Он назвал ее смелой, склонной к приключениям. Ну, что ж, надо ему доказать, насколько она отважна, и что умеет подумать о себе не хуже, чем он. Если он не совсем нормальный — в этом девушка была убеждена — его болезнь приведет его к гибели; если он не ненормальный, она заставит его еще раз споткнуться о себя, пустит в ход всю свою женскую изворотливость и померяется с ним умом и хитростью. На ее стороне правда и вера в Бога, а он уже вне закона, в аду, который сам себе соорудил.

Она улыбнулась, приняв решение, теперь можно было без страха посмотреть ему в глаза.

— Я поеду с вами, мистер Дэйви. Но я буду неудобной спутницей, вы пожалеете, что взяли меня с собой.

— Мне все равно, кем вы будете — другом или врагом. Я знаю, что привязываю камень на шею, но это меня еще более влечет к вам. Вы скоро забудете свои уловки и причуды цивилизации, которые впитали с детства. Я научу вас жить так, Мэри Йеллан, как люди живут уже четыре тысячи лет, если не больше.

— Не думаю, что мы сможем понять друг друга, мистер Дэйви. На вашей дороге я вряд ли буду хорошим компаньоном.

— Дороге? Я не говорил о дорогах. Мы поедем по болотам и горам, по гранитным скалам и камням, как делали когда-то Друиды.

Она чуть не расхохоталась ему в лицо, но он повернулся к двери и распахнул ее перед ней. Проходя в коридор, она насмешливо поклонилась. Ее переполнял необузданный азарт, страха как не бывало. Ничто не имело значения, ее окрыляло сознание, что человек, о котором она думает, которого любит, на свободе, и руки его не запятнаны кровью. Если бы ей захотелось, можно было бы кричать во весь голос о своей любви, не боясь позора. Она знала: то, что он сделал, он сделал ради нее, он вернется к ней снова. Мысленно девушка представляла, как он скачет во весь опор по дороге в погоне за ними, слышала его торжествующий крик.

Мэри прошла за Фрэнсисом Дэйви к конюшне, где стояли оседланные лошади. К этому она не была готова.

— Вы собираетесь ехать в карете?

— Вы и так достаточно тяжелый груз, — отпарировал пастор. — Я не собираюсь обременять себя лишним багажом. Мы поедем налегке. Вы ведь умеете ездить верхом, каждая женщина, родившаяся на ферме, владеет верховой ездой; я буду держать ваши поводья. Большой скорости, увы, не могу обещать, лошадь уже поработала сегодня, многого с нее не возьмешь; что касается серой, она хромает, быстро идти не сможет. Ах, Непоседа, ты виновата, что приходится удирать. Если бы ты не потеряла гвоздь на дороге, твой хозяин был бы в безопасности. В наказание ты сегодня повезешь эту женщину.

Ночь стояла сырая и темная, дул пронизывающий холодный ветер. Небо заволокли низко нависшие тучи, закрыв луну. Такая ночь была на руку викарию из Алтарнэна, казалось, природа приняла его сторону и ополчилась против Мэри. Девушка взобралась в седло, гадая, проснется ли кто-нибудь в деревне, если она закричит и станет звать на помощь. Но тут же ощутила руку на своей ноге, пастор помог ей укрепить стремя, и, взглянув на него из седла, девушка заметила блеск стали под плащом. Он поднял голову, улыбнулся многозначительно, дав понять, что все детали хорошо продуманы.

— Это ни к чему не привело бы, Мэри, в Алтарнэнс все ложатся спать рано, пока они проснуться и протрут глаза, я буду уже далеко, а вы… вы будете лежать на земле, на сырой болотной траве вместо подушки, ваша молодость и красота погибнут вместе с вами. Ну, поехали. Если руки и ноги замерзли — движение их согреет. Непоседа везет хорошо.

Не ответив, она взяла поводья. Раз уж начала опасную игру, надо довести ее до конца.

Он сел на свою низкорослую лошадь, и они тронулись в странный путь, как два паломника.

Когда проезжали мимо закрытой церкви, он снял свою черную широкополую шляпу и склонил голову.

— Вы бы послушали, как я проповедовал, — сказал он тихо. — Они сидели передо мной, как овцы, так я изобразил их на рисунке: рты раскрыты, души в полусне. Церковь — просто крыша над головой, с четырьмя стенами. Но они верили в ее святость, потому что когда-то ее освятили человеческие руки. Они не знают, что под фундаментом лежат кости их предков-язычников и старые гранитные алтари, на которых приносились жертвы задолго до того, как Христос был распят на кресте. Я стоял в церкви в полночь, Мэри, и слушал тишину; она звучит — слышен шепот, из-под земли вырываются мятущиеся звуки, они рвутся наружу, не ведая, что над ними стоит церковь и деревня Алтарнэн.

Его слова прозвучали впечатляюще, Мэри унеслась мыслями в узкие коридоры таверны «Ямайка». Она вспомнила, как стояла над трупом дяди, распростертом на полу, от стены исходил ужас, обитавший там с давних времен. Его смерть сама по себе была ничто, просто повторение того, что происходило на этом месте очень давно, когда не было таверны «Ямайки», а возвышенность, на которой она стоит, была покрыта только камнями. Вспомнила, как дрожала тогда, словно нечеловеческая ледяная рука коснулась ее. Сейчас она снова дрожала от страха, глядя на странные бесцветные глаза Фрэнсиса Дэйви, обращенные в прошлое.

Они подъехали к краю болота и каменистому тракту, ведущему к форду, через ручей и дальше в самое сердце болот, где не было дорог и тропинок, только жестокая болотная трава и мертвый колючий кустарник. Лошади то спотыкались о камни, то проваливались в мягкую землю на краю болота, но Фрэнсис Дэйви уверенно ехал вперед, безошибочно ориентируясь в темноте и всегда выезжая на твердую почву. Скалистые вершины скрывали всадников, плечом к плечу они пробирались меж холмов осторожными медленными шагами.

Надежда Мэри на то, что их обнаружат, стала угасать. Между ними и Уорлеганом расстояние увеличивалось, уже остался позади Северный Холм. В этих болотах было что-то таинственное, что сделало их неприступными, словно они простирались в вечность. Фрэнсис Дэйви знал их секрет и продвигался в темноте, как слепой в своем доме.

— Куда мы едем? — спросила, наконец, девушка.

Он улыбнулся и указал на север.

— Настанет время, когда слуги закона будут прочесывать побережье Корнуолла. Я говорил об этом, когда мы возвращались из Лонсестона. Но сегодня и завтра нам это не грозит, никто нам не помешает добраться до цели. Пока все скалистые места от Боскасла до Картланда патрулируются только чайками да дикими птицами. Атлантический океан всегда был моим другом, немного диким, иногда более жестоким, чем мне хотелось, но всегда другом, тем не менее. Вы слыхали о кораблях, Мэри Йеллан, хоть в последнее время вы предпочитаете о них не говорить, но из Корнуолла нас увезет именно корабль.

— Так мы уедем из Англии, мистер Дэйви?

— Что еще можете вы предложить? С сегодняшнего дня алтарнэнский священник вынужден покинуть Святую Церковь и снова стать изгнанником. Вы увидите Испанию, Мэри Йеллан, Африку, узнаете, как светит солнце в тропиках; вы почувствуете песок пустыни под ногами, если на то будет ваша воля. Не верите?

— Все, что вы говорите, кажется мне фантастикой, совершенно нереальным вымыслом, мистер Дэйви. Вы отлично знаете, что я сбегу при первой возможности, может быть, в первой же деревне, где мы остановимся. Я поехала с вами, потому что иначе вы бы меня убили, но днем, когда вокруг будут люди, вы будете так же бессильны, как я сейчас.

— Как хотите, Мэри Йеллан. Я готов рискнуть. Вы забываете в счастливом заблуждении, что северный берег Корнуолла очень отличается от южного. Вы родились и выросли в Хелфорде, насколько я знаю. В тех местах деревни лепятся друг к другу, как ласточкины гнезда, около реки вьются бесчисленные тропинки, по которым всегда проходит много людей, домики льнут прямо к проселочным дорогам. Северное побережье совсем не такое гостеприимное, вы это сразу почувствуете. Оно так же безлюдно, как эти болота, вы не увидите ни одного человеческого лица, кроме моего, пока мы не доберемся до райского уголка, куда мы держим путь.

— Ну, хорошо, здесь вы все отлично предусмотрели, пусть так, — сказала Мэри с вызовом, рожденным страхом. — Пусть мы сядем на корабль и прибудем в Испанию или Африку или куда-нибудь еще. Неужели вы думаете, что я не выдам вас, убийцу невинных людей?!