— Дедушка, переправьте меня!
Старик в ответ слов не нашёл. Молча столкнул лодку, сел на нос. Алып-Манаш, не выпуская повода, прыгнул на корму. Фыркает конь, удила грызёт, не хочет плыть. Но крепко держит повод Алып-Манаш. Так выехали на середину реки.
— О чём плачете? — спросил старика Алып-Манаш.
— Мне тебя, балам, жаль. Сколько богатырей я на тот берег переправил! Обратно ни один не пришёл.
Алып-Манаш вынул из белой, как луна, сумки девятигранную стрелу:
— Жив я или мёртв, по этой стреле узнаете.
Бело-серый конь на берег вышел, встряхнулся. Алып-Манаш заседлал коня, прыгнул в седло и закричал, как сто богатырей кричат. Конь топнул, как сто громов гремят. Слеза, повисшая на реснице старика, не успела упасть — Алып-Манаша уже не видно.
Конь переступал по долине, и чёрные озёра заполняли след его копыт. Низкие горки мягко отбрасывал конь. Высоким горам на грудь наступая, легко бежал. Едва Алып-Манаш восход солнца увидит, конь уже к закату домчит его. Вот уже виден дым со стойбища Ак-каана. На четыре копыта разом встал конь. С места не идёт, будто ноги пустили в землю цепкие корни.
— Ей-ей! — крикнул Алып-Манаш.
— Алып-Манаш, поверни повод, — сказал конь. — Много к стойбищу следов идёт, обратного следа не вижу.
— Ты снаружи — подстилка, внутри — потроха, — отвечает Алып-Манаш. — Умереть ли мне суждено, жив ли останусь — тебя не спрошу.
В гневе Алып-Манаш был всегда свиреп. Он нагайкой коня хлестнул. Как вихрь взвился бело-серый конь. Он в гору, под гору, как птица, летел, по долине, как вода, бежал. От слёз бело-серый конь дорогу не видел. Алып-Манаш сам не помнит, как остановился, отстегнул подпруги, положил под голову седло и уснул. Бело-серый конь обернулся белой звездой и поднялся на небо.
Пастухи Ак-каана погнали табун коней на высокую гору. С высокой горы они увидели в долине две большие сопки. Посреди сопок круглый холм лежит. От холма вихрь-буря идёт. Вихрь-ветер рвёт столетние деревья, гонит воду рек в обратную сторону. Пастухи чуть живы прискакали к своему хану.
— Посреди сопок, — говорят, — круглый холм встал. От холма, — говорят, — вихрь-буря идёт.
— Лжёте вы, лентяи, бездельники! — заорал Ак-каан.
Поднял меч, одним взмахом три головы отсёк. Даже людоед Дельбеген сжалился над четвёртым пастухом.
— Позвольте, — говорит, — великий хан, я сам посмотрю, что случилось.
Ак-каан поднятый меч не смог удержать. Меч на шею четвёртому пал.
Тёмно-жёлтый Дельбеген заседлал своего синего быка.
Ещё издали, почуяв недоброе, бык заупрямился. Грудь у синего быка покрылась мохнатой пеной. Что дальше было, не помнит тёмно-жёлтый Дельбеген. Вместе со столетними дубами и вечными скалами страшный вихрь затянул людоеда в тёмную пещеру. У семиголового Дельбегена все четырнадцать глаз на лоб вылезли.
Синий бык, высунув язык, стремглав вылетел из пещеры. За быком полетели деревья, камни и скалы. На ледяную высоту, на вершину всех вершин взбежал бык — только тут посмел обернуться Дельбеген-людоед.
Он увидел: в большой долине спокойно спит Алып-Манаш. Его голова, словно холм между двух сопок, поперёк седла лежит. Вдохнёт Алып-Манаш — деревья и горы в ноздрю ему летят. Выдохнет — горы и деревья обратно стремятся. Алып-Манаш спокойно, ровно дышал, и вода в реках поднималась и опускалась от его дыхания.
Без памяти побежал Дельбеген к Ак-каану:
— Человек, сказать, — не человек. Гора, сказать, — не гора. Чудовище страшное в долине спит.
Звонко, пронзительно свистнул Ак-каан. Всё своё войско собрал. Созвал далёких и близких богатырей. Сам, свирепо крича, поехал впереди всех. С вершины чёрной горы хорошо виден Алып-Манаш. Покрыв потником долину, он спит, раскинув руки, как дитя. Всем четырём ветрам открыта голая грудь. Меткие воины сощурили глаз и прицелились Алып-Манашу под левый сосок. Будто ударившись о вечный лёд, стрелы скользнули вниз. Будто о камень стукнулись, погнулись медные наконечники. Ещё ближе подъехали воины, с разбегу бросили тяжёлые пики. Как пчёлы, зазвенели острия пик и рассыпались, словно стекло.
Алып-Манаш прошептал во сне имя Ерке-Карачкы. От гнева солнце невзвидел Ак-каан. Из кожаных ножен он выхватил остро отточенный меч и рубанул Алып-Манаша по губе. Девять дней рубили богатыри твёрдое тело. Девять тысяч мечей в куски раскололись. На теле Алып-Манаша даже розовой царапины нет. Ак-каан приказал воинам спешиться. Вместо лука они мотыги в руки взяли. Выкопали яму в девяносто сажен и столкнули в неё Алып-Манаша.
Ак-каан хотел взять с собой оружие богатыря. Пику сдвинуть ни один воин не смог. Сабли поднять силача не нашлось.
Девять месяцев спал Алып-Манаш. Открыл глаза — неба не видно. Девятью тяжёлыми цепями скручены руки. Девяносто цепей висит от колен до щиколоток. Тяжесть цепей легла на сердце.
Алып-Манаш первый раз в жизни запел. Отца и мать вспомнил. Помянул сестру Ерке-Коо, пожалел одинокую Кумужек-Ару. Не забыл Алып-Манаш в своей песне и бело-серого коня.
Но никто не пришёл помочь.
Лето отцвело. Миновала осень. Зима растаяла. К весне на большом Алтае, на цветущем широком Алтае не осталось ни зверя, ни птицы. Толпясь, как у водопоя, они стояли у ямы, с жадностью слушая песню.
Высоко летели серые гуси. Всю дорогу они громко плакали об Алып-Манаше. Сложив крылья, один гусь упал на грудь богатыря. От радости Алып-Манаш глубоко вздохнул. Лопнули девять цепей. Алып-Манаш нежными руками тронул тёплого гуся. Погладил широкие крылья и запел:
Гусь ты, славный мой гусь,
Верный мой ты друг!
Ты в воде не тони,
Ты по воздуху плыви.
На твоём крыле я пишу письмо.
Отнеси его Байбараку-отцу,
Про печаль мою расскажи
Доброй матери Ермен-Чечен.
Ерке-Коо поклонись, милый гусь,
Передай привет Кумужек-Ару.
Жарче солнца привет
Передай ей — Жемчужине.
Скажи всем друзьям, что Алып-Манаш
В чёрной яме лежит,
Он живой в земле похоронен.
Верный гусь, ты воздушный мой конь,
Иноходец ты мой водяной!
Полети, поплыви, распростёрши крыло,
Дай письмо моё всем прочитать.
Белый гусь вылетел из ямы и поплыл, как облако, к водопою Байбарака.
А над водой в ту ночь стояла тоненькая Ерке-Коо и, смеясь, ловила ладонями в воде отражение луны. Вдруг луна погасла. Ерке-Коо глянула вверх и увидела гуся. Он висел над её головой, распростёрши белые крылья.
Быстрая Ерке-Коо поймала птицу и принесла домой. При свете костра отец и мать прочитали горькую грамоту. Как помочь Алып-Манашу, они не знали.
Чистая Жемчужина раньше всех вспомнила. Был в детстве у Алып-Манаша верный друг Ак-Кобон. В юности Алып-Манаш вместе с Ак-Кобоном на медведя ходил. Кумужек-Ару послала своего брата Кан-Чурекея к Ак-Кобону-богатырю. Не выслушав до конца Кан-Чурекея, Ак-Кобон прискакал к аилу Байбарака. Он погладил гуся и прочёл письмо. Ермен-Чечен-мать дала Ак-Кобону лучшую пищу. Когда для Алып-Манаша лепёшки стала месить, палец свой до крови укусила:
— Моя кровь пусть поможет тебе, сынок.
Ак-Кобон день и ночь мчался. В берестяной лодке переплыл быструю реку. На краю чёрной ямы коня осадил.
— Ты! — крикнул он вниз. — Ты! Отцу с матерью поклонился. Младшую сестру вспомнил. Жену не забыл. Для меня одного не нашёл ты привета. От меня теперь помощи ждёшь?
Ак-Кобон схватил большую гору и придавил Алып-Манаша. Сам сел на лесистую вершину и съел ту лепёшку, что Ермен-Чечен сготовила сыну. От этой еды Ак-Кобон в десять раз сильнее прежнего стал. Он сюда ехал героем — обратно настоящим богатырём поскакал. У берега его ждал в берестяной лодке белый старик. Ак-Кобон прыгнул в лодку и горько заплакал.
