«Ну вот, теперь — моя очередь!»— думал Лау, когда секретарь заканчивал читать свои бумаги. И как обычно, поднимался, становился возле креста и говорил:

— Слушайте все! Лучший поросенок из всех, какие только есть в Кереспере, убит одним ударом. Приглашаю вас на пир — отведать кровяных колбасок. Приходите все — дети и взрослые, молодые и старики, фермеры и работники! Дом у меня большой, а если не хватит в доме места, так и в сарае можно столы поставить. А в сарае места не хватит — так во дворе оно всегда найдется.

Что творилось у креста! Как только начинал Лау говорить, тут же собирался вокруг него народ. И всем не терпелось узнать, кто первый ответит богатому хозяину. Топтались люди на ступеньках, толкали друг друга.

И вот однажды, в одно из воскресений, после мессы, как и каждый год, Лау стал звать всех на пир.

— Приходите все! Все приходите! — говорил Лау. А вокруг него собралось столько людей, что посмотреть на их головы сверху — ну точно гора яблок. И все улыбаются.

— Не забудьте, — говорит Лау, — в этот вторник!

И все эхом ему отвечают: «В этот вторник!»

А на том же месте покоились под кладбищенской землей мертвецы. В суете люди забыли про них и топтались прямо на могилах — до того ли, чтобы помнить, кто там под землей лежит!

И вот, когда народ уже собирался расходиться, какой-то слабый голосок спросил у Лау:

— И я могу прийти?

— Черт возьми! — удивился Лау. — Если я всех приглашаю, то, значит, и тебе место найдется!

И пошел народ пить-гулять весь день на радостях от того, что через два дня на ферме Кереспер будет пир. А кое-кто и в понедельник выпил как следует, чтобы предстать перед поросенком в наилучшем виде.

И вот во вторник утром повалили люди в Кереспер, будто на крестный ход. Те, что побогаче — на повозках ехали, а бедняки на своих двоих шагали через поля по заветным тройкам.

И вот когда уже уселись все за столы, когда уже перед каждым полное блюдо поставили, явился на пир запоздалый гость. С виду он был похож на нищего — не одежда на нем, а прилипшие к коже лохмотья, и от самого падалью пахнет. Вышел Лау навстречу гостю и усадил его за стол.

Сел человек, но есть не стал — только притронулся к требухе, которую ему подали, и все. Так и просидел он все время, понурив голову. Как ни старались его соседи, так и не смогли слова из него вытянуть. Никто его здесь не знал. Старики говорили, что странный гость напоминал им кого-то, кто давным-давно умер, а кого — никто не вспомнил.

Закончился пир. Женщины собрались посплетничать, а мужчины закурили трубки. Лау пошел к сараю, чтобы услышать от гостей благодарность за обед. Гости к тому времени уже заикались и едва стояли на ногах. Лау потирал руки от удовольствия, ведь он так хотел, чтобы гости, перед тем как уйти из его дома, наелись до отвала.

— Ну, напились, — смеялся Лау. — По дороге домой всю округу запрудят, хоть мельницу возле фермы ставь!

Доволен был Лау и собой, и своими кухарками, и бочками отменного сидра, и гостями.

Вдруг заметил он, что один человек еще не вышел из-за стола.

— Не спеши, — сказал ему Лау, — Ты ведь последним сюда пришел, так что тебе не грех и закончить трапезу последним…

Но незнакомый человек будто спал перед пустым перевернутым блюдом и перевернутым пустым стаканом. Услышав Лау, он поднял голову, и богатый хозяин увидел: вместо головы у гостя череп мертвеца. Встал странный гость, отряхнул на себе лохмотья. Тут Лау увидел, что к каждой тряпице были привязаны кусочки гнилого мяса. Так и застыл Лау на месте от зловония и от ужаса. Стараясь не дышать, чтобы не отравиться, спросил он у костлявого гостя:

— Кто ты такой, и что тебе надо?

Подошел к нему мертвец поближе — видно было, что торчат у него кости, как ветки дерева после листопада, — и положил ему руку на плечо.

— Спасибо, Лау. Когда спросил я тебя, там, на кладбище, можно ли и мне прийти, ты ответил, что для всех у тебя место найдется. Поздновато спрашиваешь ты, кто я такой. Я — Анку[11]. Хорошо ты сделал, что пригласил меня, как и всех остальных, и поэтому я хочу доказать тебе мою признательность. Я открою тебе, что осталась только неделя до твоей смерти. Так что ты успеешь навести порядок в своих делах. Через неделю я приеду за тобой на моей повозке, и, готов ты будешь или нет, но дан мне приказ увезти тебя туда, где собралось народу побольше, чем на твоей ферме.

Сказал это Анку и пошел прочь. Всю следующую неделю Лау делил наследство между своими детьми. В воскресенье, после службы, он исповедался. В понедельник пришел к нему священник с двумя служками и причастил его. А во вторник вечером умер Лау.

Так его доброе сердце помогло ему легко умереть. Да будет так с каждым из нас.

Габ Лукас работал на ферме Рюи Риу. Каждый вечер возвращался он в Кердрескенн, домой, где жил с женой и с пятью детьми в самой убогой лачужке их бедной деревни. Габ Лукас зарабатывал всего десять грошей в день и на эти деньги кормил всю свою семью. Хозяева фермы Рюн Риу любили своего работника и каждую субботу вечером платили ему за неделю, а сверх того хозяйка давала Габу что-нибудь для жены и детей.

Однажды, было это в субботу вечером, она сказала Габу:

— Вот мешок картошки, я отложила его для вас. Отнеси его своей жене, Мадалене Денез.

Поблагодарил Габ хозяйку, взвалил на плечи мешок и, попрощавшись со всеми, пошел домой.

От фермы до его дома было три четверти лье пути. Поначалу Габ шагал легко. Светила луна, и только что выпитый стаканчик вина согревал его. Шел Габ, посвистывал, и думал, как обрадуется его жена, когда увидит, что он ей принес. А назавтра она наварит целый котелок картошки, да положит туда кусочек окорока, так что все только пальчики оближут.

Но прошло какое-то время, и вино перестало согревать Габа, да к тому же устал он за день. Чем дальше, тем тяжелее казался ему мешок. Даже насвистывать тяжело стало. Подошел Габ к придорожному кресту, к тому перекрестку, где к большой дороге подходила маленькая, ведущая на ферму Низилзи.

«Вот если бы по дороге сейчас проехала какая-нибудь повозка и отвезла меня к дому! — подумал Габ. — Ну да ладно, посижу немного здесь, покурю».

Скинул он мешок на землю, сел и закурил трубку. Вокруг было тихо. Вдруг жалобно завыли собаки на ферме Низилзи.

«Что там стряслось?» — подумал Габ и вдруг услышал на маленькой дальней дороге шум приближающейся повозки. «Виг-а-ваг! Виг-а-ваг!» — скрипела плохо смазанная ось.

«Вот хорошо! — подумал Габ, — Как гора с плеч свалилась. Эго, наверное, кто-нибудь из местных едет в Локмикаэль, на песчаный берег. Вот кто меня подвезет до дому!»

Выехала повозка на дорогу. Две тощие лошаденки везли ее, такие костлявые, что даже в темноте это было видно. Совсем они не были похожи на лоснящихся откормленных коней из Низилзи. А сама повозка была сбита из голых досок, борта с обеих сторон болтались от тряски, и управлял ею худой человек огромного роста, такой же тощий, как и кони, которые везли его. Шляпа с широкими полями закрывала его лицо. Габ так и не смог понять, кто это такой, но все же окликнул незнакомца:

— Эй, добрый человек, нет ли у вас места в телеге, чтобы положить этот мешок? Я чуть не надорвался, пока его нес. Мне только до Кердрескенна дойти и все…

Человек проехал мимо, не ответив ни слова. «Он меня, наверное, не слышал, — подумал Габ, — уж очень громко у него повозка скрипит».

Но упускать свой случай Габ не собирался. Он погасил трубку, положил ее в карман, взял мешок и побежал за повозкой. Догнать ее было нетрудно — уж очень медленно она ехала. Габ поравнялся с ней и скинул мешок.

Но — что такое? Мешок прошел сквозь дощатое дно повозки и упал на землю.

«Что за черт? Проклятая телега!» — удивился Габ. Он поднял мешок, и снова попытался забросить его в повозку. На этот раз Габ хотел положить мешок на дно, но доски, наверное, были совсем гнилые, потому что мешок снова прошел сквозь них, и сам Габ прошел сквозь повозку. Так и остался он стоять на дороге.