— ...Тир, дружище, мы настигаем их! — Айлиль сиял от радости. — Только что вернулся один из конных разъездов. Фирийцы встали лагерем за следующим холмом. Судя по всему, у Деамеда и Кристиана возникли какие-то разногласия...
— Разногласия? — удивился Тир. — Это уже интересно... И как раз нам на руку. Надо атаковать немедленно, пока они не передумали.
— Согласен, — кивнул правитель Коннахта. — Я уже отдал приказ графу Тереллу, чтобы тот, взяв тысячу своих бойцов, увел подальше селян.
— Ха! Айлиль, ты вроде бы говоришь, что командир — я, а на деле все выходит по-другому.
— Не обижайся, Тир, — усмехнулся великий герцог. — Просто ты еще слишком молод. И опыта у тебя, я бы сказал, кот наплакал. Ты был тысячником у Деамеда, командиром узла, а позже и полка у Ми-рана. Теперь вот командуешь тем, что осталось от западной армии Эриу. Но у меня, поверь, опыта гораздо больше. Я уже почти сотню лет правлю Коннахтом и еще не проиграл ни одного сражения.
— Да не обижаюсь я, — отмахнулся Тир.
— Вот и славно. Ты неплохой командир, а со временем станешь одним из лучших. И упаси меня боги командовать тобой! — всплеснул руками Айлиль. — Воспринимай это как дружеские советы и помощь...
— Тогда ты не будешь возражать, чтобы я приказал своим полкам готовиться к бою? — улыбнулся Тир.
— Конечно же нет! — воскликнул великий герцог и, улыбнувшись, добавил: — Тем более что я уже распорядился...
Темнеть начало гораздо раньше. Было еще около полудня, когда мрак начал окутывать застывшие друг напротив друга войска. По обледенелым доспехам загрохотал холодный злой дождь. В небе послышались первые раскаты грома.
— Не нравится мне все это, — проворчал Сконди, указывая на надвигающиеся с запада тучи. — Странные они какие-то. Магией здесь попахивает, не иначе. И притом очень злой.
— Ага, — поддакнул Ле Гуин. — Даже наши трилистники как-то странно себя ведут — пульсируют, но как-то не ровно.
— Они умирают, — заметил Ле Криан. — Смотри.
Тир заставил себя оторвать взгляд от надвигающихся черно-фиолетовых туч. Трилистники озерников оживали, но — странное дело! — внутри них теперь горел не теплый желтоватый огонек, а злое алое пламя, по жилкам сбегали багровые струйки, и там, где они падали на землю, снег немедленно таял. То же самое творилось и с плащами — теперь они напоминали решето, сквозь которое стали видны почерневшие от гари доспехи.
— Снимите их, — коротко бросил Тир. — Иначе сами обгорите.
Ле Криан рывком сдернул янтарную брошь; та, упав на землю, вдруг зашипела и спустя мгновение растаяла. Ле Гуин же, напротив, замешкался — он снял брошь, однако отнюдь не спешил избавляться от нее.
— Что ты делаешь? — изумленно воскликнул Ле Криан. — Она же прожжет тебе перчатку!
Кожа на перчатке действительно начинала плавиться, однако озерник словно и не чувствовал обжигающего прикосновения броши.
— Ты хоть понимаешь, что это значит? — тихо спросил Ле Гуин, не отрывая взгляда от умирающего трилистника. — Избавившись от них, мы навсегда лишимся возможности вернуться назад, в земли кланов. Во всяком случае, в качестве членов Высшей Воинской Касты.
— Не спорь, — воскликнул Ле Криан. — Просто выкинь ее, и все! У нас останется честь и жизнь, принадлежащие только нам. И никто не сможет их у нас отнять. Даже вожди кланов!
— Криан дело говорит, — поддержал молодого озерника Сконди. После чего коротко махнул рукой в латной рукавице, выбивая брошь из руки Ле Гуина.
Брошь озерника взлетела в воздух. Ле Гуин было бросился за ней, однако, почувствовав, что зажат друзьями в клещи (Сконди и Ле Криан крепко держали его под руки), вдруг обмяк. А брошь тем временем упала в снег и растаяла. Озерник лишь горько вздохнул и отвернулся.
— Я понимаю тебя, Гуин, — участливо заметил Сконди. — Брошь трилистника — знак и гордость озерного воина. Это почти то же самое, что и борода у гнома. И оттого не буду возражать, если ты затаишь на меня обиду. Я даже думаю, что будет справедливо, если ты захочешь посчитаться со мной через мою бороду.
— Э-эх! — только и вырвалось у озерника. Он махнул рукой и вновь повернулся к замершим в пятистах метрах от них шеренгам противника.
— Интересно, зачем Айлиль согласился на переговоры? — ни к кому не обращаясь, спросил гном.
— Всегда полезно знать, что может предложить противник, — ответил Тир, пожимая плечами. — Вон, смотрите, они уже возвращаются.
Переговоры были окончены. К ним, пустив лошадей в галоп, направлялись великий герцог Коннахта, Рамалия и еще добрых два десятка гвардейцев погибшего в Лиоморе барона Ильтиу.
— Будет бой, — коротко бросила Рамалия, соскакивая на землю и становясь возле Ле Криана. Тот, лишь коротко кивнув, осторожно взял воительницу за руку и улыбнулся.
— Тир, они настроены решительно, — назидательным тоном добавил Айлиль. — Раньше в положении загнанных были вы, теперь — они. Думаю, что солгу, если скажу, что они не будут драться до последнего.
— Что ж, это их выбор, — ответил фириец. — Кстати, Айлиль, ты видел среди них Кристиана?
— Нет. И это настораживает.
Черные тучи уже полностью закрыли небо, оставляя лишь короткую полоску на востоке. Ярко-желтые ветвящиеся молнии то и дело освещали истоптанный тысячами ног снег. Воздух стал вязким, дышать с каждой секундой становилось все тяжелее.
— Ух ты! — только и вырвалось у гнома. — Или я совсем спятил, или это...
— Это Кристиан, — сквозь зубы процедил Тир. — И он уходит.
От армии фирийцев вдруг отделился небольшой, человек в двадцать, отряд и направился строго на запад. Возглавлял этот отряд не кто иной, как сам эр Кристиан. Тир узнал его сразу — да и как было не узнать того, кто убил твоего друга и кто принес так много горя как Фир-Болгу, так и Эриу!
— Айлиль, — не глядя на великого герцога, произнес Тир. — Их надо остановить. Я не могу спокойно смотреть, как уходит тот, из-за кого началась эта дурацкая война. Ты примешь командование над моими полками. Я возьму три десятка воинов, Ле Гуина и Сконди. Остальные остаются тебе. И не спорьте, — воскликнул Тир, видя, что и Ле Криан, и Рамалия уже готовы возразить. — Вы займете место на флангах эрийских полков. На вас и еще на удачу и опыт Айлиля я только и полагаюсь. А теперь разрешите откланяться, меня ждет благородный имперский нобиль Кристиан, — закончил Тир и, махнув рукой находящимся позади Ле Гуину и Сконди, устремился вперед.
Ле Гуин замешкался лишь на минуту. Указав раскрытой ладонью на первую шеренгу находящихся справа конников, он двинулся следом за своим другом-командиром. Всадники же лишь молча вскинули копья в воздух; им не нужно было ни слов, ни громогласных пафосных приказов — тысячник приказал им следовать за ним, и этого достаточно.
...Как ни старался Кристиан, однако Тир настигал его. Эрийский нобиль, несомненно, заметил погоню — что ж, тем хуже для него, наконец-то он поймет, что не всегда можно оставаться безнаказанным.
Вокруг них полыхали молнии, дождь немилосердно хлестал по лицу. Однако ни Тир, ни Сконди, ни Ле Гуин не чувствовали его — их мысли и стремления сейчас сводились к одному — догнать Кристиана во что бы то ни стало!
— Они поворачивают! — перекрикивая раскаты грома, воскликнул Сконди. Он вскинул вверх свою секиру и едва не свалился с коня, сумев удержаться лишь в последнее мгновение.
Воины Кристиана действительно поворачивали. Тир поднял сжатую в кулак руку — сигнал к боевой готовности. Эрийские копья наклонились вперед.
— В атаку! — разжал кулак Тир, и три десятка воинов во главе с фирийцем, гномом и озерником устремились навстречу врагу.
Кристиан не стал мешкать. Его бойцы, также выставив вперед копья, сорвались в галоп.
Молния ударила как раз между двумя стремительно сближающимися отрядами, на мгновение осветив лица противников. Тир усмехнулся. Прямо на него скакал эр Кристиан собственной персоной, а рядом с ним — его извечный спутник, эр Гран.
«Вот мы и встретились. Лицом к лицу, — внутренне возликовал бывший фирийский тысячник, затем командир одного из узлов Ильтиу, командир полка и, наконец, приемник покойного барона Ильтиу. — Ты ответишь мне за все: за обманутых фирийских селян, за убитого у Оана Кальтора, за преданных тобой орков, за убитого в Лиоморе Мирана, за причиненные его дочери Роланде — той, которую я люблю больше жизни! — страдания... Ответишь за все! Я ничего не забыл. И жил только этой минутой, этим мгновением, когда мы с тобой сойдемся в смертельном бою и решим наконец, кто из нас достоин жить, а кто — умереть».
