Мэри шла около часа, внезапно перед ней оказался ручей, он разветвлялся и тек в разные стороны по долине, окруженной горами, а вокруг него были болота. Это место она немного знала, где-то поблизости находится Килмар, простирая свой огромный гранитный палец в небо. На этих болотах она бродила в первую субботу, но теперь она шла на юго-восток, горы смотрелись иначе, да и яркое солнце придавало им несколько другой вид. Ручей весело журчал среди камней. Болото Треварта находилось слева, обледенелая трава колыхалась на ветру, вздыхая и жалуясь. Это были опасные места. Островки, покрытые жухлой травой, казались крепкими участками суши, но когда на них ступала нога человека, они проваливались, и идущий тотчас оказывался в темной жидкой массе.

Мэри решила идти вдоль ручья по твердой почве, по долине между скал. Небо было безоблачным, страшные тени не пугали ее, болота казались желтыми песками пустыни. Птицы грелись у ручья на солнышке, но вдруг они, быстро склюнув что-то со дна, взвились в небо и устремились к югу. Что-то их потревожило, и вскоре девушка увидела и поняла причину: несколько лошадей стремительно неслись по склону горы и, толкая друг друга, размахивая хвостами, сгрудились у ручья, жадно втягивая в себя прозрачную воду. Они, должно быть, прошли через расщелину между скал, позади которой было каменистая грязная дорога, ведущая к фермам.

Прислонившись к небольшому выступу скалы, Мэри наблюдала за лошадьми: они все были низкорослые, местной породы. Уголком глаза она заметила человека, спускающегося к берегу с ведром в каждой руке. Он помахал пустым ведром в воздухе и окликнул ее.

Это был Джем Мерлин. Скрываться не имело смысла, и девушка ждала, пока он приблизится. Его грязная серая рубаха, видимо, никогда не видела корыта, некогда коричневые штаны были заляпаны лошадиным пометом, к которому обильно прилип конский волос. Лицо заросло щетиной, ни шляпы, ни пальто на нем не было. Он широко улыбнулся ей, и Мэри снова подумала о разительном сходстве между братьями, разумеется, когда Джоз был лет на двадцать моложе.

— Ты все-таки нашла дорогу ко мне, — сказал Джем вместо приветствия. — Я не ожидал, что это произойдет так скоро, а то бы испек хлеб, чтобы принять тебя, как подобает. Я не умывался три дня и жил на одной картошке. Возьми-ка ведро.

Он всучил ей ведро, прежде чем она успела возразить, и спустился к лошадям.

— А ну, вылезайте из воды, — закричал он. — Я вам покажу, как портить мне питьевую воду! Эй ты, черный дьявол! Вылезай, тебе говорят!

Джем ударил самого большого коня ведром по ногам, лошади стали одна за другой выбираться на берег и подниматься по склону, скользя передними копытами.

— Только не запри ворота, как они тут как тут. Неси сюда ведро, — крикнул он Мэри, — вон на том конце вода чистая.

Мэри принесла ведро, и он наполнил оба, продолжая широко улыбаться ей.

— Что бы ты делала, если бы не застала меня дома? — спросил он, вытирая лицо рукавом.

Мэри невольно улыбнулась.

— Я даже не знала, что вы здесь живете, — сказала она, — и, конечно же, у меня не было намерения идти к вам в гости. Если бы я знала, что встречу вас здесь, я сразу бы свернула влево.

— Я не верю тебе, — возразил Джем. — Ты с самого начала надеялась увидеть меня, и нечего притворяться. Ты пришла как раз вовремя, можешь приготовить обед. В кухне найдется кусок баранины для этого случая.

Он пошел вперед, и когда они свернули на пыльную дорогу, Мэри увидела небольшой серый домик у холма. В глубине виднелось несколько надворных строений, участок под картофель. Из трубы вился слабый дымок.

— Плита растоплена, тебе не придется долго возиться с обедом. Полагаю, ты умеешь готовить, или я ошибаюсь?

Мэри окинула его сердитым взглядом.

— Вы всегда используете своих гостей таким образом?

— Меня не балуют визитами, — отпарировал он. — Но раз уж ты пришла, можешь побыть немного. Я готовлю себе сам с того самого времени, как умерла мать. С тех пор здесь не появлялась женщина. Заходи, пожалуйста.

Она прошла за ним в дом, в дверях пришлось согнуться, чтобы не удариться головой о притолоку. Комната была маленькая, квадратная, вдвое меньше кухни в «Ямайке». В углу стояла открытая печь, в ней горел огонь. Пола не видно было из-за грязи и мусора: картофельные очистки, листья капусты, корки хлеба валялись всюду, густо покрытые торфяной золой. Девушку охватило отчаяние.

— Неужели вы никогда не убираете? — спросила она. Здесь хуже, чем в свинарнике. Не стыдно вам? Дайте мне одно ведро с водой и метлу, если она у вас есть. Не могу смотреть на эту грязь.

Она тут же принялась за уборку. Все в ней протестовало против этого беспорядка. Через час кухня блестела, как новая, каменный пол посветлел, очищенный от мусора и грязи. В буфете нашлась посуда и кусок от бывшей скатерти. Девушка накрыла на стол: баранина вот-вот дойдет до готовности, в сковороде тушился гарнир из картофеля и репы. От плиты шел вкусный запах.

Джем вошел со двора и потянул носом воздух, как голодная собака.

— Придется нанять служанку, не иначе. Может, ты согласишься расстаться с любимой тетушкой и позаботиться обо мне?

— Вам придется дорого мне платить за услуги. У вас не хватит денег.

— Я всегда говорил, что женщины — гнусные создания, — вернул удар Джем. — Не представляю, что они делают со своими деньгами, они же никогда их не тратят. Моя мать была такой же. Она держала свои сбережения в старом чулке, я даже понятия не имел, где его прятали ото всех. Скоро будет обед? У меня в желудке совершенно пусто.

— Какой нетерпеливый, — язвила Мэри. — Хоть бы поблагодарил за то, что я приготовила. Примите руки, тарелка горячая.

Она поставила перед ним дымящийся кусок баранины, Джем облизнул губы.

— Все-таки тебя чему-то научили в твоем Хелфорде. Я всегда говорил, что у женщины должны быть развиты два инстинкта, и один из них — приготовление пищи. Принеси, пожалуйста, воды в кружке, она во дворе.

Но Мэри уже приготовила чашку с водой и молча протянула ему.

— Мы все здесь родились, — сказал Джем, показав головой в сторону потолка. — Там, наверху. Но Джоз и Мэт были уже взрослыми, когда я родился. Мы редко видели отца, но когда он бывал дома, мы это чувствовали. Помню, однажды он запустил в мать ножом, попал в лицо прямо под глазом, кровь залила ее всю. Мама не произнесла ни слова, просто обмылась и подала отцу ужин. Она была храброй женщиной. Сейчас я это понимаю, хотя она мало говорила и редко кормила нас досыта. Когда я был маленьким, она носилась со мной, баловала, наверное, потому, что я был младшим. За это братья били меня, когда ее не было поблизости. Не то, чтобы они были очень злыми — наша семья никогда не была особенно дружной. Я часто видел, как Джоз дубасил Мэта до бесчувствия. Мэт был больше похож на мать, спокойнее Джоза. Он утонул в болоте, недалеко от дома. Здесь можно кричать, пока не лопнут легкие, никто не услышит, разве что птица или дикая лошадь. Меня самого один раз чуть не засосало.

— Давно умерла ваша мать?

— Семь лет назад, перед Рождеством, — ответил он, накладывая себе еще баранины. — Последнее время перед смертью она стала очень набожной, часами молилась Богу. Еще бы! Сколько несчастий на нее обрушилось: отца повесили, Джоз уехал в Америку, Мэт утонул. За мной некому было присмотреть, я рос диким. Но ее молитв я не мог вынести. Сбежал на корабль. Потом, правда, вернулся, море мне как-то не подошло. Мать высохла, как скелет. «Надо больше есть», — пытался я уговорить ее, но она меня не слушала. Я снова ушел из дому, поехал в Плимут, пробыл там какое-то время, зарабатывал на жизнь, как мог. На Рождество приехал домой: двери заколочены, вокруг ни души. Я был взбешен, сутки не ел — надеялся на домашний обед. Пошел к Северному Холму, там мне сказали, что мать умерла за три недели до моего приезда. Никакого Рождественского обеда я не получил. Можно с тем же успехом было оставаться в Плимуте. В буфете позади тебя есть сыр. Можешь взять половину. Там черви завелись, но они безвредны.