нему, велишь унести. Закажешь другое. Понял?.. Слышишь? – уже неразборчиво шепнул Хоффманн. – Не вижу тебя… ты меня слышишь?..

– Слышу, – сдавленно откликнулся Курт, сдерживаясь, чтобы не застонать от все сильнее разгорающейся боли в груди. – Все понял.

– Приходи туда вечером, понял?.. Не появится – иди снова, жди… Дело важное, Гессе, запомни, не вздумай ехать в Аугсбург, это не бред умирающего… Дело очень важное, нельзя упускать время… Ты ведь в порядке?..

Курт ответил не сразу; несколько долгих мгновений он глядел на серое, как нерастаявший снег, лицо перед собою, видя в этом лице отчаянную надежду, и сказать, что сам он медленно, но так же неизбежно умирает, язык повернуться не смог…

– В полном порядке, – согласился он хрипло.

– Хорошо… – вымолвил Хоффманн уже одними губами, и прижатые к груди ладони расслабились, соскользнув с тела наземь.

Еще миг Курт сидел неподвижно на корточках, не глядя на мертвое тело, не находя в голове ни единой мысли, и медленно, тяжело уселся в холодную мартовскую слякоть, упираясь в стылую мокрую землю подрагивающей ладонью.

Привкус неведомых пряностей совершенно сменился горечью, растекшейся по языку, горлу, губам; жжение в груди осталось, но словно бы отодвинулось куда-то вдаль, и теперь по всему телу разливалось изнеможение почти блаженное, точно неспешно подступающий сон. Силуэты коней, непонимающе и настороженно косящихся на него, расплывались перед глазами, заграждаясь пеленой мрака; деревьев по ту сторону узкой лесной дороги Курт уже не видел, и редкие мысли в голове ползли медленно, как беременные змеи.

Смешно и пошло – умереть в день рождения, подумал он вяло, чувствуя, как упирающаяся в землю рука ползет в сторону, и кони вместе с дорогой опрокинулись, перевернув небо набок и укрыв его темнотой.

Глава 2

Темнота подступила с готовностью, приняв в плотные, крепкие объятья; сколько довелось пребывать в них, Курт не знал – время остановилось, вместе с тем растянувшись в вечность, и в этой вечности и темной пустоте медленно, искра за искрой, вновь стало разгораться пламя. Он рвался, пытаясь встать, уйти, выбраться из сжигающего его жара, но не было сил; а когда, наконец, он сумел приподнять голову, увидел каменные стены и огонь – огонь со всех сторон, неумолимый, неотступный

Курт распахнул глаза, рванувшись встать снова; в груди прострелило болью, и он упал, видя только серый камень и слыша тишину. Тишина была такой совершенной, что ненадолго даже стало больно ушам. А затем в тишине пророс звук, которого сразу было и не узнать, лишь спустя долгое, немыслимо долгое время Курт понял, что слышит пение птиц.

Пели птицы…

Сердце остановилось на миг и понеслось снова, неистово разгоняя кровь – он лежал в знакомой до щемящей тоски келье лазарета академии святого Макария.

Этого не могло быть… или могло?

Стало быть, прав оказался Эрнст Хоффманн? Значит, Курту впрямь повезло; неизвестно, что защитило его, хваленая ли выносливость организма, о которой все столько говорят последние месяцы, впрямь ли меньшая доза яда, однако – он жив… Значит, все обошлось…

Кто-то притронулся к плечу; Курт вздрогнул, обернувшись, и некоторое время безмолвно глядел на парня лет шестнадцати в такой же знакомой, как и эти стены, простой рубашке – в такой он сам проходил много лет. За его спиной была измятая постель соседней кровати; стало быть, оставили здесь курсанта – нести дежурство у ложа больного. Значит, его жизнь вне опасности – иначе подле него безотлучно был бы сам лекарь…

– Выпей, – настойчиво потребовал парень, протянув огромную трапезную чашу, до краев наполненную остро пахнущим вином. – Ты должен это выпить.

Курт приподнял голову, склонившись к чаше, и отшатнулся, увидев разбавленную чем-то кислым кровь, тускло блестящую в свете солнца – приправленную травами и подогретую до пара.

– Что за… – растерянно начал он, попытавшись отодвинуться, и не смог.

Курсант нахмурился, приблизив чашу к его лицу, и повторил строго и непреклонно:

– Пей. Надо.

– Нет, – возразил Курт решительно, наконец, заставив себя подняться с подушки и сесть, но команды «встать» тело исполнять не желало. – Что за чушь; кто ты такой? Почему нет лекаря?

– Вот сейчас я побегу тебе искать лекаря, – язвительно отозвался курсант поющим девичьим голоском и с неожиданной силой ухватил его за затылок, приблизив губы к ободку чаши. – Пей, сказано.

вернуться

14

«Ritterhelm» – «Рыцарский шлем» (нем.).

9
{"b":"181245","o":1}